Так, я значит, счас буду как кипятильник, ибо с Кьеркегором вживую не встречался, белы ручки не пожимал, на брудершафт не пил, мысли не разделял, да и вообще если уж на то пошло, понятия не имею, о чём они.
Книжку эту мне посоветовали сто лет назад, ещё в универе, узнав, что мне зашли «Опасные связи». Моя Корделия! Небо и земля — эти «Опасные связи» в сравнении с тобой! Твой Йоханнес.
Так, стало быть, прочитав это, она придёт в раздумья, что же она такое, небо, или земля! Ведь моё отношение к ней никак не может принизить такую воздушную молодую девушку, в то время как грамматика и порядок слов в предложении скорее будут говорить об обратном!
Господа, так вот, я кипятильник. Вся эта казуистика — казуистика, и точка. Я (тут мне понадобилась масса недюжинных усилий, дабы не выпустить на бумагу словечко «положительно» — ибо речевые стили, к вашему сведению, самая прилипчивая вещь после девушки, брошенной женихом) не понимаю абсолютно, как можно наслаждаться жизнью, поступая подло с другими. Ах, говорите вы, то, что подло для меня, не является таковым для Йоханнеса? Хорошо, не так. Как можно получать удовольствие, сознавая, что результатом твоих действий впоследствии станет чужая агония — я не понимаю. Это подло, подло, подло и тошно. Я так мельком догадываюсь об эстетствующем Киркегоре — вот да, в этом издании вернее перевели его фамилию, киркой его, киркой. И не понимаю, и не хочу понимать. Скажут мне, но это всего лишь философия, а герою он не потворствует. Но зачем же тогда зачислять его в свой лагерь? Или это была сатира?..
Что бы это ни было, а я — кипятильник.
Да, товарищ, который «нашёл» дневник, резонирует, типа «какая же это ошибка», но ведь и у него «хватает наглости» явиться к брошенной девушке и каким-то непостижимым моему разуму образом заполучить от неё её собственные письма! То есть, читаю я, либо девушка — овощ, которому уже положительно (ах ты ж чёрт!) всё равно, либо… либо киркоголовый просто не стремился к естественному, непроизвольному пейзажу. И так сильно торопился закончить, что даже не позаботился о том, чтоб снабдить сей труд послесловием, обычным в такого рода вещах, повествующих о находках, принадлежащих другим!
Я, господа, кипятильник, но и как тут не выпускать пары из носа, когда вместо риторического «господибожемой» вылетает, что твоя покойная панночка по ночам из гроба, «Моя Корделия!..»
И нет, это не Шодерло, и уж тем более не Лакло, и никакое не де, с их тонким выстроенным сюжетом и захватывающими дух интригами.