Цитаты из книг автора «Йозеф Рот»

Я – восточный еврей, и наша родина там, где лежат наши покойники

Затем он вытащил из кармана пачку бумажных денег. Нищие облепили его, как рой мух. Он исчез в куче этой массы темных фигур, которым он раздавал деньги, чтобы откупить душу свою от греха денег.

Плохо беднякам в это время, и смерть предоставляет их в распоряжение дождевых червей.

Происходит то же самое, что с родными песнями: стоит одному затянуть свою песнь, как другой начинает петь свою, и различные мелодии становятся похожими друг на друга, напоминая лишь различные инструменты одного оркестра. Человеческая тоска по родине пробуждается на чужбине; она растет и растет, когда не сдавливается стенами.

Фаддей Монтаг – кандидат смерти. Худощавый, бледный, высокого роста, он тихо бродит повсюду; его шагов не слышно даже на голых каменных плитах шестого этажа. Подошвы его, правда, рваные, но слышны на этих каменных плитах даже мягкие туфли Гирша Фиша. У Фаддея Монтага уже бесшумные призрачные подошвы умершего. Он появляется молча; как немой, стоит у дверей и разрывает вам сердце своею немотою.

Люди немы, немее рыб. Раньше они еще отзывались, когда им что-нибудь причиняло боль; с течением времени они отвыкли от жалоб.

Он сам распалял в себе свою горечь

как они таким образом в течение нескольких десятилетий барахтались, заблуждались и были в недоумении, что им делать, они умирали в своих постелях и оставляли свое горе в наследство своим потомкам.

Им, людям, живется плохо. Горе их стоит перед ними, как исполин, как высокая стена. Их опутали серые, как пыль, заботы, и они бьются, как пойманные мухи. Одному не хватает хлеба, другой приправляет его горечью. Один хочет быть сытым, другой – свободным. Тут третий расправляет свои руки, считая их крыльями и думая, что в ближайшее мгновение, в следующий месяц или год он вознесется над низиною своей жизни. Людям жилось плохо. Судьбу свою уготовляли они себе сами, а думали, что она исходит от Бога. Они были в плену традиций, сердце их было связано тысячами нитей, и нити эти пряли их собственные руки. На всех путях их жизни стояли запретительные правила их бога, полиции, государей. В одном месте они не смели идти дальше, в другом им было запрещено оставаться

Тем не менее на дворе лил дождь тонкими прядями, и сырость была насыщена угольною пылью. Это был длительный дождь; он нависал над землей, как вечный занавес. Сталкивались зонтики у людей, прохожие высоко подняли воротники своих пальто. В такие дождливые дни город только и принимает свою настоящую физиономию. Дождь – его мундир. Это город дождя и безнадежности. Деревянные тротуары гниют, доски, если ступить на них, хлябают, как порванные подошвы у сапог. Желтая, мутная грязь в канавах распускается и течет вяло по ним. В каждой капле дождя сидит по тысяче пылинок угля; они остаются на лицах и платье людей. Этот дождь мог проникнуть сквозь самое толстое платье. Казалось, на небе происходит большая уборка и ведра воды выливаются на землю.