Человек по прозвищу Лед сидел на каменистой площадке за скромным дощатым столиком, пил грузинское вино из оплетенной соломой высокой бутыли. Рубашка с мягким воротом, не застегнутая на две последние пуговицы, открывала загорелую шею. Лед что-то негромко говорил своему собеседнику, загорелому молодому мужику, беспрерывно жующему и сплевывающему себе под ноги. Десятью метрами ниже накатывали на берег ласковые волны, пенились, гладили мелкие камешки. И когда Лед говорил, жилы на его шее напрягались так, словно он кричал или пел на долгой мучительной ноте, а не говорил тихим и спокойным голосом. И жилы на его шее были похожи на трубки какого-то диковинного духового инструмента, маленького органа.
– Когда он придет, Сережа?
Сережа, здоровенный детина тридцати пяти лет от роду, снова сплюнул себе под ноги и, с шумом отпив из бокала, отмахнулся:
– Не боись, Лед. Все путем. Че ж, он по твоему вызову не притащится, шоль? Я б на его месте в такие игры не играл бы. Нет, Сава – правильный мужик. На баб он того, конечно, был падок, но кто ж по сладкому делу не ходóк?
– Достукался он уже разок на бабской теме-то, – сказал Лед.
– Да куда ж!.. Он говорил, у него сам генерал Василий Сталин этого… в последышах был. Значит, была у Савы… когда его еще не раздуло, как гнилой бурдюк… одна красотуля, буфетчица. Такая витрина у нее была, эх! Аппетитная, что твой аппер… кот.
– Антрекот…
– Во! Умеешь ты мощно задвинуть, батя. – Сережа широко осклабился, показывая человеку не намного старше себя колоритные, через один, зубы. – В общем, поймал ее Сава на обаяние, с целый месяц у нее ошивался только так, пока чуть было не сгорел на ночной работе: хату он брать взялся…
– Слышал и про Сталина Василия, и про буфетчицу.
– И когда ту хату…
– И про хату. Ты вот лучше что мне ответь, Сережа: как вышло, что ты оказался тогда в Калуге? А то у нас все как-то не было времени вернуться к этому разговору.
Лед, как обычно, говорил очень спокойно, почти монотонно. Однако его собеседник, по всей видимости, совершенно не ожидал услышать эти слова, произнесенные просто, буднично, доброжелательно. Он заморгал, под грузным его телом скрипнул стул:
– А че ты мне про то в Калуге задвигаешь, как будто это какая подлянка?
– А что ты тогда всполохнулся, если все ровно? – заметил Лед. – Я, собственно, не из любопытства спрашиваю. У тебя там родственники?
– Да не, – сказал Сережа, и глубокие морщины, залегшие было у него на лбу, разгладились. – Братишка там у меня знакомый, вместе тянули в солнечной Мордовии… Сводит судьба и разводит, два раза на пересылке, но это так, по-рыхлому, а вот третий – на «цапле»… на железной дороге под Салехардом… Пять лет. Ну ты ж знаешь, Лед. До нынешнего с ним кентуемся, проверенных корешей мало сейчас.
– Особенно таких, кто не ссучился.
– Особливо… Это – да… – без выражения отозвался мордатый Сережа и глянул назад, туда, откуда подходил к нему раскачивающейся косолапой походкой толстый грузин Лаша Гогоберидзе, небритый, с радушной физиономией в складочку и длинным, в двух местах переломанным носом. Лаша держал скромную шашлычную прямо на берегу моря, официально находящуюся на балансе недавно открытого в километре отсюда пансионата «Волна». Рассказывал про себя Гогоберидзе, что родом он из Гори, то есть земляк самого товарища Сталина. И странно, что с таким родством – точнее, со щедрыми россказнями об этом замечательном «родстве» – не загремел Гогоберидзе ни разу куда следует. В места, далекие от этого моря, от свежего воздуха, напоенного запахом жареного мяса и ароматами трав.
– Э, все готово, уважаемые, – заговорил он. – Пальчики оближешь! В «Волне» разве готовят? В «Волне» только Гогоберидзе завидуют.
В его руках подпрыгивал жестяной поднос с несколькими горшочками и большим блюдом, на котором благоухал посыпанный зеленью, политый красным вином шашлык с баклажанами. Лед кивнул. Гогоберидзе смачно прищелкнул языком и поставил поднос на стол. Откуда-то появилось еще вино. У грузина были очень быстрые для просто шашлычника пальцы. Льду отлично было известно, что в свое время Лаша подрабатывал каталой на трассе Москва – Симферополь (и на других, конечно, тоже, но эта была любимой). Так он зарабатывал на жизнь, пока в один прекрасный день не стал, как говорят в воровской среде, «порченым» – зная шулерские приемы, зарекся играть в карты. С этим решением Лаши Гогоберидзе удивительным образом совпало исчезновение с его правой руки двух пальцев.
Льда он знал давно. Тот, видимо, знал причину волшебного перерождения Гогоберидзе. Именно поэтому Лед всегда был желанным гостем в маленькой шашлычной на берегу моря, в километре от недавно открытого для советских трудящихся санатория.
– Еще вина!.. – торжественно объявил Гогоберидзе, одну за другой открывая две бутылки вина.
– По мне, так уж лучше водяры или газолина хватануть, – высказался Сережа. – А то винище не согревает. Компот. Лед, плеснем под жабры?
– Э-э, не умеете вы, русские, пить, – отозвался словоохотливый Гогоберидзе, имевший замечательную привычку разговаривать с посетителями своей закусочной на равных. – Вам лишь бы окосеть.
– Я вообще-то мордвин, – сообщил Сережа.
Грузин поднял облепленный бородавками толстый указательный палец и важно начал:
– Я хотел сказать…
– Лаша, иди! У тебя наверняка осталось немало дел, – поднял голову Лед. У него были невыразительные тускло-серые глаза. Гогоберидзе тотчас почувствовал себя неуютно. Он помнил и то, что эти глаза способны быть и яркими, и живыми. Страшными. Он пробормотал что-то по-грузински и ретировался.
Лед взглянул на мясо. Потянул ноздрями воздух и спросил:
– Ну, так что там с Калугой и с братишкой, с которым вы железку под Салехардом вместе клали?
Наверно, все-таки ответил бы что-то внятное мордатый Сережа, потому как побагровел от натуги, ища наиболее удачный ответ, но тут Лед, перебивая его бормотание, выговорил:
– Я тебя жду, Леонидыч!
И встал.
Сережа, который вспоминал свое отчество (Михайлович, кажется) исключительно в те моменты, когда очередной следователь читал вслух его личное дело, разом понял, что обращаются не к нему.
К столу, за которым сидели Сережа и Лед, шел высокий худой человек с продолговатым лицом и длинным подбородком. Одет он был в серый пиджак, в брюки военного образца. Возраст вновь пришедшего определить было затруднительно: этому человеку с тусклыми глазами и малоподвижным лицом могло оказаться и тридцать пять, и шестьдесят лет. На ходу он зябко втягивал голову в плечи. С его нарядом и повышенной чувствительностью к холоду совершенно не вязался ни теплый алеюще-розовый закат над морем, ни плюс 28 градусов. Высокий и худой человек, рассеянно щурясь, смотрел куда-то поверх голов сидящих на площадке мужчин. Можно было бы предположить, что он ищет их взглядом среди прочих посетителей, однако же дощатый столик был только один, а двое расположившихся за ним отдыхающих – единственные клиенты Лаши Гогоберидзе.
– Леонидыч, иди-ка ты сюда, что ты там мерзнешь? – позвал мужчину Лед. – Давненько не виделись.
– Батя, а что это за фраер? – вполголоса спросил Сережа, в котором, верно, опять проснулись сыновние чувства. – Я его нигде раньше, случаем, не видел? Хотя такого где угодно срисовать можно… Распространенный типаж, – сподобился он на четкое определение.
Лед не ответил. Высокий, похожий на печального аиста человек приблизился к их столику и произнес:
– Приветствую. Не помешаю?
– Отчего ж! Поляну и на троих разбомбить можно! – весело отозвался Сережа, искренне довольный тем, что ему повторно не пришлось отвечать на неприятный вопрос Льда про Калугу. – Не пунцуйся, греби хавку.
– Сережа, выражайся по-человечески. Борис Леонидович не понимает по-нашему, – сказал Лед.
– Да, в самом деле, если можно, – все так же рассеянно присматриваясь то ко Льду (словно видел он его в первый раз), то к Сереже, хватившему «грыжу» (полстакана виноградного самогона), отозвался тот, кого называли Борисом Леонидовичем. – Честно говоря… я рад нашей встрече. – Эти слова предназначались уже Льду. – У меня не так много времени. Мы куда-то поедем?
– Да, мы куда-то поедем. А отчего у вас мало времени, Борис Леонидович? Раскопки?
– И чего копают? Жмуров? – осклабился Сережа. – А, ну да… В смысле – роете древних воров? А что, я однажды был у одного ученого бобра, так он говорил, что нарыли золотишка, разных культурных бебех, показывал мне – я ахнул! Вообще я всегда в полном интересе, как оно там, у стариков-то, было… Я – уважительный, – непонятно к чему заявил он и стал с аппетитом поедать шашлык. По подбородку потек мясной сок.
– Да, мы занимаемся раскопками Неаполя Скифского, – сказал Борис Леонидович. – Работы ведутся вот уже лет пять. Очень важная задача! Даже в этнополитическом аспекте.
На лице Льда появилась усмешка:
– Борис Леонидович, выражайтесь по-человечески. Сережа вот не понимает…
– Охотно. Я имел в виду то, что работы на городище Неаполя Скифского, то, чем я и мои коллеги сейчас занимаемся, – дело всесоюзной важности. Сам товарищ Сталин давал соответствующие указания. Чтобы не распадалась цепь времен, перекинутая от скифов к славянам. Товарищ Сталин, – с неподражаемой серьезностью продолжал археолог, – ратует за то, чтобы наша история была максимально ясна. Без прошлого нет будущего, что ж вы хотите?.. Вот и товарищ Сталин того же мнения.
Сережа невольно перестал жевать. Легкость, с которой Борис Леонидович показательно ссылался на отца народов, в чем-то живо воссоздавала в памяти словесные обороты Лаши Гогоберидзе. Однако Сережа уже прилично выпил и был не прочь пообщаться с неизвестным человеком, несмотря на то что его не покидало ощущение, будто он уже где-то видел Бориса Леонидовича, и тот до омерзения напоминал ему одну энкавэдэшную гниду, сотрудника следственного отдела НКВД по Вологодской области Альберта Станиславовича Орленко: то же вытянутое лицо, прилизанные волосы, та же длинная нескладная фигура. Только добрый следователь Орленко все время старался доверительно заглянуть в глаза, а Борис Леонидович, этот ископаемый знакомец Льда, щурил глаза и глядел куда-то в сторону, словно ему неприятно было лицезреть тех, с кем судьба уготовила ему место за одним столиком.
– А что, золотишко-то нашли? – спросил Сережа. – Верно, скифы не босяки были. Мне один знакомый на пересылке говорил, что…
– Конечно, не босяки, – перебил археолог, и его беспокойные глаза перебежали от блюда с мясом на широкое, тронувшееся расплывчатыми багровыми пятнами лицо Сережи. – Мы находим артефакты ценности необычайной. Думаю, даже вам, Сергей, с вашим опытом сбыта серьезных драгоценностей едва ли удалось бы получить за некоторые вещи их реальную стоимость. К примеру, за одну услугу я подарил нашему общему товарищу, – он выразительно взглянул на мрачного Льда, – очень ценную вещь. Ее нашли в Самарканде. Перстень. По некоторым данным, его мог носить один из эмиров Тамерлана, если не сам властитель. Я понимаю, что все это лишь красивая сказка. Однако вот он, на руке у нашего друга.
Сережа, который не привык к подобным откровениям, удивился и перевел глаза на положенную тыльной стороной вверх левую ладонь Льда. Он много раз видел на левой руке Льда тусклый и довольно-таки невзрачный перстень, но никогда не задумывался о его ценности. Перстень и сейчас был на пальце Льда. С каких пор он его носит? С тех самых, как освободился? Сережа захмелел, глаза его затуманились.
– Сережа! – зазвучал голос Льда.
Мордовский вор встрепенулся. Крепкий, крепкий самогон!.. Ох, повело. Сережа потянулся всем телом вперед и, с наслаждением уцепив челюстями ароматный кусок мяса, промямлил:
– Тут! Лед, а этот твой перстень… че, в самом деле?
– Да, старинный. Борис Леонидович не заливает. Он вообще правдивый человек, – выговорил Лед. – В отличие от многих. А! Вот идет еще один правдивый человек. Привет, Сава!
Вновь явившийся был непомерно толст. Говорили, что Саву раздуло за последнюю пару лет – после того, как ему проломили голову, профессора развели руками и сказали что-то о патогенном факторе в области обмена веществ. Все, кто при мозгах, поняли, что кончился Сава, что скоро задавит его дурное сало. Словно приближая свой конец, Сава ел за троих. Едва успев поздороваться, Сава повалился на стул, налил себе вина, бросил взгляд на ядреный самогон, подогнанный расторопным Гогоберидзе. Выпил, закусил, перевел дух.
– Ну, зачем звал? – осторожно спросил он.
– Есть дело.
– Какое еще дело? – недоверчиво отозвался Сава. – Я от всех дел отошел уже, в полной завязке, ты же знаешь, Лед.
– Не хочешь прокатиться с ветерком?
– Это еще куда?
– До Воркуты не доедем, не бойся.
– Ну так поехали, чего ждать тогда? У меня времени не столыпинский вагон.
– Сейчас подождем еще одного человечка, – с хитрым видом сказал Лед и закрыл один глаз. На его лице появилась веселая кривоватая усмешка. Кажется, за все годы, что они были знакомы, толстяк не видел на лице этого человека настоящей улыбки.
Борис Леонидович, словно подхватив обрывки разрозненных мыслей толстого Савы, произнес безотносительно к происходящему:
– Говорят, что испанский король Филипп Второй ни разу не улыбнулся за всю свою жизнь. А Тамерлан, по свидетельству очевидцев, не улыбался то ли тридцать, то ли сорок лет.
– Был у меня один знакомый по имени Тамерлан, – не убирая с лица усмешки, подхватил Лед и ловко налил себе и Борису Леонидовичу вина, – хромой… Отличный был шнифер[2]. Зарезали его года два назад. Отдыхать ездил. До сих пор вот и отдыхает.
– Все там будем, – с готовностью откликнулся Сережа.
– Совершенно верно, – сказал Борис Леонидович, глядя на Льда.
Сава сопел и обливался потом. Затем он налил всем еще выпить; разговор, ставший более торопливым, скоротечным, словно некоторые его участники боялись не успеть сказать друг другу все, что хотели, окончился тотчас же, как подъехала к заведению Гогоберидзе машина, серый «Опель Кадет», сверкающий на солнце. К тому времени Сереже было все равно, куда ехать и на чем. У него вытянулась нижняя губа, и он поминутно хмыкал, выражая свое положительное отношение к репликам Савы и археолога. Его смущало только одно. Чушь, мелочь, маленький штришок… его отчего-то встревожила манера общения Льда и длинного и тощего археолога Бориса Леонидовича. Он перебрал все обстоятельства этого разговора, состоявшегося на каменной террасе высокого крымского берега, и понял, что его смущало: за все время беседы Борис Леонидович ни разу не назвал Льда по имени. По прозвищу. Такая безымянность всегда тревожила захмелевшего Сережу. Все-таки в воровском мире привыкли очень четко позиционировать людей согласно обращениям к ним…
Серый «Опель Кадет» шел по горному серпантину вдоль русла узенькой речки с галечным дном. Речка пузырилась справа от неширокой – в некоторых местах не разъедешься – ухабистой дороги, а слева шел вниз крутой, неровный склон. Дорога из мелкого гравия петляла: то уходила вниз, то взмывала вверх. Сидящий на переднем пассажирском сиденье Лед повернул голову, разглядывая стоявшую на огромном бугристом камне металлическую будку, всю в ржавых подпалинах.
– Я слышал, – подал голос Сережа, – что где-то в здешних местах вот с такого серпантина слетела целая немецкая колонна. Валяются где-то тут… внизу. Партизаны их того… подстрелили.
– Ну, неудивительно, – подал голос шофер, болтливый, как большинство рыцарей колеса и баранки, – тут выследить и подстрелить ничего не стоит. Места тут знатные… пропадешь, никто и не найдет сто лет, – оптимистично подвел он черту своему высказыванию.
– Это да… – мечтательно отозвался кто-то. Кажется, это был Сава. Он был сентиментален и залюбовался открывавшимся видом (этой умиленной расслабленности в немалой степени способствовал и коньячок, которым Сава обильно прополоскал горло). – Хотя горы тут игрушечные. Вот, помню, на Алтае…
Что именно помнил Сава, осталось невыясненным. Из-под днища машины вдруг выметнулись два клинка пламени, вспышка мгновенно разрослась в ветвистые огненные кусты. «Опель» подлетел, вздыбился, на мгновение словно завис в клубах повалившего дыма и стал разваливаться. У Савы клацнула челюсть, и он испустил сиплый вопль. Отлетело и проскакало по каменному бордюру, отделявшему горную дорогу от пропасти, загоревшееся колесо. Перевернувшись в воздухе, машина упала вверх колесами. Шоферу раздавило рулем ребра. Из-за ржавой будки, замеченной Льдом, выметнулась бутылка с зажигательной жидкостью – такими пускали «на факела» огромные фашистские танки. «Опель» с четырьмя людьми в салоне вспыхнул, как бумажный кораблик. Сережа, страшно ударившись головой сначала о стойку, а потом и о крышу раскачивающегося на краю серпантина опрокинутого автомобиля, закричал:
– Су-у-уки! Это… это – они!..
– Кто?
О проекте
О подписке
Другие проекты