IX

 
Люблю вас, но мой ум, как прежде,
Правдив, логичен и суров:
Не верю никакой надежде
И знаю лучше докторов,
Что смерть – недалеко. Спокойно
Я жду, и, право, недостойно —
Себя обманывать: к чему?
Смиренье облегчает муки,
Я верю знанью моему
И, предан до конца науке,
Умру я в мирной тишине:
Не приходите же ко мне.
 

Х

 
Не нужно. Меньше я страдаю
В уединенье. С жизнью связь
Порвав, я тихо умираю,
От всех надежд освободясь.
Что делать? Оба мы – несчастны!
Но утешения напрасны.
Спокойных, одиноких мук
Не увеличивайте бремя.
Как я, смиритесь: ваш недуг
Излечит молодость и время,
Любовь исчезнет без следа.
Прощайте, Ольга, навсегда».
 

XI

 
Рецепты, стклянки из аптеки,
Под лампой ряд забытых книг...
Больной с усильем поднял веки;
Его усталый, бледный лик
Хранил печальную суровость.
Газетную, пустую новость
Ему рассказывал Петров,
Беспечный друг. Врачу неловко:
Он сам так весел и здоров.
С обычной докторской уловкой,
Приняв интимный, важный вид,
О пустяках он говорить.
 

ХII

 
Но этот смех, но взор холодный,
Невозмутимое лицо,
И даже брюки, галстук модный,
На пальце розовом кольцо
Борис глубоко ненавидел,
Как будто в первый раз увидел
И понял друга своего.
Он, отвращенья не скрывая,
Смотрел угрюмо на него.
Петров пощупал пульс, вставая:
«Ну, до свиданья, милый мой».
Тогда не выдержал больной:
 

ХIII

 
«Я умереть хочу спокойно!
Мне надоела болтовня...
Игрой в участье недостойной
Зачем вы мучите меня?..»
Больного взор жесток и светел.
Но умный доктор не ответил:
Скорей в прихожую спешит,
Прервав неловкую беседу.
«Давно пора мне на визит...
Я завтра вечерком заеду».
И, подавив притворный вздох,
Шепнул прислуге: «Очень плох».
 

XIV

 
Безмолвье комнату объемлет,
И близкие предметы вдаль
Уходят. За стеной – он внемлет —
Порой чуть слышится рояль.
Как странны, чужды эти звуки!..
Он взял с усильем книгу в руки,
Прочел две строчки... Все равно, —
Читать теперь уже не стоить:
Он книги разлюбил давно.
Его ничто не беспокоит...
Сквозь дымку смотрит он на все,
Впадая тихо в забытье...
 

ХV

 
Но вдруг – звонок. Он встрепенулся.
Блеснула мысль: ужель она?
И сразу к жизни он вернулся,
Душа смятением полна...
Вошла, обвив его руками,
Еще холодными устами
Припала к трепетным устам...
Борис шептал: «Что это значит?..
Ты – здесь... Не верю я глазам!..
Ты, Ольга!..» Он смеется, плачет.
И смерти нет, недуг исчез,
И он здоров, и он воскрес!
 

XVI

 
Сидел в гостиной тетки важно,
В кругу внимательных гостей,
И говорил на «о» протяжно
Седой старик apxиepeй.
Когда племянница вернулась,
Старуха, молча, оглянулась
В свой черепаховый лорнет
И, бледность Ольги замечая,
Промолвила: «В мой кабинет
Прошу, зайдите после чая».
С флаконом спирта и платком,
С многозначительным лицом
 

XVII

 
Она ждала ее: «Вы смели
Уйти: признайтесь же – куда?»
– «К Каменскому. Не вижу цели
Скрывать...» – «Как, вы решились?..» – «Да».
– «Одна, без горничной!.. Прекрасно!..»
– «Меня удерживать напрасно:
Он болен, при смерти...» Но здесь
Покину сцену мелодрамы
И в двух словах открою весь
Расчет глубокий умной дамы:
Ей нужен Ольгин капитал,
Ее давно он привлекал.
 

XVIII

 
Старуха говорила много,
Упомянула этикет
И честь родной семьи, и Бога,
И «votre pauvre mére»^[6], и свет;
Была вполне красноречива,
Но, холодна и молчалива,
Ей внемлет Ольга: прежний страх
Исчез в душе ее бесследно.
Решимость строгая в очах,
Хотя лицо немного бледно,
Тиха, спокойна и светла,
Она в ответ произнесла:
 

XIX

 
«Мa tante^[7], я ложный стыд забуду,
Себя, быть может, погублю,
Пускай! К нему ходить я буду,
Так нужно: я его люблю!»
Старуха поднялась со стула
И с удивлением взглянула:
«Вы оскорбляете мой дом!..
Sortez!..»^[8] – указывает двери
Она с трагическим лицом,
Решась прибегнуть к строгой мере.
«Страшитесь Божьего суда!
Вы мне чужая навсегда.
 

ХХ

 
Я с вами больше незнакома;
Молиться буду я за вас,
Чтоб вам Господь простил... Из дома
Прошу вас выехать тотчас».
Она уходить, шлейфом длинным
Шурша по комнатам пустынным.
И Ольга собралась скорей:
Пошла к себе наверх украдкой,
Простилась с комнаткой своей,
С девичьей, старою кроваткой,
Связала в бедный узелок
Белье, две книги, образок
 

XXI

 
И вышла. К прежней гувернантке
Она извозчика взяла,
К старушке доброй, англичанке,
Что на Васильевском жила.
Во мраке улицы холодной,
Одна, в бобровой шубке модной,
Под белым шелковым платком
Она казалась очень странной
С своим несчастным узелком.
Печален ряд домов туманный
И фонарей дрожащий свет...
Но в сердце Ольги страха нет.
 

ХХII

 
И шла к тому, кого любила,
Она, все прошлое забыв.
Откуда в ней – такая сила?
Откуда в ней – такой порыв?
Она ли не росла в теплице!
В благовоспитанной девице
Сказалась вдруг иная кровь,
Демократична и сурова.
О, русской девушки любовь,
Всегда на подвиг ты готова!..
Так силы девственной души
Уже давно росли в тиши...
 

ХХIII

 
С больным сестрою милосердья,
Служанкой барышня была,
Сама, смеясь, полна усердья,
Варила суп и пол мела,
Все делала легко и смело
И с нежной строгостью умела
Улыбкой побеждать каприз;
Ее, не говоря ни слова,
Покорно слушался Борис...
В обитель мрачную больного,
Как утро вешнее, светла,
Она поэзию внесла.
 

XXIV

 
Теперь порядок в книгах, в целой
Фаланге стклянок, в чистоте
Подушки с наволочкой белой...
Следя за супом на плите,
Она с кухаркой подружилась,
И та в нее почти влюбилась.
Меняет Ольга простыни
Больного нежными руками,
А руки те в былые дни
Лишь в пяльцах тонкими шелками
Умели шить, и нет при ней
Непоэтичных мелочей.
 

XXV

 
Борис не лгал, не лицемерил,
Он смерть предвидел; но, любя,
Как будто чуда ждал, не верил,
Еще обманывал себя:
В нем страх в борьбе с надеждой тайной...
Оставшись раз один случайно,
Держась рукой за шкаф, за стол
И стены, к зеркалу, пугливо
Он, озираясь, подошел,
И долго с жадностью пытливой
Смотрел, и сам себе чужим
Казался. Все, что было с ним, —
 

XXVI

 
Он понял вдруг, и, от испуга
Похолодев, с тоской в очах,
Печать смертельного недуга
Он узнавал в своих чертах...
Вдруг Ольга... «Что с тобой?..» В смущеньи
Остановилась на мгновенье.
Он отвернулся, покраснел.
Она прочла в лице больного
Весь ужас смерти. Посмотрел
Он с недоверием сурово,
К постели подошел и лег.
Но все ж в очах – немой упрек...
 

XXVII

 
Смутясь, они молчали оба.
Она не подымала глаз...
Дыханье смерти, – холод гроба
Меж них повеял в первый раз.
Он с непонятным раздраженьем
За каждым взором и движеньем
Смущенной Ольги наблюдал,
Но близость смерти неизбежной
Ловил намеки, избегал
Порывов искренности нежной.
Был рад, когда нашел предлог
И начал ссору, и не мог
 

XXVIII

 
Он победить в душе волненье:
«Я от людей давно ушел,
Чтоб умереть в уединенье...
Вы сами видите: я зол,
Жесток и мелочен... Вы правы, —
Вы трудитесь для Божьей славы!
Я понимаю вашу цель:
Вам хочется меня заставить
 

Конец ознакомительного фрагмента.