Глава 2
Странное время

На рассвете всегда бывает немного грустно. Наверное, это накопившаяся за бессонную ночь усталость дает о себе знать. Да еще туман сгущается, незаметно затягивает низины, перекрывает непроницаемой белесой пеленой дорогу в город. Небольшая деревенька в паре километров от аэродрома уже почти утонула в белом молоке, только флюгера и крыша церкви светятся под первыми лучиками солнца.

Раннее утро. Ночные полеты завершены. Самолеты счастливчиков, которым сегодня довелось подняться в воздух, ровными рядами стоят на краю летного поля. Их даже в капониры оттащить не успели. Людей на аэродроме не видно: все давно спят. Не везет только дежурному офицеру, паре солдат из БАО, вынужденных коротать время на КП, да еще ребятам из роты аэродромной охраны.

Скучно и грустно в конце ночной смены. Даже восход солнца не доставляет особой радости. Ну, поднялось, ну, светает, и то добре. Громко зевнув во весь рот, Владимир Ливанов потянулся, залпом допил холодный кофе из железной кружки и протянул руку к чернильнице. Пора бы закрывать смену.

Старший лейтенант обмакнул перо в чернила и хотел было расписаться в журнале дежурства, но в последний момент остановился. Спешка, говорят, хороша при ловле блох. Неприятности всегда происходят, когда их меньше всего ждешь. Вот как вчерашняя вылазка экстремистов. Нового нападения на аэродром Владимир не боялся. Если кто и попробует взломать периметр, так это будет не кадровая часть, не парашютисты, а местные повстанцы. Гражданские с пистолетами и обрезами, как вчерашние бандиты. Другое дело, происшествие надо будет зарегистрировать в журнале, и обязательно до закрытия дежурства. У нас с этим делом строго.

Вчера Ливанов случайно подслушал разговор особиста с помполитом. Обсуждали, как лучше будет на утреннем построении народ просвещать на предмет вчерашней перестрелки. По долетавшим до Владимира коротким, наполовину матерным фразам капитана Гайды он понял, что в налете участвовали штатские, горожане из Ла Буржа, местные подпольщики Сопротивления. Наши пристрелили пару полудурков, да еще двоих повязали. Интересное дело – вроде с французами не воюем, а они нас взорвать пытались. Такая вот гадость получается. Что дальше будет? Непонятно.

Как Владимир и предполагал, не стоило раньше времени закрывать смену. Не дали ему спокойно подремать на заре. Ничего чрезвычайного, никаких тревог или происшествий. Всё проще и неприятнее – на КП ни свет ни заря заявился помполит собственной персоной. Не спалось ему, видимо.

Старший политрук Абрамов, с одной стороны, мужик нормальный, с пониманием, не выеживается перед подчиненными, с другой же стороны – слишком он серьезно к своей работе относится. Не умеет Дмитрий Сергеевич вести политическое воспитание, подготовку личного состава и тому подобное словоблудие спокойно, без излишнего рвения. Любит он отыскать к каждому человеку подход, залезть в душу.

А Ливанов такие вещи не выносил. Всё, что от меня требуется, выполняю, службу несу, если что и нарушаю, так незаметно, а чтоб наизнанку перед помполитом или еще кем выворачиваться... Увольте. Не ваше дело. Моя душа – огороженная территория, частная собственность с пулеметными вышками над колючкой.

Войдя в комнату дежурного, Абрамов вежливо поздоровался, махнул рукой вытянувшимся солдатам, дескать, без формальностей, и плюхнулся на свободный стул.

– Не спится, товарищ майор? – участливо поинтересовался Ливанов. Старлей пятой точкой чувствовал, что вежливыми фразами сегодня не обойтись, в такое время просто так по аэродрому не бродят.

– Уснешь тут, обложили со всех сторон. Не продохнуть.

Ливанов неопределенно кашлянул в ответ и отвернулся к окну. На разговор он не напрашивался, спокойно выжидал, когда помполит начнет первым. Абрамов же выдерживал паузу, разглядывая висевший на стене график учебных полетов. От политрука тянуло терпким запахом хорошего табака, поэтому самому хотелось курить. Интересно, угостит или нет? Нет, надежды на комиссарский табачок оказались тщетными, а самому лезть за папиросами на дежурстве без разрешения старшего по званию не хотелось.

– Владимир Александрович, что вы думаете о вчерашнем происшествии? – неожиданно поинтересовался Абрамов. Что называется, не в бровь, а в глаз. Прямо и без хождений вокруг да около.

– А что тут думать? – выдал Ливанов. – Нарушение режима охраняемой территории, вооруженное нападение на часового. ЧП, естественно.

– Да понимаю я все. А если не по-книжному? Мне действительно непонятно, что это было: ЧП или нет? Нападение или наоборот? Есть в этом деле и другая правда.

«Интересно тебе, – мелькнуло в голове Владимира Ливанова. – Навязался по мою душу. И не пошлешь – майор ведь, черт побери!»

Солдаты тем временем бочком протиснулись к двери. Старший наряда, парень с простецкой, рябой крестьянской физиономией, бросил на дежурного офицера умоляющий взгляд и кивнул в сторону окна.

– Разрешаю идти. Проверьте летное поле, – Ливанов брякнул первое, что пришло в голову. Пусть валят, если не хотят получить внеочередную политинформацию. Свидетели, они всегда лишние.

– Борцы за независимость, Сопротивление, – гнул свою линию Абрамов. Политрук даже не обратил внимания на закрывшуюся за бойцами дверь, или сделал вид, что не заметил. Человек он умный, знает, когда и что можно замечать, а что нежелательно. – Они не сознательно против Советской рабоче-крестьянской армии выступают, не понимают, что мы не против Франции, а против Англии воюем. И даже не против самой Англии, а с мировым империализмом.

– Это уж особисту решать, сознательно или нет, – усмехнулся Ливанов. Про себя он отметил, что помполит несколько ошибается: в ударе по Баку принимали участие не только английские, но и французские ВВС. И наши в ответ хорошенько авиабазы галлов в Сирии пробомбили. Ливанов помнил запах сгоревшей взрывчатки, смешанный с терпким ароматом пыли над сирийскими аэродромами. Помнил, как плотный строй прущих правым пеленгом краснозвездных бомбардировщиков отбивался от французских истребителей. Тогда нам везло, потерь почти не было, бригада только два экипажа потеряла, и то от зенитного огня.

Вслух же произнес:

– Мы находимся на своем боевом посту, выполняем приказ Советского правительства и партии, что бы об этом ни думали какие-то партизаны. Империалисты первыми напали на Союз, и наша задача – вернуть долг сторицей, пусть не воображают, будто мы не способны противостоять эксплуататорам.

– Эксплуататорам? – Абрамов потер подбородок и поскреб пятерней щетину на щеке. – Один из пленных – рабочий мануфактуры, второй – инженер-путеец. Какие они эксплуататоры?! Такие же пролетарии, как мы. Только классовое чутье не пробудилось. Как думаете? – казалось, помполит разговаривает сам с собой, размышляет вслух.

– Война. Люди заагитированы империалистической пропагандой. Не понимают ничего, под собственным носом врага не видят. А что они, собственно, понимают? Им же с детства талдычили: будь ловчее, старайся устроиться в жизни. Пару дел провернешь, глядишь, и сам разбогатеешь. На тебя другие горбатиться будут.

– А что по этому поводу говорил товарищ Сталин? – поинтересовался Ливанов, ему уже начали надоедать словоизлияния помполита.

– А ведь мы деремся не против, а вместе с нацистами. – Абрамов пропустил мимо ушей намек Владимира. – Как такое может быть? Что думаете, товарищ военлет?

– Враг моего врага...

– Мой союзник, но никак не друг, – Дмитрий Сергеевич поднял указующий перст и торжествующим тоном продолжил: – Надо различать временные союзы и постоянные интересы трудового народа. Мы можем заключать договора с империалистами, мы можем разговаривать с эксплуататорами, но при этом неусыпно следить за соблюдением наших интересов и крепить наши рубежи. Именно так и сказал товарищ Сталин в последней статье. Свежую «Правду» только вчера вечером привезли, после дежурства почитаете.

– А что пишут о встрече Молотова и Риббентропа в Берлине? – Ливанов незаметно для себя втянулся в разговор.

– Подписывается новое торговое соглашение. СССР берет у Гитлера крупный кредит на покупку станков, машин и промышленного оборудования. Есть пункты лично нас касающиеся. – Абрамов имел в виду размещенную в Нормандии дивизию ДБА (дальнебомбардировочная авиация).

– Будем вместе с немцами воевать?

– Не вместе с немцами, а против английских империалистов, запомните, старший лейтенант.

– Есть, товарищ старший политрук.

– Я вот что думаю, – помполит неожиданно сменил тему разговора. – Владимир Александрович, человек вы грамотный, газеты читаете, в текущем моменте разбираетесь. Товарищи о вас хорошо отзываются, прислушиваются, – при этих словах Абрамова Ливанов внутренне напрягся. – Не хотите попробовать себя на поприще воспитательно-патриотической деятельности?

– Дмитрий Сергеевич, товарищ старший политрук, я же обычный летчик. Боюсь, не справлюсь. Да и... – Ливанов глубоко вздохнул, – не умею я красиво говорить. Машину сквозь грозу вести – это одно, а, как вы, к каждому человеку подход находите, это особое умение надобно. Нет, не умею я так, не получится, таланта нет.

– А нам не надо красиво. И без тебя болтунов хватает. Нам, наоборот, надо просто и доходчиво.

– Не справлюсь я. – В глазах Ливанова вспыхнул холодный огонек. Переходить на партработу он не собирался, да и в партии пока не состоял. – Если опозорюсь, разве это хорошо будет?

– А ты подумай, – Абрамов поднялся на ноги и шагнул к двери, – время есть, да только потом поздно будет, – с этой двусмысленной фразой помполит покинул КП.

После ухода Абрамова Владимир еще долго сидел, подперев голову кулаком и уставившись в одну точку. Странный разговор. Трудно понять, к чему все это и как дальше быть. Ничего он не надумал, только впал в какое-то странное полузабытье.

* * *

...Над домами и улицами плывет дурманящий, кружащий голову запах цветущей черемухи. Тишина. Солнце закатилось, над горизонтом горит закат. На улице прохладно, тянет сырой ветерок. Володя вспомнил, как бабушка говаривала, – дескать, черемуха и сирень всегда цветут к похолоданию.

Как бы там ни было, а все одно, скоро лето. От этих мыслей, а еще больше от взглядов, бросаемых на сидящую рядом на скамейке Настюшу, грудь распирало. И никакое похолодание не помеха. Кровь-то кипит. Мысли только о будущем и только приятные. Впереди столько перспектив! Заканчивается школа, скоро выпускные экзамены. Получить аттестат, и всё – здравствуй, взрослая жизнь. Право, даже смешно становится немного. Как будто корочка человека изменит. Глупости. Человека жизнь меняет, а не аттестат.