- Главная
- Все подборки
- Полка писателя: Марина Москвина
Полка писателя: Марина Москвина
7
4.3
Марина Москвина – автор пяти романов, финалист премии «Ясная Поляна», обладатель Международного Почетного диплома IBBY. Ее книга «Моя собака любит джаз» – лауреат Международной премии Г.-Х. Андерсена.
Один из самых известных романов писательницы – «Крио» (лонг-лист «Большой книги – 2018») – словно старинный сундук, полный достоверных документов, любовных писем и семейных преданий. Войны и революция, старый Витебск, авантюристы всех мастей, цирк-шапито, Москва и Америка двадцатых годов, джаз и метели в колымских краях, криолог, придумавший, как остановить Время, революционер Макар Стожаров – герой, который был рожден, чтобы спасти этот мир, но у него не получилось…
Предтечей «Крио» стал небольшой по объему – но масштабный по охвату событий и миров – роман «Мусорная корзина для Алмазной сутры».
Пока книги «Гений безответной любви» и «Роман с Луной» готовятся к переизданию, в «Редакции Елены Шубиной» (издательство «АСТ») у автора вышло еще две книги: «Между нами только ночь» и «Вальсирующая», где встретились новые повести и гротескный роман из 90-х «Дни трепета». Вечность и повседневность, реальное и фантастическое, смех в конце наметившейся драмы и печальная нота в разгар карнавала – главные черты остроумной прозы Москвиной, утверждающей, несмотря на все тяготы земной жизни, парадоксальную радость бытия.
Мы спросили писательницу, какие книги занимают особенное место в ее домашней библиотеке.
Завораживает все: интонация, ирония, мягкость. Волшебная сторона, которой поворачивается жизнь, увиденная глазами Феллини. Его, как демиурга, не привлекают осязаемые, правдивые реалии современного мира, он не опускается до них. Это путь поэта. И возникает парадокс: чем субъективнее картина мира Феллини, тем глубже он проникает в реальность. Любопытно, что всю эту книгу он просто рассказал журналистке. Представляю, как они сидели в ресторанчике, в его любимом, где все уже знают его вкусы, за бокалом белого вина, какого-то особенного, забыла, как называется… Такое удивительное феллиниевское барокко, перенасыщенное деталями, щедрое, излучающее жизнелюбие мастера, широту его натуры, прихотливость характера… Он потом говорил ей: «Я тебе столько всего рассказал, что когда я что-нибудь забуду из своей жизни, то спрошу у тебя…».
Мы летели в Прагу на книжную ярмарку, в аэропорту я увидела его в кофейне. Мы не были знакомы, и я краем глаза наблюдала, как Битов допил кофе и, бросив без присмотра старый кожаный портфель на длинном ремешке, ушел. Я не знала, что и думать, пока он не вернулся с двумя купленными толстенными книгами, закурил (!), достал из кармана фляжку, глотнул и отправился на посадку. Это мне показалось жестом огромного доверия человечеству или поступком гения, которому чуждо все земное.
В Праге Андрей Битов читал свою композицию по черновикам Пушкина в сопровождении барабана и фагота. Я купила диск с его исполнением «Тишины» из романа «Оглашенные», попросила автограф. Он написал: «Светлой Марине от мрачного Битова».
…Самолет в Москву в шесть утра, подъем в четыре, сбор внизу, там уже Андрей Георгиевич, сияющий, свежий, с початой текилой: «Сделай пару глотков! – говорит мне. – Взбодришься!»
Когда не стало Битова – накупила его книг и стала читать-перечитывать, чтоб еще побыть в поле его прозы. Что ни возьми – хоть ранние его повести «Одна страна» и «Путешествие к другу детства» в сборнике «Нулевой том», или «Аптекарский остров»… «Пятое измерение» просто оглоушивает. Мысль на каждом шагу, в каждой фразе, и живой эфир пронизывает материю его текстов. Он размышляет о теле языка, о том, что в языке есть множество измерений, объем и собственная магия.
Но главное – «Пушкинский дом».
«…Итак, мы воссоздаем современное несуществование героя, этот неуловимый эфир, который почти соответствует ныне самой тайне материи, тайне, в которую уперлось современное естествознание: когда материя, дробясь, членясь и сводясь ко все более элементарным частицам, вдруг и вовсе перестает существовать от попытки разделить ее дальше: частица, волна, квант – и то, и другое, и третье, и ничто из них, и не все три вместе… и выплывает бабушкино милое слово “эфир”, чуть ли не напоминая нам о том, что и до нас такая тайна была известна, с той лишь разницей, что никто в нее не упирался с тупым удивлением тех, кто считает мир постижимым, а – просто знали, что тут тайна, и полагали ее таковой…»
«Даур Зантария был слишком талантлив, – сказал Андрей Битов. – Это органичный сплав эпоса и хроники, фольклора и летописи… Первые же его работы сулили мировую мощь». Вечные темы волновали Даура: жизнь, смерть, любовь, мудрость, просветление – и, конечно, война. В своем эпохальном романе «Золотое колесо» он исследовал ее корни, первый импульс, источник.
– Я считаю, – говорил Даур, – что родина – это звездное небо над головой. Закон – царь. И потом уже – в самую последнюю очередь – место, где ты родился. Если же ты поставишь в первую очередь – третье, то сразу последуют национальные распри, кровь и все такое.
Кто бы это говорил! Его сюжеты разворачиваются на фоне дивных пейзажей Абхазии, которую он любил больше жизни. Его проза – сплошь поэзия, карнавальное шествие типов – живописных, лукавых, цыганистых, простодушных, исполненных зловещего обаяния... Сам витязь Хатт из рода Хаттов, сама Владычица Рек и Вод, оставляющая диковинные следы: у нее ступни повернуты пятками наперед. В клубах дорожной пыли по обочине бежит говорящая дворняга Мазакуаль, и время от времени материализовывается павлин-оборотень – посланец Тибета Брахмавиданта Вишнупату Шри, временно проживающий на приморской турбазе… В этом теплом многоголосье звучит низкий с хрипотцой голос Даура Зантарии, столь колоритной личности, что в «Ожидании обезьян» Андрея Битова он действует под своим именем, а в моем «Гении безответной любви» является прообразом былинного Гублии!
– Сделаю ксерокс и пошлю домой в Абхазию, – говорил Даур. – Они думают, я тут груши околачиваю, а я служу прообразом в поте лица!
Как бы я хотела, чтобы книги Даура Зантарии выходили в России, радуя своей бесшабашностью, фантазией и мудростью греческого киника, необходимые человеку, как красное вино или мимолетная любовь.
Есть одна книга, которую давно хочу прочитать. У меня ее нет. Просто знаю – я с ней обязательно встречусь, потому что живу в предощущении «Цитадели», огромной и бесконечной, как живой океан. Меня влечет фрагментарное письмо – «Ночной полет», «Планета людей» тоже ведь фрагментарны, да и в «Маленьком принце» видно, как Сент-Экзюпери структурировал модули, плавил, вытягивал звенья в цепочку. И всю жизнь подготавливал стройматериал для своей «Цитадели»: по камешку, по соломинке. Но жизнь оборвалась.
А ко мне прилетела из этой книги история о двух садовниках.
Пока их не разлучила судьба, они жили как братья. Но вот одного из них нанял на работу купец, и тот ушел с его караваном. Потом разные превратности судьбы швыряли его из одного сада в другой, словно бочку в море.
Состарившись, на другом конце света садовник получает от своего друга письмо. Одному богу известно, сколько лет оно странствовало по морям, какие всадники, корабли и караваны несли его, прежде чем оно попало к нему в сад. В письме было несколько слов: «Сегодня утром я подстригал мои розы…». Отныне садовник потерял покой. Он только и делал, что расспрашивал о географии, о навигации, о почтовых путях, писал ответ, зачеркивал и начинал сначала, ибо чувствовал – он должен сообщить что-то очень важное и сокровенное, может быть, все, что понял за долгую жизнь в разлуке. Это была жаркая молитва, объяснение в вечной и негасимой любви, выраженное простыми, старательно и неумело написанными словами: «Сегодня утром я тоже подстригал мои розы…».
В наше непростое время в издательстве «НЛО» вышла книга художника Леонида Тишкова, роман – фантазия, миф, с его рисунками в твердом переплете.
Это ж надо – родиться в крошечном уральском городке, все детство просидеть на склоне горы Кукан, любуясь прудом, где по сей день водятся водолазы и русалки, окончить Московский медицинский институт имени Сеченова, из терапевта превратиться в художника, жениться на мне и стать писателем! Да еще и покрикивать на меня:
– Острей надо писать, гротескней, смешней, без каких-то бессмысленных взмахов крыльями, которые только воздух сотрясают и больше ничего!
На переплете он в черной шапке цигейковой, в валенках, телогрейке поднимается на свою гору Кукан, читай, центр мира, пробираясь сквозь снежные заносы, с настоящими крыльями, сшитыми мной из белого синтепона, усыпанными бисером и блестками, а наш сын Серега снимает это возвращение домой.
С крыльями у Тишкова особые отношения – и в жизни, и в литературе:
«…Через некоторое время крылья отпустили Леонтия на землю у одного из пустующих дровяников, аккуратно поставив у приоткрытой двери, разжали зубы и прыгнули во тьму строения. Там под крышей они зацепились за доски, безжизненно повисли, замерли. Так они будут висеть до поры до времени, пока кто-нибудь случайный не войдет в этот сарай, не повернется к ним спиной, не замрет от случайной думы, от налетевшего воспоминания, размечтается о чем-то, потеряет бдительность, вот тогда крылья снова оживут и прыгнут этому человеку на спину, вцепятся в пиджак, вытащат на улицу, вздернут в небо и полетят с ним под облака, где резвятся ласточки, бороздят просторы стрижи, где можно испытать в полной мере радость полета, свободы, преодолевая ужас высоты».
Как-то мы беседовали с Юрием Ковалем у него в мастерской, и он сказал:
– Юрий Коваль спрашивает у Марины Москвиной: какой должна быть проза?
– Жизнеутверждающей, – говорю я.
– Тогда кто – Сароян или Искандер?
– Сароян!
– «Весли Джексон»?
– «Весли Джексон»!
Я всегда первым делом прошу почитать «Весли Джексона» своих семинаристов, ибо эта книга о том, как в человеке рождается писатель. Там есть отличный момент, когда Джексон спрашивает своего друга Виктора:
«…– Кто я такой, чтобы писать? Имею ли я право на это? Хочу ли я быть писателем? Хочу ли отличаться от других и видеть вещи по-своему, запоминать то, что вижу, и писать обо всем без конца? И как это выйдет у меня: по-серьезному, или я только смешное буду видеть во всем?
– Ты, главное, пиши о любви, – сказал Виктор. – Любовь – это единственная стоящая вещь. Повторяй без конца: «Люблю». Расскажи им, Джексон, ради бога, о любви. Ни о чем другом не говори. Это единственное, о чем стоит рассказывать. Все на свете – ничто, только и есть, что любовь. Так расскажи им о ней!..»
Однажды, выступая в детском доме заснеженного Сургута, я показала ребятам фотографию Будды: «Как вы думаете, кто это?» Все молчали, а одна маленькая девочка сказала: «Это Будда». «Почему ты так решила?» – «Сама не знаю…»
Так и я не знаю, почему с юных лет «Тигр снегов» высится у меня над головой на книжной полке – очень старое издание, напечатанное на газетной бумаге микроскопическим кеглем, со словами Тенцинга на мягкой обложке: «Будь великим и помогай другим стать великими», – зовет меня в дали дальние, будоражит, волнует, очаровывает.
Говорят, они первыми взошли на Эверест – новозеландец Хиллари и шерпа Норгей. Людям это важно – кто первый. Настолько важно, что даже первопроходцев замучили вопросами: кто первей? Тенцинг взошел на секунду позже. Мудрый мудростью своего народа, он решительно сказал: Хиллари.
Тенцинг звал меня в Гималаи, и я откликнулась на его зов, пустившись в странствие с художником Леонидом Тишковым в королевство Непал. У нас был выбор: на вертолете облететь восьмитысячники и полюбоваться вершиной Эвереста. Но это рискованно: горы чаще всего затянуты облаками, ты мог подняться и ничего не увидеть, как мы не увидели гору Фудзи, утонувшую в молочном тумане в момент нашей встречи с ней. И мы отправились в далекое, невероятно сложное путешествие на гору Аннапурну, четвертую по вышине на Земле, где пережили столько опасностей и приключений, что, вернувшись домой, я написала книгу «Дорога на Аннапурну» как мое объяснение в любви Тенцингу Норгею и Высоким Гималаям.
У моей ученицы Юли Говоровой вышла вторая книга: «Лось на диване, верветка на печи»! Первая, «Ты, главное, пиши о любви», финалист премии «Ясная Поляна», – роман в письмах, долгая тропка в лесу, выложенная километрами писем, которые писала мне Юля, уехав из Москвы в деревню в Пушкинских Горах и устроившись на работу в зоопарк, где спасают животных, попавших «в переплет». Она вырастила волчицу Ирму, вынянчила гуся Хиддинка и поставила его на крыло… Пора запускать в небо книгу, я ей говорила, пока на Руси есть леса и овраги, и летние ночи, кричат кулики и плачут чибисы, не забудут ни Тургенева, ни Толстого, ни Юлю Говорову.
Цапли, журавли, аисты, лебедь Федя и канадская казарка Монреалька – эскадрильи спасенных, вылеченных Юлей и ее друзьями птиц по осени подхватывают чемоданы и отправляются в теплые края, преодолевают Гималаи, Анды, Кордильеры… А весной, возвратившись к родным Пушкинским Горам, спускаются на оттаявшие черные поля и следуют за писательницей – ее адъютанты, ее свита. Два нежных суриката охраняют Юлю, как часовые; навстречу мчится лось Лосось (тот самый, который – «на диване»), еноты виснут на брезентовой штанине, по плечам расселись попугаи… Все они стали героями ее рассказов – смешных, пронзительных, глубоких, и Джеральд Даррелл вспоминается тут, и Джеймс Хэрриот, и Фарли Моуэт. Хотя место действия – малый уголок России, где по сей день среди колоритных обитателей Псковской провинции, любопытных туристов, птиц, собак, лошадей и столетних дубов бродит живой, всеми уважаемый Александр Сергеевич Пушкин. Даже издатель «Лося на диване» Борис Натаныч Пастернак дрогнул, предложив назвать Юлькину книгу «Там, на неведомых дорожках…». Но Говорова вернула Лосося на диван, что только возвысило дух и атмосферу книги, наполненной поэзией уникального заповедника Михайловское, любовью к дому, к миру и всему живому на Земле.
*Некоторые произведения временно отсутствуют в нашем каталоге. Подборка будет обновляться.
Один из самых известных романов писательницы – «Крио» (лонг-лист «Большой книги – 2018») – словно старинный сундук, полный достоверных документов, любовных писем и семейных преданий. Войны и революция, старый Витебск, авантюристы всех мастей, цирк-шапито, Москва и Америка двадцатых годов, джаз и метели в колымских краях, криолог, придумавший, как остановить Время, революционер Макар Стожаров – герой, который был рожден, чтобы спасти этот мир, но у него не получилось…
Предтечей «Крио» стал небольшой по объему – но масштабный по охвату событий и миров – роман «Мусорная корзина для Алмазной сутры».
Пока книги «Гений безответной любви» и «Роман с Луной» готовятся к переизданию, в «Редакции Елены Шубиной» (издательство «АСТ») у автора вышло еще две книги: «Между нами только ночь» и «Вальсирующая», где встретились новые повести и гротескный роман из 90-х «Дни трепета». Вечность и повседневность, реальное и фантастическое, смех в конце наметившейся драмы и печальная нота в разгар карнавала – главные черты остроумной прозы Москвиной, утверждающей, несмотря на все тяготы земной жизни, парадоксальную радость бытия.
Мы спросили писательницу, какие книги занимают особенное место в ее домашней библиотеке.
«Я вспоминаю...», Федерико Феллини
«Нулевой том», Андрей Битов
В Праге Андрей Битов читал свою композицию по черновикам Пушкина в сопровождении барабана и фагота. Я купила диск с его исполнением «Тишины» из романа «Оглашенные», попросила автограф. Он написал: «Светлой Марине от мрачного Битова».
…Самолет в Москву в шесть утра, подъем в четыре, сбор внизу, там уже Андрей Георгиевич, сияющий, свежий, с початой текилой: «Сделай пару глотков! – говорит мне. – Взбодришься!»
Когда не стало Битова – накупила его книг и стала читать-перечитывать, чтоб еще побыть в поле его прозы. Что ни возьми – хоть ранние его повести «Одна страна» и «Путешествие к другу детства» в сборнике «Нулевой том», или «Аптекарский остров»… «Пятое измерение» просто оглоушивает. Мысль на каждом шагу, в каждой фразе, и живой эфир пронизывает материю его текстов. Он размышляет о теле языка, о том, что в языке есть множество измерений, объем и собственная магия.
Но главное – «Пушкинский дом».
«…Итак, мы воссоздаем современное несуществование героя, этот неуловимый эфир, который почти соответствует ныне самой тайне материи, тайне, в которую уперлось современное естествознание: когда материя, дробясь, членясь и сводясь ко все более элементарным частицам, вдруг и вовсе перестает существовать от попытки разделить ее дальше: частица, волна, квант – и то, и другое, и третье, и ничто из них, и не все три вместе… и выплывает бабушкино милое слово “эфир”, чуть ли не напоминая нам о том, что и до нас такая тайна была известна, с той лишь разницей, что никто в нее не упирался с тупым удивлением тех, кто считает мир постижимым, а – просто знали, что тут тайна, и полагали ее таковой…»
«Колхидский странник», Даур Зантария
– Я считаю, – говорил Даур, – что родина – это звездное небо над головой. Закон – царь. И потом уже – в самую последнюю очередь – место, где ты родился. Если же ты поставишь в первую очередь – третье, то сразу последуют национальные распри, кровь и все такое.
Кто бы это говорил! Его сюжеты разворачиваются на фоне дивных пейзажей Абхазии, которую он любил больше жизни. Его проза – сплошь поэзия, карнавальное шествие типов – живописных, лукавых, цыганистых, простодушных, исполненных зловещего обаяния... Сам витязь Хатт из рода Хаттов, сама Владычица Рек и Вод, оставляющая диковинные следы: у нее ступни повернуты пятками наперед. В клубах дорожной пыли по обочине бежит говорящая дворняга Мазакуаль, и время от времени материализовывается павлин-оборотень – посланец Тибета Брахмавиданта Вишнупату Шри, временно проживающий на приморской турбазе… В этом теплом многоголосье звучит низкий с хрипотцой голос Даура Зантарии, столь колоритной личности, что в «Ожидании обезьян» Андрея Битова он действует под своим именем, а в моем «Гении безответной любви» является прообразом былинного Гублии!
– Сделаю ксерокс и пошлю домой в Абхазию, – говорил Даур. – Они думают, я тут груши околачиваю, а я служу прообразом в поте лица!
Как бы я хотела, чтобы книги Даура Зантарии выходили в России, радуя своей бесшабашностью, фантазией и мудростью греческого киника, необходимые человеку, как красное вино или мимолетная любовь.
«Цитадель», Антуан де Сент-Экзюпери
А ко мне прилетела из этой книги история о двух садовниках.
Пока их не разлучила судьба, они жили как братья. Но вот одного из них нанял на работу купец, и тот ушел с его караваном. Потом разные превратности судьбы швыряли его из одного сада в другой, словно бочку в море.
Состарившись, на другом конце света садовник получает от своего друга письмо. Одному богу известно, сколько лет оно странствовало по морям, какие всадники, корабли и караваны несли его, прежде чем оно попало к нему в сад. В письме было несколько слов: «Сегодня утром я подстригал мои розы…». Отныне садовник потерял покой. Он только и делал, что расспрашивал о географии, о навигации, о почтовых путях, писал ответ, зачеркивал и начинал сначала, ибо чувствовал – он должен сообщить что-то очень важное и сокровенное, может быть, все, что понял за долгую жизнь в разлуке. Это была жаркая молитва, объяснение в вечной и негасимой любви, выраженное простыми, старательно и неумело написанными словами: «Сегодня утром я тоже подстригал мои розы…».
«Взгляни на дом свой», Леонид Тишков
Это ж надо – родиться в крошечном уральском городке, все детство просидеть на склоне горы Кукан, любуясь прудом, где по сей день водятся водолазы и русалки, окончить Московский медицинский институт имени Сеченова, из терапевта превратиться в художника, жениться на мне и стать писателем! Да еще и покрикивать на меня:
– Острей надо писать, гротескней, смешней, без каких-то бессмысленных взмахов крыльями, которые только воздух сотрясают и больше ничего!
На переплете он в черной шапке цигейковой, в валенках, телогрейке поднимается на свою гору Кукан, читай, центр мира, пробираясь сквозь снежные заносы, с настоящими крыльями, сшитыми мной из белого синтепона, усыпанными бисером и блестками, а наш сын Серега снимает это возвращение домой.
С крыльями у Тишкова особые отношения – и в жизни, и в литературе:
«…Через некоторое время крылья отпустили Леонтия на землю у одного из пустующих дровяников, аккуратно поставив у приоткрытой двери, разжали зубы и прыгнули во тьму строения. Там под крышей они зацепились за доски, безжизненно повисли, замерли. Так они будут висеть до поры до времени, пока кто-нибудь случайный не войдет в этот сарай, не повернется к ним спиной, не замрет от случайной думы, от налетевшего воспоминания, размечтается о чем-то, потеряет бдительность, вот тогда крылья снова оживут и прыгнут этому человеку на спину, вцепятся в пиджак, вытащат на улицу, вздернут в небо и полетят с ним под облака, где резвятся ласточки, бороздят просторы стрижи, где можно испытать в полной мере радость полета, свободы, преодолевая ужас высоты».
«Приключения Весли Джексона», Уильям Сароян
– Юрий Коваль спрашивает у Марины Москвиной: какой должна быть проза?
– Жизнеутверждающей, – говорю я.
– Тогда кто – Сароян или Искандер?
– Сароян!
– «Весли Джексон»?
– «Весли Джексон»!
Я всегда первым делом прошу почитать «Весли Джексона» своих семинаристов, ибо эта книга о том, как в человеке рождается писатель. Там есть отличный момент, когда Джексон спрашивает своего друга Виктора:
«…– Кто я такой, чтобы писать? Имею ли я право на это? Хочу ли я быть писателем? Хочу ли отличаться от других и видеть вещи по-своему, запоминать то, что вижу, и писать обо всем без конца? И как это выйдет у меня: по-серьезному, или я только смешное буду видеть во всем?
– Ты, главное, пиши о любви, – сказал Виктор. – Любовь – это единственная стоящая вещь. Повторяй без конца: «Люблю». Расскажи им, Джексон, ради бога, о любви. Ни о чем другом не говори. Это единственное, о чем стоит рассказывать. Все на свете – ничто, только и есть, что любовь. Так расскажи им о ней!..»
«Тигр снегов», Тенцинг Норгей, Джеймс Рамси Ульман
Так и я не знаю, почему с юных лет «Тигр снегов» высится у меня над головой на книжной полке – очень старое издание, напечатанное на газетной бумаге микроскопическим кеглем, со словами Тенцинга на мягкой обложке: «Будь великим и помогай другим стать великими», – зовет меня в дали дальние, будоражит, волнует, очаровывает.
Говорят, они первыми взошли на Эверест – новозеландец Хиллари и шерпа Норгей. Людям это важно – кто первый. Настолько важно, что даже первопроходцев замучили вопросами: кто первей? Тенцинг взошел на секунду позже. Мудрый мудростью своего народа, он решительно сказал: Хиллари.
Тенцинг звал меня в Гималаи, и я откликнулась на его зов, пустившись в странствие с художником Леонидом Тишковым в королевство Непал. У нас был выбор: на вертолете облететь восьмитысячники и полюбоваться вершиной Эвереста. Но это рискованно: горы чаще всего затянуты облаками, ты мог подняться и ничего не увидеть, как мы не увидели гору Фудзи, утонувшую в молочном тумане в момент нашей встречи с ней. И мы отправились в далекое, невероятно сложное путешествие на гору Аннапурну, четвертую по вышине на Земле, где пережили столько опасностей и приключений, что, вернувшись домой, я написала книгу «Дорога на Аннапурну» как мое объяснение в любви Тенцингу Норгею и Высоким Гималаям.
«Лось на диване, верветка на печи», Юлия Говорова
Цапли, журавли, аисты, лебедь Федя и канадская казарка Монреалька – эскадрильи спасенных, вылеченных Юлей и ее друзьями птиц по осени подхватывают чемоданы и отправляются в теплые края, преодолевают Гималаи, Анды, Кордильеры… А весной, возвратившись к родным Пушкинским Горам, спускаются на оттаявшие черные поля и следуют за писательницей – ее адъютанты, ее свита. Два нежных суриката охраняют Юлю, как часовые; навстречу мчится лось Лосось (тот самый, который – «на диване»), еноты виснут на брезентовой штанине, по плечам расселись попугаи… Все они стали героями ее рассказов – смешных, пронзительных, глубоких, и Джеральд Даррелл вспоминается тут, и Джеймс Хэрриот, и Фарли Моуэт. Хотя место действия – малый уголок России, где по сей день среди колоритных обитателей Псковской провинции, любопытных туристов, птиц, собак, лошадей и столетних дубов бродит живой, всеми уважаемый Александр Сергеевич Пушкин. Даже издатель «Лося на диване» Борис Натаныч Пастернак дрогнул, предложив назвать Юлькину книгу «Там, на неведомых дорожках…». Но Говорова вернула Лосося на диван, что только возвысило дух и атмосферу книги, наполненной поэзией уникального заповедника Михайловское, любовью к дому, к миру и всему живому на Земле.
*Некоторые произведения временно отсутствуют в нашем каталоге. Подборка будет обновляться.
Поделиться
Другие материалы по теме «Полка писателя»
О проекте
О подписке
Другие проекты