На острове Бринос — глухомани по меркам Древней Греции, — жила-была одна гетера. Звали её Хризия. Не буду подробно перечислять, чем занимались гетеры того времени, хватит и двух слов: любовь и просвещение. Хризия, которой исполнилось 35 лет и которая оказалась в такой консервативной провинции, продолжала работать по специальности. Но сосредоточилась больше на втором, чем на первом: на ужины к ней приходили молодые люди со всей округи, обсуждали философию, этику, литературу, эмоции, искусство и прочие важные в юности вопросы, а потом платили за ужин и расходились. Хризия выступала организаторкой симпосий и модераторкой бесед, а иногда и артисткой. Точнее, было ли вообще первое, прямо не сказано, упоминалось только, что некоторым из гостей дозволялось остаться до утра. А вот про любовь как про чувство, а не занятие, сказано было прямо: половину книги Хризия страдала от любви к одному из местных молодых людей, конечно, самому выдающемуся.
Хотя из такого описания кажется, будто профессия гетеры сводится лишь к этим двум вещам, у Хризии было ещё кое-что — что-то вроде хобби. Она спасала людей. Сначала я написала это в кавычках, но ведь она действительно спасала всех больных, убогих, покалеченных разумом или телом, собирала их в своём доме и на заработанные в качестве гетеры деньги кормила и одевала. Иногда она называла этих людей своей семьёй, иногда паствой. Про отношения между ними я напишу отдельно и очень много, но позже.
Вообще-то у Хризии была настоящая семья — её младшая сестра Глицерия, 15 лет от роду. Женщина осталась её единственным опекуном и пыталась воспитывать в лучших традициях греческих женщин, чтобы защитить от влияния своей профессии и обеспечить достойное будущее с достойным мужем. Была ли этому рада Глицерия? Ха и ещё раз ха.
Из других персонажей стоит упомянуть одного важного — Памфилия, выдающегося молодого человека 25 лет. И одного почти не важного — Симона, его отца. Кстати, у персонажей выстраивается любопытная возрастная парадигма. Хризии — 35 лет, Памфилию — 25, Глицерии — 15, и я бы поставила пять драхм на кон, что Симону — 45 лет, хотя его возраст нигде не упоминался. Казалось бы, возраст главной героини задаёт психологическую планку: будь читатель сильно младше — ничего не поймёт, а будь сильно старше — уже не посчитает интересным. Но персонажей много для такого романчика, и у каждого свои тревоги, страхи, боли, страдания, свойственные их поколению, — поэтому читатель любого возраста найдёт что-то близкое в книге.
И есть много третьестепенных персонажей, иногда даже с именами и предысториями, но я почти уверена, что у них одна-единственная цель существования: через отношение к ним показаны личности каждого из четырёх ключевых героев.
(Здесь я должна на секунду прерваться и признать, что отношу Симона к ключевым персонажам скорее по прихоти, чем из реального положения дел. Он мне понравился, между ним и Хризией было на удивление много общего, и я мечтаю однажды найти целую книгу, посвящённую исключительно им двоим… Но это пустая мечта.)
Сложно сказать, о чём эта книга. О личности, делающей всё возможное даже в плохой ситуации? О женщине, считающей, что любовь — единственная истинная ценность в мире, но лишённой любви? О человеке, ведущем себя так, будто он уже мёртв, потому что только так можно продолжать существовать. В наше время такое назвали бы «кризисом среднего возраста». Одновременно с этим Хризия ещё полна юношеского идеализма, который конфликтует с реальностью и усиливает депрессию. Автор создал любопытного персонажа, над которым интересно поломать голову.
Есть в Хризии что-то от христианских страстей. Однако это идея, трудная для понимания: быть доброй и сострадательной, но ненавидеть тех, к кому проявляешь доброту и сострадание. Отношения между Хризией и её «паствой» сложные и противоречивые. Сначала она их «спасатель», а они — «жертвы»; потом они — «агрессоры», а их «жертва» — Хризия. Ну, знаете этот треугольник по Карпману? Вот я про него. Она проявляет к ним доброту, а они в ответ считают это чем-то само собой разумеющимся и относятся к Хризии как к своей служанке. Конечно, в такой ситуации гетера будет относиться к этим людям негативно — и как в такой ситуации она ещё может пытаться полюбить их от всего сердца? Да там настоящая психологическая война на истощение! Будь это я, сразу вышвырнула бы вон всех, кто сел Хризии на шею и свесил ножки — какими бы несчастными они ни были. Нельзя же быть такими неблагодарными! Даже если в итоге её самопожертвование оказалось бессмысленным.
Такие отношения вызывают бурю эмоций и мыслей, потому что написана она хорошо. Но что мне не понравилось, так это то, что автор пытается смягчить такие отношения фразой, мол, манипулятивная ревность, переходящая в ненависть, если другой не выполняет твоих требований, — это одна из форм любви. Это за гранью моего понимания. И вообще, зачем Хризия пытается всех спасти? Эти люди, её «паства», делали её с сестрой несчастными. Хризия кажется мученицей дохристианской эпохи — и это делает её образ культурологически более глубоким. Но вот психологическую подоплёку такого поведения Хризии я понять не могу.
К слову о младшей сестре. Мне кажется, Глицерия ненавидит Хризию за такое поведение. И девушку можно понять: она единственный член семьи, к кому сестра должна быть безусловно добра, но та никак не выделяет её среди других и даже заставляет прятаться на чердаке, будто само существование Глицерии не получило одобрения.
Да, любой взрослый поймёт, что старшая сестра просто хочет защитить подростка, свою родную сестру, у которой никого в мире не осталось, кроме старшей сестры-гетеры, и даже это последнее родство ей в жизни будет только мешать. Но об этом Глицерия даже не думает, ей обидно до смерти, ведь она хочет выйти из дома, встретить разных людей, повидать мир… Хм, вообще-то её тоже можно понять. Просто мир — страшное место, и стоит Глицерии выйти в него, как она вскоре узнает об этом во всех деталях.
А ещё она мне не нравится, потому что я не понимаю, как можно довериться первому встречному (даже если он тот, в кого она влюбилась с первого взгляда)? И то, как она сразу вываливает на него все свои невзгоды и горести, для меня признак того, насколько её психика в этот момент неустойчива. Это тоже треугольник по Карпману — у Глицерии позиция жертвы, у её возлюбленного позиция спасателя? А кто тогда Хризия в этих отношениях — агрессор? В общем, книга так хорошо написана, что из небольшого клочка текста можно вывести целый философский разговор на кухне за чашечкой вина.
А если на кухне соберутся все девушки, то вообще держись!
— Ещё несколько заморских идей — и нашему острову конец. Мы превратимся в толпу несчастных неразборчивых подражателей. Все девушки захотят читать, писать, декламировать. Нет, Симон, ты только подумай, во что превратится домашняя жизнь, если женщины научатся читать и писать?
Из несомненных плюсов и то, как подробно автор описывает мысли женщины. Он мужчина, но пытается поставить себя на место женщины и взглянуть на мир её глазами. То, что сегодня должно считаться нормой, даже не приблизилось к понятию нормы в 1930-м году, когда был написан роман. Однако благодаря авторской искренности книга не выглядит отвратительно для современной читательницы (жаль, никак не узнать, что думали читательницы почти сто лет назад).
Однако есть нюанс: поначалу может показаться, что у Хризии часто и без причин меняется настроение — истеричка? невростеничка? дамочка с драматичной депрессией? «Где тут искренность?», спросите вы. Но автор настолько вдумчив, что не только ставит себя на место своей героини, но и прописывает перепады настроения как симптом приближающейся неотвратимой развязки — потому что они оба с героиней знают, чем всё закончится, и постепенно пытаются всё принять — и свет, и тьму. Иначе говоря, всему есть причина.
(Причина (осторожно, спойлеры).)Когда главная героиня умерла, прошло едва ли полкниги. Я, признаться, была в лёгком недоумении, есть ли автору ещё что сказать. Однако хотя бы прояснилось депрессивное состояние Хризии — кажется, она с самого начала ожидала своей смерти.
Но главная странность не в этом. Обычно мне очень легко расплакаться, когда кто-то в книге умирает, а здесь — ни слезинки. Подозреваю, это из-за того, что Хризия с самого начала твердила, что она мертва. Тогда это казалось звоночком депрессии, но когда она действительно умерла, всё встало на свои места. Она просто вернулась туда, где должна была быть с самого начала. Поэтому её смерть не воспринималась как подлинная трагедия.
А вот когда она узнала, что у Памфилия, которого она любит, есть чувства к её младшей сестре, и более того, она уже беременна от него, — вот тут моё сердце разрывалось вместе с сердцем Хризии. Вот где оказалась настоящая драма. Авторские вкусы не разделяю, но он очень точно выразил суть жизни гетеры.свернуть
И ещё немного про атмосферу романа (бозе-бозе, такой маленький, а столько мыслей). Первые пару страниц мне вспоминались те немногие древнегреческие пьесы, что я читала раньше. Вайб похож. Но есть и нетипичная рефлексия — об отношении полов, о месте женщины и месте мужчины относительно женщины. Такой осознанной рефлексии у древних классиков мне не встречалось.
Атмосфера греческого острова прекрасна. Я с лёгкостью могу представить эти острова, море, солнце и эту женщину в депрессии, принимающую солнечные ванны на берегу. Яркие ткани, грубые ткани, оливковые деревья и пустующие холмы. Вечера у гетеры, молодёжь на стадионе, старый рынок, страшные, но по-своему прекрасные женщины, шумный порт, выбеленные волосы моряков. (Спасибо Assassin’s Creed: Odyssey за это.)
А вот настроение депрессивное. Книга эмоционально выматывает, угнетает, язык порой дисгармоничный, а порой столь красивый, что хочется облизать каждое слово по отдельности. Кстати да, язык — отдельная проблема: в книге много красивых фраз, которые хочется смаковать, — но они чередуются с канцеляризмами, с нагромождениями слов, с перебором деепричастных оборотов и прилагательных. Устаревшие слова задают антураж, но в целом стиль дисгармоничен.
Итак, людям с хоть малейшим намёком на депрессию эту книгу читать нельзя. А то герои всё время задают такие вопросы, которые легко могут обесценить жизнь и заставить думать о худшем. И не дают ответов на эти чёртовы вопросы, оставляя без малейшей надежды. Не книга, а просто дорога в ад какая-то. Но мне определённо понравилось по ней идти.
Время протечёт мимо, невидимое, как вздох, а у него нет ни замысла, ни правил, ни связного плана — всего того, что могло бы подсказать, как спасти и других, и себя от наползающей серости, от чувства поражения, с которым смиряются слишком легко.