Я обманывать себя не стану…

«Я обманывать себя не стану», анализ стихотворения Есенина
Имя русского поэта Сергея Александровича Есенина вызывает в сознании каждого человека, скорее всего, образ России – «шестой части земли с названьем кратким «Русь». Действительно, в творчестве этого замечательного лирика образ России занимает важнейшее место. Россия у него – патриархальная, деревенская, «живая», а себя Есенин назвал «последним поэтом деревни».
Однако есть в его творчестве и стихи о городе, в частности о Москве. Пожалуй, самым известным можно считать сборник стихов с очень символическим названием — «Москва кабацкая», вышедший в 1924 году. Что же символизирует это название? Даже в современном языке слово «кабак» ассоциируется с самым низкосортным питейным заведением. Исторически же Кабаком Иван Грозный назвал особый дом, в котором было позволено пить водку, но только опричникам. А у Есенина это не Москва «кабаков», а свидетельство переосмысления и переоценки пройденного пути.
Стихотворение «Я обманывать себя не стану», об анализе которого пойдет речь, было написано раньше, в 1922 году, и позже вошло в сборник «Стихи скандалиста». Так получилось, что Октябрьская революция, произошедшая в 1917 году, лишила Есенина основной темы его творчества. Новому советскому государству не нужны были лирические признания в любви к родине – ему нужны были «агитки» Бедного Демьяна» или чеканный стих Владимира Маяковского. А поэзия Сергея Есенина воспринималась и утверждалась официальной идеологией как чуждая и враждебная. Недаром он в том же 1922 году напишет: «…Я отовсюду гонимый, средь железных врагов прохожу».
Конечно, по старой русской традиции, горе от сознания собственной ненужности можно было утопить в вине, что Есенин успешно и делал все послереволюционные годы. Другой не менее важной причиной скандальности новой лирики поэта стало увлечение имажинизмом. Это течение, ставшее в какой-то мере продолжением футуризма, в России свое воплощение получило уже после Октябрьской революции. Стремясь расшевелить внимание публики, имажинисты намеренно шли на скандал. Например, однажды они развесили на некоторых московских улицах эмалированные таблички со своими именами: Есенину досталась Тверская. Не случайно «московский озорной гуляка» ходит «по всему тверскому околотку» — это его своеобразная епархия.
Неся клеймо «хулигана» и «скандалиста», Есенин придал этим словам романтический смысл, демонстративно ввел их в названия своих стихов и сборников. Но осознание чего-то неправильного в этих словах заставляет его задуматься:
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?
Далее герой, признавая свои грехи, тем не менее, рассуждает о том, что он «не злодей» и «не грабил лесом», что «не расстреливал несчастных по темницам». Вот что для него по-настоящему грех – когда загублена чья-то душа, а он «всего лишь уличный повеса», которого в буквальном смысле каждая собака знает. Да что там собака!
Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.
Объяснение такой популярности среди представителей животного мира герой видит в том, что он «зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове». Только с животными у героя возникает взаимопонимание и дружба, он для них «приятель хороший», так как каждый его стих «душу зверя лечит». А люди, судя по всему, уже разочаровали его, ведь даже в цилиндре ходит он «не для женщин», а «золото овса дает кобыле», и среди людей дружбы не имеет, так как «иному покорился царству».
В том, что это действительно царство со своими законами и правилами, Есенин был уверен. Недаром он как-то сказал художнику Рыженко: «Мне кажется, что по-настоящему любят и понимают природу только животные… И еще растения…». Это мир, излечивающий все недуги: и физические, и моральные. Мир, который спасет. Именно поэтому в финале герой подчеркивает, что теперь болеть не станет, так как «прояснилась омуть в сердце мглистом», и сам отвечает на вопрос, заданный вначале:
Оттого прослыл я шарлатаном,
Оттого прослыл я скандалистом.
Несмотря на исповедальный характер этого и последующих произведений, они не были восприняты серьезно публикой начала ХХ века. А позже стихотворение про «озорного гуляку», положенное на музыку весьма легкого содержания, стало не самым лучшим образцом шансона, напоминающего больше блатную песню.