Детство. В людях. Мои университеты

Не, а чё, как русский классик, так сразу людей по мордасам лупашить? А Горький так вдарит, что мало не покажется. Он живописует нам действительность: свинцовую, мерзкую, нищую, убогую, скудную, неказистую, лживую, тошнотворную, безумную, и жестокую, жестокую, жестокую. И страшно, страшно, господа – это ли не зеркало? Насилие красной нитью проходит через всю книгу. Насилие в семье: мужья бьют женщин и детей, женщины бьют детей, дети вырастают – и круговорот насилия начинается по новой.

Страшно жить/читать и видеть, как люди гибнут ни за что, ни про что. Жил-жил – запой - и нелепая, страшная смерть. Бессмысленная смерть от бессмысленной жизни. Как говорит дед Алексея: «Скорлупы у нас много; взглянешь – человек, а узнаешь – скорлупа одна, ядра-то нет, съедено».

Как же выжил Горький в этом аду и почему мне понравилась эта книга, въедливая, «точно окись в медь колокола»? Неравнозначные вопросы? Так, да не так. Сила таланта Горького такова, что проваливаешься в эту книгу, живешь в ней, и когда первый шок проходит, начинаешь оглядываться вокруг и кумекать – что поможет выжить?

Дальше...

Первое – это язык. Напевный, звучный, яркий, живой. Читать эту трилогию мучительное наслаждение – так бы длил и длил эту муку, читал и читал, и оторваться не возможно, и читать помногу. Я не говорю про выпуклые, объёмные, образы, вот вам лучше некоторые парадоксы - находки:
А иной барин, да дурак, как мешок, - что в него сунут, то и несёт. (Очень похоже на колбасу Козьмы Пруткова).
Уж если тонуть, так на глубоком месте.
И моё любимое:
Баба живёт лаской, как гриб сыростью.

Второе – бабушка. Ну у каждого была бабушка, что тут скажешь? Самый близкий, любимый, родной человек у маленького Алеши Пешкова. Архетип материнства без глупостей матери, мудрость, понимание, любовь без условий. Алеша смотрит на неё пристальным, любящим взглядом, видит и недостатки, но их прощает. Лучше всего бабушка вышла у него в лесу ("В людях") - где она ходит медведицей, владычицей, преображаясь в богиню плодородия, практически язычница в своей наивной теософии, но христианка - в главной заповеди: "Возлюби ближнего". Её любовь к людям, к жизни - заразительны и послужили Алеше прививкой от мерзостей жизни вокруг. Её былины, сказки, песни, молитвы впитал Горький, и выдал нам на гора прекрасный, простонародный, очень красивый язык. О её молитвах я хочу сказать особо. В детстве я читала "Детство", и я не помню не одной порки или ещё чего дурного - только чёткую дихотомию, очевидную как день и ночь: молитвы и Бог бабушки - жизнь и красота, молитвы и Бог дедушки - сухость и мертвечина канона.

Третье - это любовь к чтению. Вот тут Пеннак обливается слезами, а "Непростой читатель" тихо-мирно уходит на 5 o'clock. Потому что страсть, фанатизм, безмерная любовь к чтению во второй части трилогии захватили Горького целиком. Его попытки читать, препятствия, которые он преодолел, чтобы хозяева ему не мешали, книги, которые он добывал с огромным трудом - всё это не может оставить равнодушным. Не буду голословной и приведу цитату:

Часто я передаю ему разные истории, вычитанные из книг; все они спутались, скипелись у меня в одну длиннейшую историю беспокойной, красивой жизни, насыщенной огненными страстями, полной безумных подвигов, пурпурового благородства, сказочных удач, дуэлей и смертей, благородных слов и подлых деяний. Эта история, в которой я, по вдохновению, изменял характеры людей, перемещал события, была для меня миром, где я был свободен, подобно дедову богу, — он тоже играет всем, как хочет. Не мешая мне видеть действительность такою, какова она была, не охлаждая моего желания понимать живых людей, этот книжный хаос прикрывал меня прозрачным, но непроницаемым облаком от множества заразной грязи, от ядовитых отрав жизни.

И четвертое - любовь к людям, искренний интерес к ним.
"Хорошо в тебе то, что ты всем людям родня, - вот что хорошо!"
Труднейшее искусство любви к людям Горький постигал на собственной шкуре. Он ясно видит, и многое ему отвратительно:

И многое было такого, что, горячо волнуя, не позволяло понять людей - злые они или добрые? смирные или озорники? И почему именно так жестоко, так жадно злы, так постыдно смирны?

В книге - множество удивительнейших портретов: мастеровые, ремесленники, крестьяне - и каждый по своему интересен, а уж с каким мастерством, как скупо и точно описан. Горькому удалось передать всю противоречивость человека, удалось побороть схематизм и деление на плохих и хороших:

Мужик из книжки или плох, или хорош, но он всегда тут, в книжке; а живые мужики не плохи, ни хороши, они удивительно интересны.

Это прекрасная и трудная книга, прекрасный и трудный писатель и человек. Возможно почитаю теперь Басинского и Быкова, и стала лучше понимать Клима Самгина.

Продолжение автобиографии Горького по сравнению с первой частью «Детство» вышло намного более интересным, глубоким, тут много раздумий, внимания к людям, поиска жизненного пути и ответов, отчего русские люди живут именно так. Во втором томе чуть меньше жестокости, бессилия ребенка, ведь герой вырос и у него появился хоть не большой, но выбор. Например, заявить ли на своих хозяев за жестокое избиение или смолчать, не выносить ссор из избы, пойти в храм или вместо этого проиграть данные деньги в бабки, лечь спать или всю ночь читать книги, остаться прислужником в семье дяди или сбежать на корабль и устроиться посудомойщиком.

Любителям чтения будет близок главный герой, ведь он открывает для себя мир книг, живет литературой и ищет в ней ответы на извечные вопросы о мироустройстве. Разные книги приходят через руки юного Пешкова: и дешевые, лубочные издания, и приключенческие романы про благородных героев, описывающие романтические чувства и почитание женщин, Алексей знакомится с литературой Бальзака, Диккенса, Вальтера Скотта, а потом и наших классиков – Пушкина, Лермонтова, Тургенева и многих других. Интересно узнавать взгляды Пешкова на знакомые нам книги и выписывать себе неизвестные названия для ознакомления:

Читаю "Бурсу" Помяловского и тоже удивлен: это странно похоже на жизнь иконописной мастерской; мне так хорошо знакомо отчаяние скуки, перекипающее в жестокое озорство.
Хорошо было читать русские книги, в них всегда чувствовалось нечто знакомое и печальное, как будто среди страниц скрыто замер великопостный звон,- едва откроешь книгу, он уже звучит тихонько.
"Мертвые души" я прочитал неохотно; "Записки из мертвого дома" - тоже; "Мертвые души", "Мертвый дом", "Смерть", "Три смерти", "Живые мощи" - это однообразие названий книг невольно останавливало внимание, возбуждая смутную неприязнь к таким книгам. "Знамение времени", "Шаг за шагом", "Что делать?", "Хроника села Смурина" - тоже не понравились мне, как и все книги этого порядка.

Тема книг одна из основных в этой часть автобиографии – книги не только знакомят подростка с огромным миром, открывая неведомые знания, но и служат некой характеристикой персонажам: одни люди считают чтение злом («читать – вредно и опасно») и даже священник на исповеди спрашивал: «запрещенных книжек не читал ли?», другие настолько уходят в вымышленный мир литературы, что окружающие считают их потерявшими разум, третьих книги возвышают в глазах Алексея, а мы, видя, какие книги нравятся персонажам, можем сделать вывод о том, какие личности перед нами.

Маленькая закройщица считалась во дворе полоумной, говорили, что она потеряла разум в книгах, дошла до того, что не может заниматься хозяйством, её муж сам ходит на базар за провизией, сам заказывает обед и ужин кухарке, огромной, нерусской бабе, угрюмой, с одним красным глазом, всегда мокрым, и узенькой розовой щелью вместо другого. Сама же барыня - говорили о ней - не умеет отличить буженину от телятины и однажды позорно купила вместо петрушки - хрен! Вы подумайте, какой ужас!

Другая важная тема этого произведения – отношение к женщинам: тут описывается и сила женщин («Ева- бога обманула»), и женские раздоры «зверей-куриц», и насилие над женщинами.

А она - да что же ее не бить, коли она - гулящая? Жен бьют, а таких и подавно не жаль!

Горький выводит на своих страницах очень разнообразные женские портреты: и умную, практичную прачку Наталью, поначалу вызывающую уважение, а потом сочувствие из-за перемен в ее жизни, и офицерскую вдову «королеву Марго», которую юный Алексей наделял всяческими добродетелями и благородством, хотя читателю сложно проникнуться к ней симпатией, не забывает и бабушку Акулину с ее сестрой, более удачно устроившей свою старость, да и множество других хоть и проходных, но ярких женских характеров.

Также внимателен писатель и к мужчинам – он подробно изучает людей, описывает, кто во что верит, чем руководствуется, какой выбор совершает и как обустраивает свою жизни. Тут встречаются повара и матросы, кочегары и плотники, каменщики и другой народ из строительных бригад, мастера-иконописцы с приказчиками, староверы и купцы, солдаты и обедневшие, опустившиеся представители дворянства. Так что эта книга представляет собой замечательную зарисовку мещанской жизни, рассказывает о людях из простого ремесленного народа, вынужденного крутиться ради пропитания, быстро «изнашивающихся» от грубой, полной скуки и жестокости жизни.

Можно долго рассказывать об этом произведении, подробно останавливаясь на каждом эпизоде, но лучше посоветую читателям самим изучить эту автобиографию, она позволяет больше понять нашу историю и будет интересна любителям классики.

Зачем я рассказываю эти мерзости? А чтобы вы знали, милостивые государи, — это ведь не прошло, не прошло! Вам нравятся страхи выдуманные, нравятся ужасы, красиво рассказанные, фантастически страшное приятно волнует вас. А я вот знаю действительно страшное, буднично ужасное, и за мною неотрицаемое право неприятно волновать вас рассказами о нем, дабы вы вспомнили, как живете и в чем живете.
Подлой и грязной жизнью живем все мы, вот в чем дело!
Я очень люблю людей и не хотел бы никого мучить, но нельзя быть сентиментальным и нельзя скрывать грозную правду в пестрых словечках красивенькой лжи. К жизни, к жизни! Надо растворить в ней всё, что есть хорошего, человечьего в наших сердцах и мозгах.
…Меня особенно сводило с ума отношение к женщине; начитавшись романов, я смотрел на женщину как на самое лучшее и значительное в жизни. В этом утверждали меня бабушка, ее рассказы о богородице и Василисе Премудрой, несчастная прачка Наталья и те сотни, тысячи замеченных мною взглядов, улыбок, которыми женщины, матери жизни, украшают ее, эту жизнь, бедную радостями, бедную любовью.

— А по-твоему, — спрашивает Осип каменщика, — не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься?

— Да ведь что же - работа? Говорится: от трудов праведных не нажить домов каменных!
Мне легко было сказать так, я слишком часто слышал эту поговорку и чувствовал ее правду. Но Осип рассердился на меня и закричал:
— Это - кто говорит? Дураки да лентяи, а тебе, кутенок,- не слушать бы этого! Ишь ты! Эти глупости говорятся завистниками, неудачниками, а ты сперва оперись, потом - ввысь!

Иногда в такие минуты вся земля казалась огромной арестантской баржей; она похожа на свинью, и ее лениво тащит куда-то невидимый пароход.
Но чаще думалось о величине земли, о городах, известных мне по книгам, о чужих странах, где живут иначе. В книгах иноземных писателей жизнь рисовалась чище, милее, менее трудной, чем та, которая медленно и однообразно кипела вокруг меня. Это успокаивало мою тревогу, возбуждая упрямые мечты о возможности другой жизни.
И всё казалось, что вот я встречу какого-то простого, мудрого человека, который выведет меня на широкий, ясный путь.

Это - хорошо, но было мучительно видеть, как много люди пьют водки, как они противны пьяные, и как болезненно их отношение к женщине, хотя я понимал, что водка и женщина - единственные забавы в этой жизни.

Все они были удивительно интересные старики, но я чувствовал, что жить с ними нельзя, — тяжело и противно. Они как бы выедают душу, их речи — умные речи, — покрывают сердце рыжею ржавчиною

Я не пил водки, не путался с девицами, — эти два вида опьянения души мне заменяли книги. Но чем больше я читал, тем более трудно было жить так пусто и ненужно, как, мне казалось, живут люди.

Я брезгливо не любил несчастий, болезней, жалоб; когда я видел жестокое, — кровь, побои, даже словесное издевательство над человеком, — это вызывало у меня органическое отвращение; оно быстро перерождалось в какое-то холодное бешенство, и я сам дрался, как зверь, после чего мне становилось стыдно до боли.
Иногда так страстно хотелось избить мучителя-человека и я так слепо бросался в драку, что даже теперь вспоминаю об этих припадках отчаяния, рожденного бессилием, со стыдом и тоскою.
Во мне жило двое: один, узнав слишком много мерзости и грязи, несколько оробел от этого и, подавленный знанием буднично страшного, начинал относиться к жизни, к людям недоверчиво, подозрительно, с бессильною жалостью ко всем, а также к себе самому. Этот человек мечтал о тихой, одинокой жизни с книгами, без людей, о монастыре, лесной сторожке, железнодорожной будке, о Персии и должности ночного сторожа где-нибудь на окраине города. Поменьше людей, подальше от них…
Другой, крещенный святым духом честных и мудрых книг, наблюдая победную силу буднично страшного, чувствовал, как легко эта сила может оторвать ему голову, раздавить сердце грязной ступней, и напряженно оборонялся, сцепив зубы, сжав кулаки, всегда готовый на всякий спор и бой. Этот любил и жалел деятельно и, как надлежало храброму герою французских романов, по третьему слову, выхватывая шпагу из ножен, становился в боевую позицию

В детстве я читал отрывки этих произведений. Но был интерес со временем лучше понять и разобраться в жизни автора, неординарного человека, известного писателя. Произведения эти ведь автобиографичны. Поэтому уже взрослым, вместе со взрослеющим старшим сыном и в чем-то обгоняя его, стал читать весь цикл. Тем более, что всю жизнь я живу на улице названной в честь этого писателя и плохо знать его биографию мне было неловко.

Условно первая книга трилогии охватывает период жизни будущего писателя примерно до 13 лет. Вторая - до 17 лет. Молодость примерно до 20-21 года охватывается третьей книгой.

И биография Горького действительно очень интересная и примечательная. Здесь отмечу несколько ключевых черт его жизни и характера:

во-первых, тяжёлые жизненные обстоятельства и ранняя смерть его родителей. Связанные с этим трудности жизни в семье с не вполне адекватными дедом и бабкой и многими враждебно настроенными к нему родственниками.

во-вторых, сложности в получении образования. Не было полноценного обучения в школе и тем более он не учился в вузе.

в-третьих, несмотря на упомянутые выше проблемы с образованием, важен его рано проснувшийся интерес к чтению, когда он буквально охотился за книгами с подросткового возраста, читал много, до ухудшения зрения и головных болей. Похоже, что его страсть к чтению была главной страстью в его жизни.

в-четвёртых, раннее взросление, когда он уже подростком вынужден был сам о себе заботиться и содержать, кормить себя, не имея при этом образования, вынужден был работать в качестве чернорабочего, булочника, грузчика, разносчика, поварёнка, посудомойки и много кого ещё.

в-пятых, его тяга к чтению явилась скорее проявлением общей его любознательности, отсюда и стремления к путешествиям, когда он ещё очень молодой, не имея ни денег, ни профессии уже побывал во многих уголках европейской России, на Украине, в Закавказье, в Крыму. Позже, если выходить за рамки сюжета рассматриваемой здесь трилогии, став знаменитым писателем он посещал США, долго жил в Европе. Наверное эта география его поездок и жизни, своеобразная "западноцентричность" была определена во-многом кругом прочитанной им преимущественно европейской литературы, либо русской литературы, ориентированной на западную культуру и ценности.

в-шестых, его наблюдательность. Похоже его природная черта, так называемая природная живость ума (термин из лексикона XIX века), но, конечно, он смог её развить и усилить благодаря чтению, развитию своего интеллекта и любознательности, присущей ему.

Трилогия мне очень понравилась. Скучной её точно не назовёшь. В отличие от некоторых его произведений, таких как "Жизнь Клима Самгина". Но вообще мне многие произведения Горького очень нравятся.