От Канта к Гегелю и обратно
Пределом критической философии Канта являются априорные представления пространства и времени. Априорные представления делают возможным опыт, данный посредством созерцания. Любое понятие либо согласуется с этими представлениями и поэтому может быть найдено в опыте, либо не согласуется с ними и представляет пустое порождение мысли. Отсюда следует тщета попыток выйти за пределы опыта.
Казалось бы, на этом можно закончить, если не считаться с одной небольшой проблемой, являющейся краеугольным камнем всей критической философии. Речь идет о проблематике вещи самой по себе (Ding an Sich), которую нельзя познать никакими известными средствами, кроме как, быть может, недоступным для нас интеллектуальным созерцанием. Как только речь заходит о вещи самой по себе, критическая философия натыкается на противоречия, а именно противоречит своей главной установке – не выходить за пределы опыта и использовать разум только лишь в регулятивном смысле. Но если только мы признаем истинность априорных представлений, то одновременно с предметом опыта как явлением мы должны необходимо мыслить вещь саму по себе, «ведь в противном случае мы пришли бы к бессмысленному утверждению, будто явление существует без того, что является». При этом – и это важно отметить - Кант замечает, что сам акт мышления еще не делает возможность предмета реальной.
Если проследить внимательнее за тем, как появляются т.н. априорные представления в мышлении, то получается следующее: «Отбрасывая постепенно от вашего эмпирического понятия тела все, что есть в нем эмпирического (…) все же останется пространство, которое тело (теперь уже совершенно исчезнувшее) занимало и которое вы не можете отбросить». Стремясь избавиться от вещи самой по себе, «этой абстрактной, оторванной от всякого содержания тени», Гегель просто продолжил эту логическую цепочку чуть дальше, то есть он отбросил и предмет, и пространство. Нетрудно догадаться, что после этого осталось ничто. Впрочем, здесь ничто и бытие еще противоположны, поскольку остается еще время, которое является в «одном случае наполненным, а в другом случае пустым».
И с этого места начинается «Наука логики» Гегеля, и первое же спорное утверждение. Допустим, мы получили ничто, о котором мы лишь и можем сказать, следуя элеатам, что его «вовсе нет». Если у Канта ничто выступало только в роли nihil negativum, причем такого, что ex nihilo nihil fit, то у Гегеля ничто выполняет ровно ту же роль, что и бытие. Как только мы начали с ничто, оно уже есть. Стало быть, ничто перешло в бытие. Все дальнейшее построение диалектики строится исключительно на этом утверждении. Совершенно ясный вывод отсюда: «что действительно, то разумно; что разумно, то действительно».
Но решил ли Гегель проблемы критической философии? Фактически, вместо одной вещи в себе и предметов опыта, мы получили вовне-себя-бытие, бытие-для-иного, в-себе-бытие, для-себя-бытие, и прочее, в то время как реальности указанным понятиям это не прибавляет. Эти понятия остаются исключительно интеллектуальными, а значит, никакого основания к их объективному существованию нет, или, вернее сказать, все это имеет место лишь в том случае, если мышление есть общий принцип существования, то есть лишь тогда, когда понятие в смысле Гегеля переходит в понятие в смысле Канта. Увы, Гегель так и не представил доказательств, что такой переход возможен.
Стремление «почувствовать» означенные интеллектуальные понятия гонит обратно к эмпирической достоверности существования. Здесь, следуя Канту, замечаем, что «безусловная необходимость суждения не есть абсолютная необходимость вещи». Все это жонглирование предикатами, которое производит Гегель, есть только «полагание вещей», причем такое, что существование вещи является аналитическим суждением, а значит, не присоединяет к уже имеющемуся понятию ничего нового. Но если суждение аналитично, то согласно Канту, утверждение о том, что ничто есть бытие, возможно лишь в том случае, если существование содержится в понятии вместе с его возможностью (если было бы иначе, то понятие не соответствовало бы предмету). Тогда утверждение «нечто есть» оказывается не более, чем тавтологией, так как словечко «есть» здесь лишнее.
Вопрос существования непосредственно связан с определением понятия, реальности и истины. В случае, если мы опять замыкаемся на априорных представлениях, то реальностью могут обладать лишь предметы, данные посредством чувств, все же остальное – идеально. Сама реальность представляется как величина, поскольку она есть «то, понятие чего указывает на бытие (во времени)». Следовательно, если какой-то предмет был дан посредством чувств (в какой-то момент времени), то он остается еще реальным даже тогда, когда его нет поблизости. И это отнюдь не противоречит принципам трансцендентальной эстетики и не требует существования никакой всеобъемлющей субстанции, как у Беркли, чего, к сожалению, многие не могут понять даже сейчас. Лишним также оказывается акт «отрыва самости» Фихте.
Когда Гегель рассуждает о «для себя сущих» определениях, он почему-то полагает, будто бы противопоставление реальности и понятия тождественно противопоставлению мышления и бытия. На деле, ничего подобного из критической философии не следует. Напротив, мышление только потому и возможно, что есть бытие, а понятия «делают опыт возможным» (т.н. система эпигенезиса чистого разума).
Поэтому, надо полагать, замечание Гегеля о том, что «истинны не вещи в своей непосредственности, а лишь вещи, возведенные в форму мышления» (хотя как чистое мышление, так и чистое бытие не делают вещь действительной), нисколько не ставит под удар критическую философию.