Отзывы на книгу «Хромая судьба»

Дети уходят из города к чертовой матери.
Дети уходят из города каждый март.
Бросив дома с компьютерами, кроватями,
в ранцы закинув Диккенсов и Дюма.
<...>
Взрослые дорожат бетонными сотами,
бредят дедлайнами, спят, считают рубли.
Дети уходят из города.
В марте.
Сотнями.
Ни одного сбежавшего
не нашли. (Дана Сидерос)

Два города под одной обложкой. Один заметает снегом, другой — заливает дождём. Два писателя — Феликс Сорокин и Виктор Банев. Один — известный, признанный критиками создатель незабвенного романа «Товарищи офицеры»— с упоением пишет в стол книгу всей своей жизни, другой — тоже признанный, известный, но при этом опальный, неблагонадёжный элемент, отправленный в город детства как в ссылку после столкновения с самим Президентом, — мается от безделья и топит свою жизнь в алкоголе. Два мира — один гротескная калька другого.

Линия Феликса Сорокина — история художника, вынужденного творить в заданных извне рамках. Местами смешная, местами грустная, где-то пугающая и тревожная в целом. Поездки в Клуб, мелкие склоки собратьев по перу, не беспочвенные опасения за своё будущее, приметы времени на каждой странице и вечное людское несовершенство. Мир по сути своей противный человеческому существованию, мир, под который приходится ежечасно подстраиваться, мир, основные неприятные черты которого возведены в абсолют в реальности Виктора Банева. Не заданный вопрос "а что будет, если?.." тоненькой ниточкой тянется в Синюю Папку Феликса Сорокина и находит свой ответ в истории "Гадких Лебедей".

А о них, о них мне хочется рассказывать долго и взахлёб. Рассказывать с восторгом и горечью, снова и снова возвращаясь к старому как мир сюжету о бунтующей юности, о многочисленных, с известной регулярностью повторяющихся попытках изменить мир, о причинах, всегда одних и тех же, и о результатах, являющихся отправной точкой для зарождения новых бунтов. О невидимом противостоянии маринованных миног и мерцающих над головой галактик. О детях, выбирающих звёзды.

Впрочем, лучше Стругацких об этом не расскажешь. Но кто они сами в этой книге? Идеалисты, давшие в руки молодых "вундеркиндов" могущественный ластик, способный несколькими точными движениями стереть с лица земли целый мир? Мечтатели, поверившие в способность человечества шагнуть за рамки своей природы, изменить и усовершенствовать человеческую сущность, избавив её от всего неприятного, гадкого, отталкивающего, издревле присущего людям? Вряд ли. Ведь, даже несмотря на недвусмысленное появление в финале новых Адама и Евы, последняя мысль главного героя не оставляет молодому миру шансов: "Все это прекрасно, но только вот что — не забыть бы мне вернуться".

Маринованные миноги, они в принципе несокрушимы.

Мне не хочется писать рецензию на этот роман, не хочется его оценивать. Вдруг почувствовала, что не имею на это морального права. Вижу ли я всё то, что в него заложено, со своей скромной колокольни? Прониклась ли в полной мере авторской болью, злостью, горечью, надеждой?
Писатели не случайно создают роман-матрёшку - этот приём позволяет выступить скопом: Аркадий с Борисом, Феликс с Виктором. Основная тема таким образом ​возводится в куб. Я вдруг понимаю, насколько важна для писателя пресловутая объективная ценность художественных произведений и что «Изпитал» был задуман не как случайное звено, а как ключевое. Сколько читателей будет у выстраданного романа? Сколько из них догадается, что это написано не для заработка, не под заказ, а извлечено из заветной «Синей Папки»?!

Я не читала «Гадких лебедей» до «Хромой судьбы». Знакомство происходило одновременно с двумя произведениями, объединёнными в одно целое. В моём сознании они не только сливались, но и усиливали друг друга. Старалась непогода - где снегом, где дождём, старались Сорокин и Банев - оставляя бывших жён, переживая за дочерей, напиваясь вдрызг до беспамятства и горького похмелья - параллелей много. Много и поднятых тем. Герои философствуют о прошлом, настоящем и будущем; спорят о системе и потребностях; сомневаются в правильности воспитательных мер... Но за каждым разговором чувствуются иные «внутренние борения и душевные смятения». Феликсу Сорокину и Виктору Баневу слишком важно, что они пишут. Муки творчества представлены в самых разнообразных видах. О чём писать, когда «Ничего нельзя придумать. Все, что ты придумываешь, либо было придумано до тебя, либо происходит на самом деле»? Не торгуют ли писатели и художники собачьим мясом, называя его бараниной? Допустимо ли художественной литературе «поучать или вести» или «Писатель – это прибор, показывающий состояние общества, и лишь в ничтожной степени – орудие для изменения общества». Писатели рассуждают о материальном стимулировании; о праве выражать идеологию современного общества; их заботят редакторы, рецензенты и читатели, угадывающие за текстом подтекст... Каждому писателю хочется, чтобы его читали, но ещё больше хочется высказать самое сокровенное, то, что лежит на душе и не даёт успокоиться. И пишут они в «синюю папку», и боятся представить её на читательский суд, не зная, ценно ли это ещё для кого-то в такой же степени, как ценно для них...

Книгу озвучивали многие замечательные исполнители: Вячеслав Герасимов, Артём Карапетян, Владимир Левашёв, и мне снова было сложно определиться с выбором. Остановилась на Левашёве Владимире, так как помню прошлые восторги от его профессиональных работ. Актёр не разочаровал - грамотно, эмоционально, душевно...

Я читала «Хромую судьбу» довольно долго, почти месяц. Но не потому, что книга мне не понравилась или тяжело читалась. Просто со Стругацкими иначе нельзя. Книги этих авторов требуют вдумчивого, неторопливого чтения. И потраченное время окупится сполна количеством возникнувших мыслей, уровнем интеллектуального удовлетворения.

Это произведение очень многослойное. Его форма — роман в романе — во многом способствует этому.
Борис Натанович Стругацкий так говорил об этом романе:

"Хромая судьба" это — прежде всего — роман о беспощадно надвигающейся старости, от которой нет нам ни радости, ни спасения— «признание в старости», если угодно.

Перед нами Феликс Сорокин — уже немолодой писатель. Мы наблюдаем, как он, кряхтя, печатает на своей машинке, кряхтя, встает с дивана и готовит себе ужин, кряхтя, идет в Клуб и общается с другими писателями, кряхтя, открывает свою заветную Синюю Папку — главное произведение своей жизни, упрятанное подальше в стол от посторонних глаз. А еще ему нужно идти на Банную и отнести туда что-нибудь из своих сочинений. Там, на Банной, по слухам, испытывают новую удивительную машину, способную определять ценность художественных произведений, измерять талант писателя. И что, если отнести туда, к этой машине, свою Синюю Папку? Что, если она окажется пустышкой, бездарной халтурой? А что, если машина наоборот вычислит в ней нетленный шедевр литературы и мысли? Как поступить: писать в стол под вой метели за окном и под рюмку коньяку или явить миру «град обреченный», о котором пишет Сорокин в Синей Папке?

А в мокром и скользком «граде обреченном» из Синей Папки живет другой писатель — Виктор Банев. Тоже немолодой, не представляющий жизни без бутылки джина и маринованных миног, и тоже пишущий в стол. Город заливает дождем, и начинают происходить непонятные и загадочные вещи... Живущие в лепрозории «мокрецы» имеют странное влияние на городских детей. И вообще — дети все какие-то странные: говорят, как взрослые, развиты не по годам в свои 10-12 лет, рассуждают о строительстве нового мира... А их родители ссорятся, ведут обычную бытовую жизнь, пытаются воспитывать своих детей, не понимая, что уже ничего не могут им дать... Город день за днем смывает дождем, как новым потопом.

Интересна история создания этого романа. Впервые «Хромая судьба» была издана без истории из Синей Папки, рассказ шел только о Феликсе Сорокине. А немногим позже была опубликована повесть «Гадкие лебеди». И только еще через пару лет «Хромая судьба» была напечатана так, как она задумывалась. Именно повесть «Гадкие лебеди» Стругацкие «вложили» Сорокину в Синюю Папку. И два эти произведения переплелись между собой. Я не зря упоминала город, в котором живет Виктор Банев, как «град обреченный». Одноименная повесть Стругацких изначально задумывалась «в дар» Сорокину. Но позднее выбор Стругацких пал все-таки на «Гадкие лебеди». Я не читала отдельно эти произведения и, честно сказать, рада, что пришлось прочитать «Хромую судьбу» в уже окончательном ее виде.

Оба романа проникают друг в друга и воспринимаются абсолютно нераздельно. Читая «Хромую судьбу», нельзя не вспомнить другой величайший роман в романе - «Мастер и Маргарита». Да и сам Михаил Афанасьевич в необычной ипостаси промелькнет на страницах книги, в противовес самому себе утверждая, что рукописи еще как горят. Писать в стол — настоящее преступление для художника:

Поймите, Феликс Александрович, нет мне никакого дела ни до ваших внутренних борений, ни до вашего душевного смятения, ни до вашего, простите меня, самолюбования. Единственное, что меня интересует, – это ваша Синяя Папка, чтобы роман ваш был написан и закончен.

Ценность искусства в нем самом, а не в возможном количестве читателей, прогнозируемом машиной.

Но жизнь и быт делают свое дело: писательство превращается в рутину, в добычу хлеба с маслом. Писатель и государство — вот еще одна из центральных тем романа. Государство диктует, указывает, превращает искусство в ремесло. Писателем быть непросто, а оставаться при этом человеком тем паче. И написать что-то достойное нет то времени, то желания, то вдохновения, то обстоятельства все какие-то мешают... а то и просто чувствуешь: что, если выгорел уже совсем?... И будет ли оно кому-то нужно? И в семье не все в порядке, и детей своих уже не понимаешь.

Проблема отцов и детей вообще очень важна в романе. Больше всего меня интересовала именно линия детей, попавших под влияние «мокрецов». Эти дети сначала кажутся странными до жути, их поведение и рассуждения пугают. Кажутся ненормальными. Не так должны вести себя десятилетки, не должны так рассуждать об идеологии, о революциях, о добре и зле, войне и мире. Им бы в футбол да в куклы играть... Неизбежность разрыва между поколениями показана очень остро. Вся эта история с вундеркиндами — яркая метафора того, что дети понимают гораздо больше, чем нам, взрослым, может казаться.

Мы все вспоминаем события счастливого детства с умилением и уверены, что со времен Тома Сойера так было, есть и будет. Должно быть. А если не так, – значит, ребенок ненормальный, вызывает со стороны легкую жалость, а при непосредственном столкновении – педагогическое негодование. А ребенок кротко смотрит на тебя и думает: ты, конечно, взрослый, здоровенный, можешь меня выпороть, однако как ты был с самого детства дураком, так дураком и останешься, помрешь дураком, но тебе этого мало, ты еще и меня дураком хочешь сделать…

Новое поколение хочет строить новый мир. Не опираясь на прошлое, а глядя только вперед. Возможен ли такой новый мир? - спрашивают Стругацкие, - или в результате мы придем к установлению другой диктатуры? Финал романа очень многозначен и глубок.

В книге ко всему прочему много незаконченных, оборванных сюжетных линий. Таинственное приключение с коллегой Сорокина по писательскому цеху Костей Кудиновым остается загадкой (позднее Стругацкие закончат этот сюжет в киноповести «Пять ложек эликсира»). Обрывается история партитуры Труб Страшного Суда, попавшей в руки Сорокину. Упоминание инопланетян также не находит конца. Все это словно бы встраивается в горы недописанных сюжетов, истлевающих в сорокинских антресолях.

Роман вызывает невероятное количество размышлений! У меня не хватает умения написать обо всем этом связно, охватить этот огромный айсберг. Это книга из тех, что требуют перечитывания, в том числе по прошествии многих лет. Стругацкие остаются для меня удивительными авторами, способными перетряхнуть миллиарды мыслей в моей голове! И это бесценно!

Ума не приложу, как можно быть настолько откровенно и бесстыдно талантливыми? Сколько не читаю Стругацких, не попадается мне ни одной халтуры, написанной не то, что ради денег, но просто ради развлечения авторов. Каждое произведение носит на себе ярко выраженный отпечаток социальных, личностных или творческих проблем, которые волнуют любого серьезного и вдумчивого человека.

«Хромая судьба» – это классический для Стругацких набор из двух повестей, совершенно независимых на первый взгляд, но постепенно сходящихся к единому знаменателю. Причем повесть внутренняя «Гадкие лебеди» была написана задолго до появления даже задумки повести внешней. Давайте обо всем по порядку.

Первая внешняя повесть освещает жизнь и творческий поиск советского писателя-литератора Феликса Александровича Сорокина. Главный герой уже далеко не молод, страдает одышкой и колотьем в боку, пристрастием к алкоголю и жирной пище, а также холерическим складом характера. Известен он широкой читательской аудитории исключительно своей военной героической прозой, хотя у думающей аудитории особенно громкую славу снискали его саркастические «Современные сказки», да и сам Сорокин бережно хранит в столе Синюю Папку. Неназываемое загадочное произведение, которое писатель жаждет дописать, но не собирается выставлять на суд коллег-рецензентов, продуктов нынешней системы, которые оценивают творческие картины через призму идеологической совместимости. А у Феликса Сорокина повесть более чем далека от официальных стандартов.

В силу своего возраста, писатель все чаще задумывается о том, что останется после него и раз за разом возвращается к своей драгоценной Синей Папке, с почти мазохистским удовольствием размышляя о том, что ей суждено покоиться в ящике письменного стола еще долгое и долгое время. Действие развивается весьма неторопливо, и Стругацкие время от времени подкидывают читателю завязки любопытных конфликтов, которые могли бы перерасти в увлекательное приключение, но все они разрешаются, так и не начавшись. А вот когда Феликс Александрович по запросу Союза писателей добирается до пресловутой Банной с наспех выхваченными страничками из старых запасов, чтобы посодействовать современным исследованиям в теории информации, то мы наконец становимся свидетелями центрального конфликта повести. Творческого конфликта. Который развивался с самого начала, но настолько незаметно и неуловимо, что читатель даже не задумывался над ним всерьез. А ведь даже первая сцена, где писатель впадает в кризис с очередным военным опусом и позволяет себя отвлечь от творчества житейскими мелочами, недвусмысленно намекает на ведущую тему повести. Но за забавным описанием писательского быта, ироничным подтруниванием над коллегами по Союзу Писателей и завлекательными мини-историями читатель не сразу распознает, о чем же Стругацкие намеревались рассказать в этот раз. И только когда на страницах повести появляется загадочная машина, измеряющая талант писателей, становится окончательно понятно для чего были все предыдущие метания и отвлечения. Жизнь творческого человека полнится соблазнами и невероятно трудно сконцентрироваться на одной даже самой любимой задаче, когда вокруг столько искушений. Я уже молчу о том, что есть, спать и отдыхать тоже когда-то надо.

Дальше...

Особенно очаровательная деталь, которая добавила тексту выразительности – это появление призрака Михаила Афанасьевича Булгакова на страницах повести. Он выступает в качестве некоего наставника героя, который вдохновляет на новые свершения, при этом обрисовывая все тяготы, которые Сорокину еще только предстоит преодолеть. «Хромая судьба» является одновременно наследником и «Мастера и Маргариты», и «Театрального романа» Булгакова. И меня бесконечно радует и греет то, что Стругацкие столько внимания уделяют творчеству этого потрясающего и мною горячо любимого отечественного писателя.

Теперь давайте поговорим о внутренней повести под названием «Гадкие лебеди». Это произведение также заслуживает самого пристального внимания. Авторы обыгрывают сюжет слома истории, когда Настоящее резко становится Прошлым и на него активно наступает Будущее. О дивный, новый мир! Действие разворачивается в небольшом провинциальном городке с аномальной погодой – постоянными дождями. Городок примечателен разве что своеобразной резервацией для заболевших особой болезнью. В народе их называют «мокрецами» и пытаются повесить на них все жизненные неурядицы, начиная с повышения цен и заканчивая погодой. Впрочем, как раз к погоде мокрецы имеют непосредственное отношение. Дело в том, что мокрецы – это новый виток эволюции – люди, которые на физическом уровне отбросили мирскую суету и погрузились в мир чистого интеллекта. Говорят даже, что если у мокреца отобрать книги, то он начнет голодать и может умереть. Но мокрецы всего лишь переходная ступень эволюции, будущее за детьми, за обычными земными детьми из городка, которым каким-то таинственным образом мокрецы передают способность чистого логического разума, не скованного человеческими предрассудками. А к высокому интеллекту каким-то фантастическим образом прилагаются и сверхспособности. Вот и получается, что будущее за детьми мутантами, интеллектуально облагороженными Людьми X.

История рассказывается от лица отца девочки, водящей дружбу с мокрецами. Виктор Банев – известный писатель, в свой родной город он вернулся после размолвки с Президентом в некую условную ссылку и чтобы наладить отношения с дочерью-подростком Ирмой. И попал в самый центр надвигающегося циклона. Вокруг Виктора огромное множество людей, которые высказывают диаметрально противоположные точки зрения и герою приходится отделять зерна от плевел и выбирать, кто из собеседников достоин доверия, а кто - нет. Несмотря на всеобщий страх и недоверие к мокрецам, самые близкие Баневу по духу люди доверяют этому странному сообществу больных и даже помогают им на постоянной основе. Писателю до невозможности любопытно, кто же такие мокрецы и какие они преследуют цели, если их охраняет сам генерал Пферд из военных чинов, приближенных к Президенту. Но все догадки Банева не идут ни в какое сравнение с реальностью, что разворачивается у него перед глазами.

Характерной особенностью повести «Гадкие лебеди» является ее фаталистичность и упадническое настроение, которое не отпускает даже после светлого и прекрасного финала. Причина тому - основная мысль, проходящая красной линией через все существование мокрецов: «Будущее создается тобой, но не для тебя». Однажды для мелочного суетливого человечества может настать такой день, когда ему, этому самому подавляющему большинству населения планеты просто нечего будет делать в светлом и прекрасном будущем людей-мутантов. Они уйдут в Прошлое и там останутся, медленно, но верно будут отмирать, как реликты эпохи. Люди-динозавры. Дети, провозвестники нового мира, может быть и построят светлое справедливое будущее, но со своими родителями они поступили жестоко. Изгнав из своего рая, доживать последние дни в тумане мира умирающего. И даже не удостоив их своим прощанием и надеждой на будущую встречу. Просто отбросили в сторону, как неинтересную более детскую игрушку.

Мы и сейчас живем в таком мире, где прогресс несется вперед с бешеной скоростью и поколение наших бабушек с трудом осваивает даже сотовый телефон, не говоря уже о компьютере и интернете. И знаете, что самое страшное? Сейчас мы с вами находимся на первой линии прогресса и развития, восхищаемся им, стремимся в будущее. Но однажды… однажды для каждого из нас настанет тот страшный день, когда мы поймем, что мы не успеваем. Испытываем трудности в освоении и принятии новых технологий. Постепенно вымываемся с передовой НТР в Прошлое, которое, как огромная Черная Дыра рано или поздно поглотит нас, не оставив и тени нашего существования в новом Мире, среди людей-мутантов XXX. Остается только молиться и надеяться, что тот самый страшный день наступит еще очень не скоро.

ИТОГО: Невероятно вдохновляющая повесть о творческом поиске стареющего писателя и, одновременно, о неумолимом ходе времени, которое несет за собой разрушительные научно-технические и биологические революции, которые доведется пережить не каждому из нас. Рекомендуется к прочтению графоманам и писателям, а также антиутопистам)

P.S. В повести «Хромая судьба» биография Феликса Сорокина во многом опирается на реальную биографию Аркадия Натановича Стругацкого.

При тусклом свете ночника, догорающей свечи, мягкого и приглушенного света торшера, когда за окном в свои права вступает таинственная ночь или тоненькой ниточкой на горизонте брезжит оптимистичный рассвет, на полотно бумаги ложатся строчки, неверные и неровные, то заползающие вверх, то наезжающие друг на друга, пером, карандашом или тонкой шариковой ручкой, которые затем будут еще десятки раз вычеркнуты, перемещены и перемешаны, а быть может, и безжалостно уничтожены как неопровержимое свидетельства лишнего и ненужного. Только не вздумайте мешать им сейчас! Тихо, не спугните: Муза пришла! Робкая, долгожданная, порывистая и, как все прекрасные дамы, так много всегда обещающая - дарящая надежды (вот-вот!) и столь же внезапно всегда исчезающая. Под мерное тиканье часов и биение собственного сердца торопливо выплескивают на бумагу километры мыслей и чувств, в творческом потоке, без сомнения, считающие себя гениями - как же иначе? Спешат поделиться со своими будущими читателями (пусть их будут даже единицы - неважно!) нахлынувшей на них вдруг и ниоткуда мудростью, упаковав последнюю во что угодно - в фантастику, любовный или исторический роман, вложив в вымысел жестокую правду бытия, - лишь бы каждое отправленное письмо дошло однажды до адресата, а написанная в таких трудах книга - до читателя...

"А все потому, что я – дерьмо, и никакой не писатель, какой из меня, к черту, писатель, если я не терплю писать, если писать для меня – это мучение, стыдное, неприятное занятие, что-то вроде болезненного физиологического отправления, вроде поноса, вроде выдавливания гноя из чирья, ненавижу, страшно подумать, что придется заниматься этим всю жизнь"

Ох и непроста же жизнь литератора - прозаика, драматурга и "поэта малых форм" - вообще, а в России - особенно. Страшна цензура внешняя, все эти бесконечные сделки с совестью (а как не договариваться, иначе не напечатают), но еще страшнее, как водится, собственные сомнения. А есть ли он у тебя, тот самый пресловутый талант и писательский гений? А не зря ли все это? Вот эти мучения - в поисках нужных слов, оттачивании фраз и смелости писать? Нужно ли кому-то то, что ты всегда в таких муках рождаешь на бумагу? Слышат ли твои мысли читатели, понимают ли, о чем ты им хочешь поведать? По душе ли ты выбрал себе дело? С латинского "Феликс" - "счастливый", вот только то самое счастье я здесь почему-то проглядела - краткие то были, видимо, страницы: не может автор быть все время удовлетворенным - собой и собственными творениями, как не может, по мысли некоторых, счастливый человек быть хорошим (спорное, конечно, утверждение, но что-то в нем определенно есть).

Тяжелая ноша писательства в этой книге сваливает всех, придавливая к земле и рождая грустные мысли и довольно серьезные последствия: и талантливых, и не очень, и способных, и графоманов, и членов всяких писательских организаций-союзов, и птиц свободного полета, и признанных, и никому пока не известных деятелей пера и бумаги, слов и мыслей. За желанием написать неотступно следует опасное - по нынешним и, впрочем, по всегдашним временам - желание сказать правду, громко и наперекор. И вот тут-то обычно и начинается самое интересное...

Интересного - увлекательного, любопытного, захватывающего - в книге будет действительно много, вернее, сразу в двух (две по цене одной - приобретение данного романа братьев Стругацких будет выгодным сразу во всех смыслах): "счастливый" Феликс Сорокин пишет книгу и спешит поделиться ею с нами (как трогательно и похвально данное стремление: материалов из своей Синей папки он не показывает никому - не те времена). Папка как квинтэссенция таланта и прожитых лет, подведенный жирной чертой итог и недвусмысленное послание в будущее - история о борьбе с инакомыслием и не может быть априори ничем прочим.

Но погодите: это еще не самое интересное, что нам здесь предстоит! Часть книги, связанная с Феликсом и откровенно описывающая писательские будни, оказывается, автобиографична! А во-вторых, книгу, которую нам удастся подсмотреть у Феликса, герой позаимствовал у братьев - мрачное, вечно дождливое, безысходное повествование подарили ему сами Стругацкие. Мы будем наслаждаться их "Гадкими лебедями", мы будем неотрывно следить за тем, как вновь за колючую проволоку отправляются умные и думающие, имеющие собственное мнение, на беду отличное от мнения остальных. Вместе с Виктором Баневым, тоже, кстати, литератором, мы будем задаваться вопросом, чем же провинились мокрецы, что делать с собственными детьми, которые отбились от рук и ведут себя как маленькие взрослые, до каких пределов может дойти абсурд, если только дать ему волю и можно ли умереть от недостатка чтения... Медленно, но верно придет осознание, что колючая проволока, возможно, охраняет не нас от них и что невозможно построить новый мир, не разрушив до окончания старый. И новый ты уже никогда не увидишь, потому что будешь сметен с остатками исчезнувшего.

Гениально? По-моему, да - и стилистически, и сюжетно. А если кому нужны подтверждения собственной гениальности (привет "счастливому"), то к вашим услугам всегда машина "Изпитал" - даже писательский талант - нет, вы только представьте такое! - отныне можно измерить. До чего дошел прогресс, это же надо до такого додуматься... Вложить рукопись в паз, прокрутить ручку-маховик, а на выходе прочитать немудренное и категоричное заключение, сколько любопытных и жадных читательских глаз однажды прочтут твою нетленку...

Хотела бы я оказаться на месте подобных авторов, робко поворачивающих маховик и с замершим сердцем ждущих результатов? Скорее нет. Точно нет. Мне это живо напомнило блуждающий какое-то время в интернете тест из серии "Во сколько лет вы умрете" - категоричная, удушающая окончательность, пусть и далекая бесконечно от правды, но все же вгоняющая в тоску и печаль. "Будущее невозможно предвидеть, но можно создать" - так ведь, кажется, говорят? На каждую книгу найдется свой читатель ("Литература бывает только хорошая, все прочее - макулатура"), вымученные в ночи строчки непременно порадуют кого-то из них - жадно читающих и вечно ищущих истины в книгах; выписанные с такой любовью образы персонажей обязательно найдут место в чьем-то сердце, кроме твоего, авторского...

Так что пишите, и феликсы сорокины, и викторы баневы, и все-все-все... Творите новые миры, дарите новых героев, отправляйте их во все более опасные приключения. А мы, благодарные и вдумчивые читатели, будем терпеливо ждать их возвращения, переживать за них и сочувствовать, гневаться и радоваться...

Только не сомневайтесь в себе и в том, что это кому-нибудь нужно. И цифры здесь совсем не показатель таланта или успеха. Гениальная вещь не перестанет быть гениальной, если ее прочло ничтожно малое количество людей. Вещь, разошедшаяся тысячами экземпляров, не станет от этого гениальнее.

Очень ярким и жизненным получилось это путешествие в закулисье настоящей литературы. Кому-кому, а Стругацким я верю...

Давайте теперь попробуем разобраться, чего же вы, Феликс Александрович, боитесь и на что надеетесь. Вы, конечно, боитесь, что машина моя наградит вас за все ваши труды какой-нибудь жалкой цифрою, словно не труд всей своей жизни вы ей предложили, а какую-нибудь макулатурную рецензию, писанную с отвращением и исключительно чтобы отделаться… а то и ради денег. А надеетесь вы, Феликс Александрович, что случится чудо, что вознаградит вас моя машина шестизначным, а то и семизначным числом, словно и впрямь вы заявляете миру некий Новый Апокалипсис, который сам собой прорвется к читателю сквозь все и всяческие препоны… Однако же вы прекрасно знаете, Феликс Александрович, что чудеса в нашем мире случаются только поганые, так что надеяться вам, в сущности, не на что. Что же до ваших опасений, то не сами ли вы сознательно обрекли свою папку на погребение в недрах письменного своего стола – изначально обрекли, Феликс Александрович, похоронили, еще не родив окончательно?