Тысяча одна страсть, или Страшная ночь (сборник)

(Роман в одной части с эпилогом)
Посвящается Виктору Гюго

Пародии – излюбленный жанр юмористических журналов, в которых печатался молодой Чехов. Если в его первом из известных изданных произведений («Письмо к учёному соседу») пародировался эпистолярный слог ограниченного, но претендующего на учёность донского помещика, то во втором («Что чаще всего встречается в романах, повестях и т.п.?») разобраны по кирпичикам наиболее употребительные конструкции художественных произведений того времени. Кроме того, Антоша Чехонте пародировал и стили отдельных писателей. В частности, в «Тысяче одной страсти…» от него досталось французскому романтизму и Виктору Гюго, которому Чехов и посвящает этот свой "роман в одной части с эпилогом".

«Гюговиана» стала одной из постоянных тем среди пародий журнала «Стрекоза». И пародированию Гюго Чеховым предшествует множество других литературных пародий, связанных с французским писателем. Но в самом начале длинного списка стоит американский прозаик и поэт Фрэнсис Брет Гарт, популярный тогда в России. Его прозаические и стихотворные пародии переводились на другие языки и способствовали развитию этого жанра на рубеже 80-х гг XIX века, став образцом для пародистов разных стран мира. В своей пародии «Фантина. По Виктору Гюго» Брет Гарт высмеял многое из того, о чём будет писать и Чехов. Однако, Чехов, в отличие от Брет Гарта, на передний план выносит бурные страсти и не менее волнующие описания природы, а не историю политических движений или разоблачение устройства общества.

«Темная ночь — это день в ореховой скорлупе». «Гром, грозный, величественный спутник прелестной, как миганье голубых глаз, быстрой, как мысль, молнии, ужасающе потрясал воздух». «Я затрепетал. Кто не трепещет пред величием природы?» «Ветер стонал, выл, рыдал... Стон ветра — стон совести, утонувшей в страшных преступлениях».
«Во мне кипели любовь и ненависть. Они были вторым моим бытием. Эти две сестры, живя в одной оболочке, производят опустошение: они — духовные вандалы». «Сильный муж, ниспровергающий своего врага в кратер вулкана из-за прекрасных глаз женщины,— величественная, грандиозная и поучительная картина! Недоставало только лавы!». «Кинжал, друг смерти, помог мне по трупам добраться до ее дверей». «Я взглянул на нее. Взгляд есть меч души. Она пошатнулась». «В глазах моих светилось электричество. Волосы мои шевелились и стояли дыбом». «Загремел гром, и она пала мне на грудь. Грудь мужчины — крепость женщины. Я сжал ее в своих объятиях. Оба мы крикнули. Кости ее затрещали. Гальванический ток пробежал по нашим телам. Горячий поцелуй...»

Одной страшной ночью герой-повествователь Антонио легко и непринуждённо шагает по многочисленным трупам, расчищая себе дорогу к сердцу прекрасной дамы, которая сначала полюбит в нём демона, а затем – и ангела. А дальше – объятия, горячие поцелуи, венчание, отъезд в девственные леса Америки, рождение сыновей и … суицид от радости.

А был ли мальчик? «Ничего этого никогда не было… Спокойной ночи!».

Ранние чеховские пародии составили половину сборника «Шалость», который в 1882г был уже даже отпечатан, но, к сожалению, так и не увидел света из-за цензурных ограничений. А в прижизненное собрание сочинений чрезмерно строгий к своему творчеству Чехов все эти пародии вообще не включил.

«Возле нас громом разрушило и зажгло восьмиэтажный дом. Я слышал вопли, вылетавшие из него. Мы прошли мимо. До горевшего ли дома мне было, когда у меня в груди горело полтораста домов?», – тот факт, что дом разрушил гром, сам по себе удивителен, что уж говорить о чувствах героя... Зима, ночь, буря. Грозные молнии рассекали мрачное небо, будто бы насмехаясь над всеми законами природы. По бархатному небесному полотну пролетали яркие метеоры, предзнаменуя нечто очень страшное. Луна беспристрастно наблюдала за двумя мужчинами, бегущими в неизвестность, «она должна была быть свидетелем смерти одного из нас». Куда они мчатся, эти двое? Какую преследуют цель? И кто из них умрёт? В том, что кто-то умрёт, сомнений не было (спасибо природе с этой её театральностью). Тревожно... «На башне св. Ста сорока шести мучеников пробила полночь. Я задрожал. Настало время».

«Он любил её. Она любила страстно его. Я должен был убить его, потому что любил больше жизни её. Я люблю её и ненавидел его», – и пошёл “злой гений” Антонио буквально по головам, дабы добраться до своей любимой. Кого он только не убил в ту роковую ночь: соперника (в вулкан его сбросил, в вулкан!), лошадей (они слишком весело ржали), горничную (она слишком странно на него посмотрела), и в итоге обрёл-таки счастье, ибо «кинжал, друг смерти, помог мне по трупам добраться до её дверей». Всё у молодых складывалось ну просто отлично: наречённая попросила суженного простить врагов, которых он убил, и он простил (какой благородный молодой человек – простил бедных лошадей!), они обвенчались, переехали в другую страну, и стали жить-поживать да добра наживать, и всё было так хорошо, что в конце концов этот страстный мститель от радости... повесился. Эти романтики...

«Кто эти силы? Узнает ли их когда-нибудь человек? Пугливая, но дерзкая мечта!!!», – эти три восклицательных знака... Антоша Ч. разошёлся не на шутку в пародии на французский романтизм, это не «робкое подражание Виктору Гюго», это кое-что похлеще... но как хорошо-то! Нет здесь даже намёка на злость, очень всё по-доброму, как бы странно это ни звучало, учитывая всё происходящее. И очень, очень смешно. «Было темно, как в шляпе, надетой на голову», «Уши Теодора засветились электричеством», да даже простое «Она не спала. Она мечтала. Я слушал. Она молчала» рассмешило, ибо голубки потом четыре часа молча друг на друга смотрели... да, восторг, а не рассказ. В нём действительно было много страсти, страсти и впрямь пылкой, вон какое умопомрачительное – во всех смыслах этого слова – действо из-за неё учинилось. Честное слово, для полноты картины «недоставало только лавы!».

Опять Антон Павлович обращается к жанру пародии. Аналогичный рассказ был по мотивам произведений Жюля Верна. Данный посвящён Виктору Гюго. Он весь наполнен гипертрофированными страстями. Конечно, не тысячей, но почти. Очень много преувеличенных чувств, эпитеты чрезмерны, страдания не знают меры, происшествия невероятны.

Если ночь, то «Небо было темно, как типографская тушь. Было темно, как в шляпе, надетой на голову». И природа себя ведёт, как перед апокалипсисом – «Молния, несмотря на зимнее время, бороздила небо по всем направлениям. Гром, грозный, величественный спутник прелестной, как миганье голубых глаз, быстрой, как мысль, молнии, ужасающе потрясал воздух. Уши Теодора засветились электричеством. Огни св. Эльма с треском пролетали над нашими головами. Я взглянул наверх. Я затрепетал. Кто не трепещет пред величием природы? По небу пролетело несколько блестящих метеоров. Я начал считать их и насчитал 28». Вокруг рушатся здания – «До горевшего ли дома мне было, когда у меня в груди горело полтораста домов?»

Герой, Антонио, мчится с другом Теодором куда-то в ночи… Но пересказывать сюжет пародии дело неблагодарное. Особенно, когда в ней гора трупов, предательство, роковая любовь!.. Сильно потрясают подобные выражения – «Сильный муж, ниспровергающий своего врага в кратер вулкана из-за прекрасных глаз женщины, - величественная, грандиозная и поучительная картина! Недоставало только лавы!»

Нет, всё-таки страстей в рассказе действительно не меньше тысячи, но они настолько сконцентрированы в лаконичных чеховских строчках, что кажутся взрывоопасными!

Изящная и насыщенная пародия на произведения Гюго.

Фраза – «Она полюбила во мне демона. Я хотел, чтобы она полюбила во мне ангела. "Полтора миллиона франков отдаю бедным!" - сказал я. Она полюбила во мне ангела и заплакала. Я тоже заплакал. Что это были за слезы!!!»

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 527