Случай на мосту через Совиный ручей

Закон военного времени не скупится на смертные приговоры для людей, не исключая и джентльменов.

Рассказ привлёк меня отзывами о нестандартной концовке. Редко читаю малую прозу, но неожиданный финал всегда приветствую, поэтому сразу захотелось разузнать, что же там такого неординарного придумал автор.
Начало рассказа представлено в аннотации, можно сразу оценить авторский стиль. Бросаются в глаза подробности: построение солдат, вооружение, состояние моста, приспособление для повешения. Чувствуется, что писатель пишет о хорошо знакомых вещах. Заглянула в биографическую справку: Амброз Бирс в апреле 1861 записался добровольцем в армию, служил штабным офицером и инженером-топографом, после начала Гражданской войны записался в армию юнионистов (северян).

Герой рассказа не был военным, но являлся ярым приверженцем дела южан. Писатель представляет его как состоятельного плантатора, рабовладельца. По всей вероятности, Пэйтон Факуэр пытался разрушить мост, где его поймали и организовали казнь через повешение. На том же мосту через Совиный ручей.
Небольшое произведение представляет собой описание этой казни. Последняя сцена героя на качающейся доске и с петлёй на шее...

Представила, что Амброз Бирс был свидетелем или даже участником казни, одним из тех, кто стоял "на карауле" в напряжённой позе, держа вертикально ружьё. Смотрел на одну из жертв войны, считал секунды до того момента, когда сержант шагнёт в сторону, доска качнётся, осужденный повиснет в пролете между двумя перекладинами. Наблюдая за правильными чертами лица, рассматривая добрые глаза человека, которому предстояло быть повешенным, он пытался проникнуть в его мысли. О чём можно думать в последние минуты жизни?
Кому интересно, до чего же додумался писатель, тому рекомендую прочитать этот краткий, как миг перед вечностью, и такой же яркий рассказ...

Человек стоит на мосту с петлей на шее и связанными за спиной руками. По бокам двое солдат, скоро один из них выбьет доску моста из под ног несчастного и он умрет от удушья или с переломанной шеей. А если веревка оборвется (хитрая эта экзекуция так устроена, что непременно оборвется) - потонет в реке. А не потонет сразу - чуть поодаль ряд солдат с ружьями наизготовку, расстрельная команда - добьют пулей. И ты ловишь себя на мысли, что ужас происходящего совершенно тебя не трогает. Но не то главное. Ты не видишь, не чувствуешь всего этого.

У каждого свой талант, одни очень способствуют социализации и жизненному успеху: талант убедительно говорить или делать деньги из воздуха, или обзаводиться нужными связями и умело поддерживать их. Есть способности, не столь прямолинейно ориентированные на внешнее, больше связанные с самовыражением: я скажу, а мир может послушать, если захочет. Носители такого дара часто ведут себя в точности наоборот, чем политики или финансисты (последним важно производимое впечатление, а значит - безупречная репутация). Творцы: писатели, музыканты, художники - в быту неуживчивы часто и выходки эпатажные позволяют, и некоторая, хм, вольность нравов часта в этой среде.

Есть способности вообще на внешнее не ориентированные. Сугубо для личного пользования. Ну, максимум - очень близкие люди. Как плести макраме или складывать пазлы из пяти тысяч элементов. Или вот читать книги с макимально возможным погружением. Дар, будучи вычлененным и развитым, приносит счатье носителю вне зависимости от уровня социальной одобренности и поощряемости. Ты потому и не живешь без книги (двух, трех одновременно), что они - твой способ проживать более интенсивную жизнь, путешествовать, развлекаться, ощущать вместе с героями или глядя на них со стороны, но будучи, все же, внутри действа. Не фигура речи и не словесная красивость, так есть.

А в случае "Совиного ручья" отчего-то не работает Хотя должно! Стивен Кинг, который твое все, считает этот рассказ шедевром. И Нил Гейман с большим восторгом о нем. И входит во всякие рейтинговые списки: "100 лучших рассказов", "250 лучших рассказов". Но не идет - что ж ты будешь делать, не включается синтез восприятия. Сетуешь человеку, с которым перекидываешься репликами в сети, получаешь издевательски-сочувственный совет читать в оригинале - авось поймается драйв. А что, - думаешь, - хуже не будет. Находишь английский текст и... влетаешь в него на салазках.

Все то же самое: человек на мосту, одна веревка на шее, другой связаны руки за спиной, рельсы, солдаты, ружья. Но теперь ты видишь их черно отблескивающий металл и запах ружейной смазки чувствуешь поверх фонового - не очень чистой одежды, тел, пота, ног. И другой есть, хвойного леса, сдержанно можжевеловый, смоляной, какое-то цветущее разнотравье и немного коричный запах увядающих листьев. С тобой происходит то, что позже будет с героем рассказа, когда восприятие обострится в десятки, сотни раз. И звуки: журчание воды, шелест листвы, отдаленный рокот водопада, верещание какой-то пичуги. Он, казнимый, знает, как зовется, но ты - не он еще пока.

Чуть раздражает, что не можешь понять, к чему удары молота по наковальне. Английский твой вовсе не так хорош, как хотелось бы и ныряешь в русский перевод за разъяснением. А-га. Это где-то работает кузнец и звуки, долетающие из непонятной дали, становятся лейтмотивом твоего ухода. Как "кукушка-кукушка. сколько мне лет жить?", только здесь счет на минуты. Или все-таки на года? Что, если удастся ослабить веревку на руках и напрячь мышцы шеи, когда выбьют планку, и нырнуть поглубже. А там - под водой к лесу и затеряться. И после домой, к жене с ребенком. Ах, как много "если". Но пока живем, надеемся.

Этот рассказ - совершенное читательское потрясение-погружение. И в словарь заглядывать перестаешь, хотя бы даже английский твой был далек от идеального. живешь-выживаешь вместе с героем, барахтаешься, карабкаешься, пропускаешь через пальцы песчинки на отмели, они сверкают как алмазы, изумруды и рубины. Бредешь по лесу с распухшим шершавым языком и раной на шее, и стоптанными израненными ногами ступаешь шаг за шагом. Но живой, ЖИВОЙ! Один только раз еще заглянешь в русский перевод, зная - поняла правильно, но какой-то частью еще себя надеясь. Напрасно. Цените, что имеете; но если не можете не сделать того, что считаете себя обязанным - идите до конца. До самого донца.

Удары раздавались через правильные промежутки, но медленно, как похоронный звон. Он ждал каждого удара с нетерпением и, сам не зная почему, со страхом. Постепенно промежутки между ударами удлинялись, паузы становились все мучительнее. Чем реже раздавались звуки, тем большую силу и отчетливость они приобретали. Они словно ножом резали ухо; он едва удерживался от крика. То, что он слышал, было тиканье его часов.

Почему-то мое внимание в этом рассказе привлёк не внезапный и неожиданный финал, а именно описания этих нескольких минут перед казнью. Вспомнилось, как приговорённых к казни описывал Князь Мышкин у Достоевского. Этот ужас ускользающего времени, каждая минута словно дар и проклятье одновременно.

А ведь главная, самая сильная боль, может, не в ранах, а вот что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас - душа из тела вылетит, и что человеком уж больше не будешь, и что это уж наверно; главное то, что наверно. Вот как голову кладешь под самый нож и слышишь, как он склизнет над головой, вот эти-то четверть секунды всего и страшнее. Фёдор Достоевский - Идиот

Я не знаю тонкостей Гражданской войны в Америке, но знаю, что Бирс в ней участвовал. Поэтому каждый его рассказ о войне пропитан выверенной чёткостью действий и сигналов, достоверностью и правдивостью.

Никто не готов умирать. Как бы не был ты преисполнен героизма, но перед лицом Смерти мозг превращается в безумие импульсов нацеленных лишь на спасение. Мир превращается в круговорот звуков, в смесь реальности и бреда. В тот закольцованный сон где ты просыпаешься снова и снова, и каждый раз кажется, что вот сейчас ты точно проснулся по-настоящему, но реальность выжидает, чтобы окатить тебя ледяной водой ужаса или облегчения. Вот, какая мысь, как мне показалось, красной нитью проходит через рассказ Амброза Бирса.