Корректор Михаил Воронков

© Юрик (Юрмет) Нагиев, 2018

ISBN 978-5-4490-0842-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Свою книгу я хочу посвятить памяти моих дорогих родителей

«Писал парнишка на стене…»

 
Писал парнишка на стене,
Всего два слова белой краской.
Боясь, что крикнут как шпане,
Оглядывался он с опаской.
 
 
Парнишка тот мечтатель был,
Поэт с открытою душою.
В слова огромный смысл вложил,
Делился с нами добротою.
 
 
Прочла и Мир волшебным стал —
Летели птицами бумажки.
Клематис словно танцевал,
И вдруг запели три ромашки.
 
 
И даже старый, рыжий кот
Мышам стихи свои читает.
А ветер – тихий двор метёт,
Узор из листьев выплетает.
Не зря парнишка написал,
Свои два слова краской белой.
Писал и Мир нам открывал,
Который всем казался серым.
                      *****
Ведь Мира краса необъятна,
Стою, удивляюсь приятно.
 

посвящаю Юрмету Нагиеву

Лёля Панарина

А весной мы вернёмся в родные горы

В уютной сакле¹ у окна сидела девочка лет пяти. Рядом, на подоконнике удобно расположилась упитанная кошка и, нежась в лучах солнца, мурлыкала, глядя на маленькую хозяйку. Внезапный порыв ветра ударил каплями дождя по оконному стеклу и нещадно забарабанил по железной кровле. Затем небо прорезала молния, и раздались раскаты грома. Девочка испугалась и подбежала к бабушке, вязавшей чувяки² из шерстяных разноцветных ниток. Вслед за девочкой с подоконника спрыгнула и кошка. Вытянувшись всем телом, киса улеглась у ног бабушки.

– Не бойся, внученька, – сказала та спокойно, – я тебе и Ириске налью теплого молока. Попейте и успокойтесь.

Баде³ присела на край дивана, взяв в руки спицы и расположив возле ног клубки разноцветных шерстяных ниток. И вновь закипела работа. Её пальцы стремительно нанизывали на спицы петли, вывязывая удивительно красивый орнамент. Впереди была зима, а в горах она особенно суровая. Надо было успеть связать много тёплых носков для многочисленных внуков и внучек. Вновь ярко светило солнце. В синем чистом небе кружились орёл с орлицей, совершая виражи над горной вершиной. Возможно, там было их гнездо. А пушистые облака зацепились за седые горные вершины и отдыхали, словно путники, перед дальней дорогой…

Во дворе хрипло залаял старый волкодав Джульбарс, высунув голову из конуры и внимательно осматривая двор, который он охранял. Мимо прошла хозяйка. Пёс радостно выскочил из конуры, повилял хвостом перед ней и важно прошёлся по двору, словно проверяя, всё ли на месте. Мама вернулась с хара⁴ с горой лаваша. В сакле повеяло ароматом свежеиспечённого хлеба и ещё чем-то, очень и очень приятным. Девочка подошла к маме и молча ждала, когда раскроется секрет этого доселе неизвестного ей запаха. Выложив хлеб на чистую скатерть, чтобы он немного остыл, мама распределила по тарелкам афарар⁵. – О боги! Бывает же настолько вкусным афарар! – воскликнула свекровь.

– А откуда хачар⁶?!

– К соседке дочка приехала с равнины. Она и нам привезла.

– А почему она не зашла к нам?! У неё все хорошо, доченька? – встревожилась бабушка Марьям.

– Не волнуйтесь, мама! Она обещала зайти завтра, сама всё и расскажет, – недовольно ответила невестка.

– Всё ещё ревнует её к моему сыну, – проворчала свекровь.

Гузель сделала вид, что не расслышала. Она нежно погладила выступающий живот, где малыш заявлял о себе, толкаясь ножками.

Стемнело. Вдали послышался цокот лошадиных копыт, и вскоре стали слышны голоса всадников.

– Торопись, сынок! Надо к утру вернуться на пастбище, – это был голос дедушки Фархада.

– Я мигом, отец! Занесу только хурджины и возьму лаваш на дорогу, – а это был голос папы.

Радости девочки не было конца. Дедушка привёз ей маленькую свирель, а папа – самодельные игрушки, искусно вырезанные им из кизилового дерева.

Дом Фархада был построен его отцом, известным в Лезгистане и за его пределами мастером Шингаром. Он будто вырастал из горы, сливаясь с ней в одно целое. Сакли, низкие глиняные дома с ровными, гладкими крышами и окнами, обращёнными во двор, напоминали огромные пчелиные соты. На первом этаже, как положено, горцы держали домашнюю скотину. Здесь животные были защищены от холодов в суровые зимы, от голодных волков и скотокрадов. Случалось и такое, особенно в военные и послевоенные годы. А теперь все республики ушли в свободное плавание, полное хаоса, неразберихи. Многих не миновали местные межнациональные войны! Жизнь показала, что это случается тогда, когда политики играют судьбами людей, словно в карты.

Фархад вновь внимательно окинул дом взглядом. Он остался доволен. Дом стоял, как неприступная крепость, вместе с другими постройками горцев. Докурив трубку с крепким табаком, перемешанным с душистой травой для придания особого вкуса, терпкости и аромата, старик медленно поднялся на второй этаж, где обычно живут горцы. Зашёл в кунацкую – гостевую комнату. Присел на мягкий домотканый лезгинский ковёр. «Давненько не заходили ко мне мои кунаки. – горестно вздохнул старик. – Да я и сам-то всё время в пути?!»

Судьба чабанская всегда была трудна и незавидна. Ведь они полгода в пути, вдали от дома и благ цивилизации. Только верный конь, верный пёс-волкодав, и верные друзья-товарищи всегда рядом. В любую непогоду спасали человека бурка и папаха, а в минуты опасности надёжной защитой служил острый кинжал, который, по закону гор, без надобности не вытащит из ножен ни один настоящий горец. Внутренние стены кунакской, как и во всех жилых комнатах, были увешаны красочными настенными коврами, что с таким усердием ткут лезгинские ковровшицы. А на них красовались в красочных ножнах сабли да кинжалы. Старик вышел на веранду, глянул на седые вершины Шалбуздага⁷ и Шахдага⁸ – главных хранителей земли лезгинской. Глаза старика повлажнели, то ли от солнечных бликов, то ли ещё от чего-то…

Тем временем сын Вели вытащил из хурджинов свежий и сушёный сыр, свежее и сушёное на чистом горном воздухе мясо. Потом поднялся на второй этаж и наскоро поужинал с отцом. Покидая дом надолго, Вели поцеловал дочку, обнял беременную жену. И тотчас убрал руку с её плеча, заметив строгий взгляд матери. Не положено горцу показывать свои чувства к жене при родителях. Отец и сын вышли из сакли. Молодой джигит нёс на крепких плечах хурджины с едой, заранее подготовленной бабушкой и мамой. И вскоре всадники скрылись за скалою. Вслед им мама пролила ковшик воды и вместе с бабушкой про себя прочитала молитву, чтобы Всевышний сберёг родных людей от невзгод и опасностей на пути.

В темноте мелькнула чья-то тень и скрылась в соседнем дворе. Это была Амина, так и не решившаяся выйти навстречу Вели. Слёзы душили девушку. Она не хотела жить без любимого. Но небеса решили по-своему. Её выдали против воли на равнину, в богатую семью. Ни через год, ни через пять лет она так и не забеременела. Тогда родители мужа настояли, чтобы бесплодную жену сын выгнал из дома. Отчаявшаяся молодая женщина готова была свести счеты с жизнью, только бы не видеть осуждающий взгляд отца, который вообще перестал разговаривать с дочерью. Единственным утешением была мама. Только мама понимала её. Соседский мальчик Вели и озорная Амина влюбились друг в друга, учась ещё в школе, когда ей было двенадцать, а ему четырнадцать лет. Но никак не могли выразить друг другу свои чувства. Пока, наконец, на празднике цветов он не подарил ей огромный букет и тихонько шепнул: «Я люблю тебя, Амина!» Девушка смутилась до слёз. «Прости, я не хотел обидеть тебя!» – смущенно сказал Вели, с неведомой ранее дрожью в голосе. Скрыв лицо в букете цветов, девушка шептала: «Как же ты не понимаешь, что я тоже тебя люблю, милый!»

Не успел отзвенеть последний звонок в школе, как к родителям Амины пришли свахи. И отец не изменил свое слово, данное кунаку еще при рождении дочери. Так Амину выдали замуж за нелюбимого человека. Об этом Вели узнал, когда он уже учился на первом курсе Одесского инженерно-строительного института. После этого, отчаявшийся Вели долгих пять лет не возвращался в родные горы. Но, как говорят: «Время – самый лучший доктор». Душевная рана затянулась, и Вели понемногу начал забывать о своей первой любви – Амине…

Неожиданно раздавшийся цокот копыт прервал раздумья Амины. Через минуту всадник ловко спрыгнул с лошади и зашел в соседский двор. Сердце молодой женщины бешено заколотилось, словно готово было вырваться из груди. Это был он, её любимый! Через несколько минут Вели так же быстро вышел обратно, с торбой на плече. Ловко запрыгнув в седло, медленно проехал несколько метров и остановился возле забора отцовского дома Амины. Потом, резко пришпорив коня, промчался в сторону подъёма в высокогорье. И вскоре исчез в темноте. Молодая женщина ладонями обеих рук сильно сжала губы, сдерживая рыдания. На подкосившихся ногах она присела возле каменной стены.

– Доченька, ты чего сидишь-то на сырой земле, да ещё в темноте?! Вся озябла! – раздался голос матери, словно откуда-то издалека.

– Пойдём, моя хорошая, всё наладится, и ты ещё найдёшь своё счастье! А его оставь! Забудь! Не то узнает отец, тогда нам с тобою несдобровать!

Амина резко остановилась, лицо её, как в юности, стало решительным.

– Я всё поняла, мама! Утром же уеду в Махачкалу, буду учиться на швею, жить в общежитии. Потом, может быть, поступлю в университет, на биологический. Передай, пожалуйста, бабушке Марьям, чтобы не обижалась на меня за то, что не навестила её в этот раз. Она меня поймёт.

Отец и сын прибыли к пастбищу на рассвете. Фархад поинтересовался обстановкой. Слава богу, ночь прошла без происшествий. Но молодой чабан явно что-то недоговаривал. Фархад посмотрел на сына:

– Иди, разберись, что там ночью случилось!

По пути Вели протянул большую торбу одному из чабанов:

– Это вам передала мама, дядя Махмуд!

– Что там, дорогой племянник?! – пожилой чабан сделал вид, что не догадывается, что находится в торбе.

– Ваш любимый лезгинский хинкал⁹, – весело ответил Вели. – Когда в пути будет привал, я вам такой хинкал приготовлю с сушеным мясом, с катыком¹⁰ и чесноком, что пальцы оближете!

– Э-э, дорогой мой, жаль, что я уже покушал. А то, после твоих слов, мне уже не терпится попробовать хинкал моей горячо любимой сестры, – ответил дядя Махмуд, укладывая торбу в свой хурджин.

– Ну, рассказывай, что там случилось! – строго спросил бригадир Вели молодого чабана, шедшего рядом с ним к отаре, опираясь на ерлыгу¹¹. – Опять волки напали? Расплодилось их нынче!

– Нет, не волки то были! Это были неизвестные люди, они пришли с той стороны и были вооружены. Но наш дозор их вовремя заметил, – ответил, вместо младшего, старший чабан Ахмед, показывая в сторону границы…

Словно на расстоянии вытянутой руки, вдали, в лучах солнца, величаво сияли вечными снежными куполами Шахдаг и Шалбуздаг. По обе стороны Главного Кавказского хребта, в горах и на равнине, на берегу Каспийского моря, на своих же исторических землях, проживает народ – лезгины. В смутные 90-е годы, без учёта волеизъявления народа, лезгины оказались разделёнными пополам, как говорится – «по-живому»: одна половина в России – в Республике Дагестан, а другая оказалась под юрисдикцией Азербайджана.

Два раза в год Лезгистан¹² приходит в особое движение, связанное с перегоном отар. Отгонное животноводство утвердилось здесь, как и во всём Дагестане, ещё с незапамятных времен. Весной, после праздника Яран Сувар¹³, овец перегоняли на высокогорные луга, по качеству травы не уступающие швейцарским Альпам. А осенью, наоборот, отары перегоняли зимовать на равнину в Муганскую степь Азербайджана.

Но наступили плохие времена. Как принято называть в народе – «лихие девяностые годы». В горах появились настоящие бандиты, которые не щадили людей, угоняли их овец, домашний скот. Пока пограничники еще не успели взять под свой контроль всю границу, особенно горные её участки. По этим лазейкам и проникали иногда бандиты. Но чаще, горцы давали им достойный отпор. При этом происходили ожесточенные столкновения и перестрелки. Теперь дорога в Муганскую степь была закрыта. И никто не знал, что делать. Не знали, что будет с их отарами и стадами. Оставаться зимой в горах, это было верной гибелью для мелкого и крупного рогатого скота. «Я позвоню главе муниципалитета», – хмуро сказал Вели, отходя к краю скалы. Глава муниципалитета не отвечал. В тревожном ожидании, чабаны, готовые к перегону, ходили, как говорят, «как в воду опущенные». Настроение было подпорчено последними новостями по радио. Глава муниципалитета не связался с чабанами ни через час, ни через день. Он был тяжело ранен неизвестными и находился под усиленной охраной в городской больнице города Дербента. Но откуда это было знать чабанам?! Сейчас решалась судьба их отар, а значит – их самих и их семей. Почему-то молчало министерство, словно страус, спрятав голову в песок при возникшей опасности. Неизвестно, куда подевались все эти ответственные и безответственные работники районных управлений сельского хозяйства.

Предстояло пережить еще одну тревожную ночь. Ярко горел костер, поддерживаемый пожилым чабаном, ответственным за это. «Давай, племянник, организуй нам тонко нарезанный лезгинский хинкал! Ты же обещал?!» – попросил Вели дядя Махмуд, доставая торбу с кинияр¹⁴.

Над костром чабаны быстро подвесили котел с родниковой водой. И минут через сорок в нём уже доваривалась, нарезанная большими кусками, баранина. Вскоре отваренное мясо молодого ягнёнка выложили рядком на скатерти, а в кипящий бульон Вели осторожно высыпал кинияр, осторожно помешивая шумовкой по кругу, чтобы они не слиплись. Количество кинияр было рассчитано с математической точностью на всех чабанов, включая и тех, кто охранял отары ночью от нападения волков или скотокрадов. Вели шумовкой осторожно разложил по железным мискам чабанов сваренные кинияр.

– Хинкал готов! – весело крикнул бригадир.

Чабаны уселись вокруг скатерти, обильно подливая на хинкал катык с толчёным чесноком. Каждый брал по куску отварного мяса. Аромат стоял удивительный! Чабаны ели хинкал с таким аппетитом, что Вели про себя решил: с этого дня, когда позволит обстановка, готовить только тонко нарезанный хинкал.

– Да, дорогой племянник, ты стариков порадовал, – сказал дядя Махмуд, допивая бульон.

– А молодым, что, не понравилось? —полушутя спросил Вели.

– Вы что, дядя Вели! Нам ещё как понравилось! – ответил за всех молодой чабан.

– Сынок, а ну-ка иди сюда! – позвал Фархад буба молодого чабана, – ты когда в последний раз танцевал лезгинку?

– Только позавчера! – ответил молодой удин¹⁵, держась на почтительном расстоянии. Саша удин был крепкий, трудолюбивый парень лет тридцати. Он не захотел принять участие в братоубийственной войне азербайджанцев и армян в Нагорном Карабахе. Поэтому бежал в горы и стал чабаном. И, конечно же, тосковал по дому.

– Э, так дело не пойдет! Не давай грусти брать верх над собой! Надо танцевать сегодня, завтра, и послезавтра. И так до скончания века! – проговорил старый чабан.

Он прошёл всю войну. Участвовал в освобождении Вильнюса, Риги, Праги, дошел до Берлина и без единой царапины вернулся в родные горы. На груди старшего сержанта теснились боевые ордена и медали. Старый воин хорошо понимал, что не все оправились от последних безрадостных сообщений. Поэтому нельзя было опускать руки.

– Играй! – крикнул он старшему чабану. – Чего медлишь?! Играй!

Заиграла гармошка. Вслед начал выбивать ритмичную барабанную дробь дядя Серкер. Звуки зажигательной, искромётной лезгинки заполнили окрестности. Фархад буба встал, выпрямился и бодро прошёлся по кругу. Сделал красивый выпад вперёд, раскинув руки вверх, как гордый орёл, с пронзительным криком «Асса!» В круг вошёл дедушка Махмуд. Казалось, что танцует мужчина лет этак сорока пяти. А ведь танцор разменял шестой десяток! Настал черёд младших. Ну а молодость, есть молодость! Они были так стремительны и задорны, так лихи, что аплодирующие зрители не жалели ладоней и до хрипоты кричали «Асса!»

Во время наступившей паузы, при неярком свете костра, Вели прочитал заинтриговавшую его статью из независимой газеты «Молодой строитель» месячной давности. «Честное слово, засмеяли бы нас наши предки, лет сто назад никто бы не поверил, что внуки выбросят папахи, бурки, черкески отцов и дедов. Никому бы и в голову не пришло сказать, что в аулах замолкнут песни, что народ, давший миру лезгинку, разучится её танцевать». Все притихли, ожидая, что скажет об этом самый уважаемый среди них человек. Фархад буба молча курил свою трубку, о чём-то думая. Наконец, он заговорил уверенно и спокойно. Это передавалось и окружающим.

– В чём-то прав автор статьи, а в чём-то нет. Нельзя судить по десятке, сотне весь народ. Возможно, есть такие, что забывают наши обычаи, что разучились танцевать лезгинку. Но разве по нам, по вам, можно такое утверждать? Никак нет! – по-военному четко отчеканил Фархад буба, сам отвечая на свой вопрос.

Немного помолчав, он добавил:

– Мне кажется, что этот автор преследует не совсем благовидную цель. Его цель гораздо хуже, опаснее. Это – вселить в меня, в тебя, в целом во весь народ, безнадёжность – самое большое на свете несчастье! – старик встал, встряхнул свою бурку и поправил папаху. – Достаточно на сегодня. Всем отдыхать. Завтра решим, что делать.

В полночь в горах началась гроза. Три часа шёл дождь. Лил, словно из ведра. Ночное небо рассекали яркие молнии, и вся окрестность заполнилась оглушительными раскатами грома. Всю ночь не спал Вели, проверяя дозоры. Тревога не покидала сердце. Почуяв хозяина, сторожевые волкодавы подбегали, виляя хвостами, всем своим видом словно успокаивая: «Видишь, мы не спим! Мы чутко стоим на страже!» На редкий лай волкодава чутко реагировал стоящий в дозоре чабан. Он внезапно появлялся из темноты и также внезапно исчезал, возвращаясь на свой пост, откуда обзор окрестностей был лучше. Лишь под утро, когда его сменил старший чабан Ахмед, Вели пошел немного подремать, набраться сил.

Рано утром Фархад буба позвал сына Вели и шурина Махмуда:

– Больше ни на один день нельзя оставаться в горах. Пойдут заморозки, а там, поди, и снег выпадет. Не выберемся мы тогда отсюда живыми с отарами. И колхозу будет положен конец!

– Что предлагаешь, Фархад? Что же нам делать? Говори! Мы тебя слушаем! – с тревогой в голосе спросил Махмуд.

– Не знаю, – опустив голову, ответил старый чабан.

– Отец! Можно я скажу! – сделал шаг в круг Вели.

– Мы слушаем тебя, – спокойно ответил Фархад буба.

– Попробуем спуститься в низовье Самура. А там что-нибудь да придумаем. Наконец, обратимся за помощью к народу. Уверен, что помогут. – Вели, в ожидании ответа, отошел в сторону. – Возможно, что народ поможет. Да и наш род в стороне не останется, – ответил Фархад буба спокойно.

Немного поразмыслив, он добавил:

– Но надо учесть, что нынче в низовьях Самура была засуха. Им бы самым сохранить домашний скот в зиму. А тут еще и мы «свалимся» со своими проблемами целым колхозом, словно саранча. Нет, не годится!

Фархад буба повернулся к Махмуду:

– Что скажешь, друг?!

– Думаю вот что. У меня нет вариантов, кроме как двинуться на север, в Ногайские степи, – Махмуд помолчал, нервно прокручивая между пальцами козью ножку. – Мы же в молодости как-то гоняли отары по тому прогону. Помнишь?

– Помню, – коротко ответил Фархад буба, – и что предлагаешь?