© Юрий Тупикин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Кощун. Миф о Горыне и о друге его, Дубыне

Пролог

Сказывают, что было это два раза по сто десятков и ещё пять сотен лет тому назад. Да ещё туда да сюда, точно никто не скажет. Жили-были род Милана и род Любана. Могучие были роды, по тридцать душ в каждом. Оба рода дружили меж собою дворами и роднились кровью. Ибо взяли у себя женихов и невест в начале родства и дружбы. Ми́ланы вязы умом гнули, Лю́баны гнули вязы руками. Жили они в каменных домах с водопроводом, тоже каменным. И всё у них было: много коней и волов, и земли много. Жили они о ту пору, как и до той поры, когда правью людям были Языцы сыну-деду, сыну-отечу и сыну-внуку по причту рода родовичей русов. Это был свод целомудрия русов, вежи русов о том, как следует жить, во что верить, кому и как верить, кому служить, и как сноситься между собою в общине.

Но тут, дескать, явился антихрист египетский и служитель его по наследству, и истребили древние царства и их священные рощи, и жертвенники их разрушили. Пошли войной на кумиров, возгласили нового бога, жертвенные приношения стали брать к себе. А потом и людей истребили, взяв в полон в многих тыщах лишь девиц, не знавших мужского ложа; натешившись, съели их снедью вместо животной пищи; в очагах пожигали их же вместо дров.

И вот, когда ворог приблизился, позвали отцы сыновей своих, реклом в отцов, и сказали:

– Идите своим тупем и ступем туда, куда видите. Живите в ладу с правью и явью, с душою и пользой. Языцы, вежи наши, несите по свету. Найдите место высокое и устройте там капище Богу Роду. Кто пойдёт за вами – пусть, кто не алчет – тому свой туп и свой ступ. Живите одним селением около капища по причту рода родовичей русов, вдоволь любите, но мало плодитесь, ибо расжижите племя в людском море, либо свергнуты будете пороком кровосмешения. Дань платите князю, либо царю, коим служите. С народами не кичитесь, к себе никого не пускайте. Осильте все лихолетья и обратите к себе мерно и исподволь все народы, не встревая в их распри и в их вражду. Помните своих отцов и отцов отцов своих и все наши предания и именования. С Богом Родом ступайте! Прощайте!

А взял Милан коня, какого взял у отца, и пошёл с друженем Любаном. Спрашивал Любан:

– А я-то тебе зачем? Чем пригожусь?

– Как чем? Ты боец-удалец, силач дюжий и видный. Все напасти с тобой одолеем, туп проложим и храм устроим. Друг дороже коня, хоть конь не хуже товарища.

– Ладно, – сказал Любан, – какову дружбу завёл, такову и жизнь повёл. – А отпустил отец Любан сына Любана тоже вместе с конём.

И вот идут два друженя, куда глаза видели, и едут, куда кони глядели. И встречались им люди разные: пешие и конные, и с быками, и с жёнами, и с детьми, кто уходил от антихриста. И говорил Милан. А Любан поддакивал. И у многих боги были свои и те идти не хотели. И у многих не было никакого бога, и тоже идти не хотели. Сидели у вод, ждали судьбы. А были такие, кто веровал в Бога Рода и в жизни намучился, те пошли с богатырями. И мошенники были, да толе не долго были. Любан по́скору оборачивал им оглобли и недоузды, а то и салазки. И вот идут они. То на конях, а то пеши. У Любана посох – дуб-ветла, у Милана посох – сосна-красна. И год идут, и два идут, и десять лет всё опять идут. Из краёв тёплых, враждебных в края тени и хлада, но приветливых от людей. И говорил один, что он словень. А другой в ответ, что он рус. Тогда третий вслушивался и вёл сказ, что он скиф, нежный друг своим духам. Потом попадались те, кто назывался сколотами, эти шли тесным оплотом. А иные спорили. Что, дескать, какие вы словени, если говор у вас тот, как у нас, у сарматов, сы́ней солнца. В самом деле, люди вроде все разные, а речь у всех руская. И дивились тому, как много земель, населяемых русами. И сплотились все округ Милана, а Любан у Милана был правой рукой. По горам идут, Милан горы ворочает – стезю кладёт. По лесам идут – Любан с корнем дубы да сосны дерёт и стезю опять же кладёт. А, бывало, по одной дороге полгода ехали, а полгода шли, то есть рекою. А места искомого всё нету и нету, не находится. Чем больше гор своротил Милан, тем крепше липло к нему рекло Горыня. Чем больше дубовых просек подёргал Любан, тем липче к нему шло назвище Дубиня. По нонешним временам зовётся гора, Горыня. В те времена был голос иной: гора звучала хора или хара. И Милана звали Хорыня или Харыня. Дубиню кликали как Дубыня. Мы зовём их по нынешнему порядку. Да. Настало время, когда люди, шедшие с ними, забыли родовые имена своих вождей, а рекли их токмо Горыней и Дубиней. От долгой тяжести длинного пу́та, свои имена тоже позабывали, а звались по опыту быта. Суть же в путе-дороге. Случалось, Дубиня выведывал:

– Скоро? Ай, нет?

– Пошто торопишься? – отвечал Горыня. – Люди ещё не готовы. Корм есть, пить есть, не спеши. – И собирал, и собирал возле себя всё новых и новых товарищей. Одинокие ушли. Слабые отстали. Убогие – духом пали. Оставались и плотились больше родами. Шли сначала обозом, но скоро ли, долго ли – пошли народом. Верили Горыне, что Бог один, а имена у Бога люди придумали разные. Русый Бог именем РОД. Он родит, рождает и порождает. Его помощники – боги стихий и чистые духи предков. И надо жить по их ведам-зарокам: пить чистую воду, кушать чистые злаки, дышать в любви, в радости и в веселии, в чистоте телесной и в душевной, в поте трудов праведных, да в теремах каменных и в хоромах завидных, тесным родом да общим селением; стоять род за род и за всю общину, и чтобы земли всегда было по двести десятин на род; а род чтобы имел одинаковое число сынов и дев, чтобы женить их между родами; чтобы чтить духов – дедов и прадедов и называть детей их именами, а имя рода общее; чтобы всем жить до ста лет и не больше… И другому учил Горыня. И все, кто шёл, верили ему, и все радовались, что так должно быть и будет. И даже тогда были едины, когда Горыня установил общий побор с каждого двора половину урожая. Полполовины побора, сказывал Горыня, должна идти в окуп князю или царю, а другая полполовины побора должна идти на общие нужды селения. Свою половину хошь ешь, хошь отдай, хошь продай, хошь дари; только не разори. Разоришь хозяйство – иди в поле за ветром, в селении жить заказано. И другие порядки выдумывал Горыня и говорил о них единомышленникам. Бывали споры, но улаживались согласием. Времени на обсуждение было много – шли ведь да шли… На жизнь нужно было время, не только на ход. Пропитание добывали охотой и рыбной ловлей, одёжу и сбрую торговали у встречных народов, учась торговать. Оружия, кроме луков со стрелами не было. Более всех были удачливыми сами Горыня и Дубиня.

И вот, когда народу набралось десять дюжин родов (Горыня любил числа десять и двенадцать), он объявил во всеуслышание:

– Теперь, значит, скоро. Как увидим гору, а в горе храм, – это и будет наше место.

– Как же увидим в горе Божий храм – не видать через камень? – вопили сподвижники.

– Увидите! Был знак мне от Бога Рода, и я уже видел. Теперенько вы увидите. – И снова пошли. Шли, шли, шли… Вышли ещё к одной большой дороге, полгода плыли по ней, полгода потом – шли по ней. Имя дороги было – река РА. А потом свернули на солнце и ещё долго шли на левую руку. И вот в один гожий день стали подниматься на гору. Много гор прошли, ничем не вестило чудо. Было, стал народ беспокоиться. Места дюже хорошие, а мы всё мимо. Стало быть, лезут они со своими повозками по проходу – Горыня своё дело делает: махнёт рукой и скала отвалится, махнёт другой, и камни успокоятся. А день-то, сказано, был тот, го́жий. Поднялись, значит, они наверх и видят: две реки образуются из одной – это спереди, и обе реки сливаются в одну – это сзади. Вроде гора на острове. И ещё не столь увидали. Как заиграло вдруг солнце. Как заиграло! И со всех сторон радуги появились. И, наконец, увидали они то, что видал сам Горыня. Самая высшая часть горы негаданно вдруг разверзилась, и внутри неё предстала вожделенная пирамида. Почище, чем из Египта, вся сверкающая зеркалами, обрамлёнными золотом и серебром. Воссияла она на солнышке, и радуги обошли пирамиду своим хороводом. И все стояли столбами и диву дивились. И не верили. Думали, мнится с устатка. Но долго играло солнце, и долго хороводились радуги, и долго сиял храм-пирамида на солнышке. Всякий убедился, не мнится.

– Чудо египетское! – сказал некто, кто шёл из дальних краёв. А потом пали ниц вслед за Горыней и каждый восчудился:

– Боже Роде! Боже Роде! Храм Бога Рода!

– Встаньте! – услышали они голос Горыни. – И все встали с ко-леней.

– Зырили? – речил Горыня.

– Зырили! – хором гласили сподвижники.

– А теперь? – спрашивал Горыня.

– А теперь не зырим. Ничего нет. Незримая пирамида. Мерещилось, – отвечал народ.

– А сейчас? – разводил руки Горыня. И вновь увидали сверкающую пирамиду.

– Зырим! Зырим! – вопил народ.

– А сейчас? – пытал вновь Горыня.

– Ничего не зырим. – вновь обманулись.

– Больше пока не узырите. Этот храм-пирамиду надо ещё построить. На этом месте, где зырили. Мы пришли!

Радостно ликовал народ: наконец-то! И стал Горыня показывать каждому роду место, где строить дом, то есть терем каменный – терем завидный, а где пахать и сеять. И своё место показал. И место Дубини рядом.

А го́ры-то, го́ры-то – обросли лесом сосновым, берёзовым и иным. И корчун Дубиня снова показал свою всемогущую силу. Весь лес под пашню подёргал каждому роду, и Горыне, и себе. И тогда вспомнили его родное имя и с гордостью величали:

– Любан Дубинич, мы тебя любим! – И тогда же вспомнили и родовое имя Горыни и тоже гордились:

– Милан Горыня, мы тебя любим!

И стал народ, сто двенадцать дошедших родов, очень большое племя, обживать это место. А Горыня творил чудеса. Словно масло ножом резал он куски вершины и обнажал Божий храм-пирамиду. Платы горы шли на дорогу. Гора уменьшалась и уменьшалась. И, наконец, стала ровным местом, большой площадью. А посреди площади – сверкающая, зеркальная, златом отделанная и серебром украшенная пирамида, может, на тыщу саженей в высоту, ибо как выззришься наверх, так красота необъятная и от радости шапка падает наземь; а ширину и глубину пирамиды никто и не замерял саженями, и так видно, что много. А возле пирамиды, сказано, площадь огромная, с коврами цветов и отдельных берёз и сосен, да с чашей-запрудой, словно сказочным озером. Пирамиду-то окружали статуи русских богов всем пантеоном: Сварог, Перун, Даждьбог, Световит, Белбог, Чернобог, Велес, Лада, Макошь, Стрибог, Хорс, Ярила. И другие знатные боги, все возле Творца – Бога Рода на площади возродились в камне и в золоте. Народ сразу высказал:

– Это Площадь Богов!

– Это Храм Бога Рода на Площади всех Богов!

– Это Храм Богов! – Так затем и считалось, и Площадью Богов, и Храмом Бога Рода, и Храмом Богов.

А от Площади всех Богов, как вещают, на четыре стороны крестом шли дороги. Куда? На круг улиц и на два моста через рукава реки. На улицах красовались завидные каменные терема для счастливой жизни. За улицами сделаны огороды и пашни в прорезях леса. Помня, где жили прежде отцы отцов, Горыня срубил каменный водопровод и слив грязной воды в каменные овраги недалеко от реки, в которые были запущены всякие невидные твари для очисти вони. За мостами тоже разровнены площади, на них посадили торговые Ряды. От Рядов вглубь земли на сто вёрст Горыня пролёг дорогами. И хлынул народ изнутри страны со своим товаром, и закипела жизнь в селении, имя которому придумалось тоже сразу – Горыни. Правду сказать, дальше мостов, внутрь селения, Горыня никого не пускал, ибо помнил завет отцов. И сами народы, пришедшие торговать, зайти на мосты не могли, начинало тошнить и бо́лить голову. И у горыничей тоже сначала болели головы. Болели-болели и, поболев, перестали; значит, обвыклись. И началась там жизнь, какую сулил Милан Горыня. Стали люди в поте трудиться, на половины побора стали строить общественные места – те дороги, баню, училище и другие. А на свою половину урожая, которую люди каждый год умножали и умножали, абы себе ведь, не ворону, стали жить в достатке. Стали плодиться по указанному порядку: не меньше трёх детей в роду, чтобы обродниться и заселить взятый остров горы, ставший вечным местом пришедшего племени. В последствии стали отселять избыток народу в глубь русских народов, для подкрепления ихней крови…

Всё было хорошо, но дружени вдруг поссорились. Ссору никто не слыхал, но слух всё же был. А случилось-то вот как. Возроптал вроде Любан Дубиня:

– Не хочу жить сто лет – мне суждено триста. – Уговаривал друженя Милан, но не уговорил. А как уговаривал:

– Мне открылись духи нашего предка Милана. Сношаюсь с ними теперенько всякий раз, когда надобно, а те сношаются с Богом. Вишь, Храм, якобы мной сооружённый! Я просил, а духи предков ломали гору, как резали масло. Храм из единой скалы мрамора, без единого соединения и разъединения, внутри, знаешь, полый. Водопровод прогрызли к каждому дому в недре скалы. Не чудо ли! Но чудо трудов стоило. Я вроде бы лишь глазами указывал, делай так, мол, и так, как надо мне, и животом тужился, ещё, мол, ещё. Резали скалы они, а я выбивался из сил от натуги. Вишь, как: без моих-то глаз, да без моего живота у них работа не шла. Но большие дела позади. Не уходи! Хорошо будем жить. Весело телом и духом. Никому не дам доступа в наше святое место. Сами будем ходить далеко, к нам будут подходить до торговых рядов. Дальше запрет отцов. Не уходи. Женись. Бери три жены – станет богатырское потомство. Не уйдёшь? – Но роптал Любан Дубиня:

– Дашь триста лет, останусь.

– Не могу, друженя! Перенаселим остров. Дам тебе, надо давать другим. И сам не возьму.

– Тогда не променяю я триста лет жизни на твои три жены! У меня будет по три жены каждую сотню лет. Ступай лучше со мной. Я пошёл с тобой, теперь ты со мной. Проживут без нас. Ещё селение сделаем, – спорил Любан.

– Не могу, мы нашли то место, где будем жить рядом с Богом. Сила тут наша от Бога. Оставайся!

– Прости, друженя, и я не могу!

– Ну что ж, и ты прости. Вольному воля, блаженному Бог в попутчики. Не выдавай никому нашего места.

– Гы. Не выдавай, когда люди прут к Рядам со всего свету.

– За каменными дорогами они забывают, где были…

– Забудешь… Ладно, бери моё слово.

– В награду тебе – откроешься сам через много лет своему праправнуку святым духом. И будешь служить ты по своей доброй воле. Тогда снова встретимся. Прощай, мой любимый сподвижник!

На этом дружени распростились. Что стало с Горынями и где оно, все знают, и никто толком не знает. А Дубиня пошёл своей дорогой. Той дорогой, какой поднимались вверх. Тогда она называлась Ра, а ныне, когда отходил Дубиня, она называлась и РА, и Волжня. Плыл он годами. Останавливался помогать людям крушить вековые леса, учил строить пашню. Много помог он людям. Где были леса, там встали деревни. Имя его бежало впереди богатыря. И много жён было у Любана. И детей множество. Всех учил он Языцам, наученный сам родным отечем. Померли дети раньше Любинича или ушли белым светом, не знамо. Но верно, расжижилось племя Дубини. Но кто глянет себя, да узнает, тот и есть правнук Дубини.

А Горыня, именем Милан, никуда не уходил. Он остался верным своим сыновним посулам. Он правил своим селением 50 лет. А затем, как сказывают, передал власть своему внуку. И тем, говорят, заложил обычай племени сменять власть в селении Горыни через 50 лет. Через это, будто бы, время стали происходить общие выборы нового вождя племени. Но им непременно, так утверждает молва, становился очередной внук правящего Внука. И уж совсем малопододобно, но так гласит этот миф, каждому Внуку Горынину помогают чистые силы того света, в виде духов его предков, содружных с самими богами русов, живущих в Храме Богов, сотворённым Горыней Миланом… И всё ждут, поджидают потомка Дубини, который явится в Горыни, чтобы жить вместо пращура.