Современное творчество соседствует со скандалом. Литература потихоньку превращается в элемент шоу-бизнеса. Появились новые словечки типа «хайп», что в переводе на язык человеческий означают скандал. И ничего больше. Хайп – это вход через закрытую дверь в мир славы. Хайп – помесь наглости и лукавства. Скандал, пожалуй, более благородное слово. Суть одна. Молодому литератору нужен скандал, что о нем узнали.
Юрий Меркеев вошел в современную российскую литературу не через скандал. Первая его повесть «Дерево Иуды» прозвучала колокольным звоном самой темой – наркомания, ВИЧ и СПИД. У каждого писателя есть своя стихия, в которой он чувствует себя свободно и раскованно. Стихия Меркеева, на мой взгляд, тема психоделики, психиатрии, наркотиков, выхода из химических и прочих зависимостях. Если в повести «Паук Жигулев» и «Дерево Иуды» говорится о судьбе опийных наркоманов, то в романе «Стеклянные люди» (лучшем романе, на мой взгляд, Меркеева) тонко передан путь выхода из зависимости от глубокой страсти. Влюбленность в собственную жену и спустя годы после расставания буквально преследует главного героя, полковника в отставке, человека ранимого и глубокого.
«Приказ самому себе — сильнейшее лекарство. Хватит распускать свои мысли. Если ты не станешь хозяином самому себе, ты превратишься в раба. Нет. Рабская психология не по мне. Пусть французские мальчики умывают ей ножки. Я умываю руки. У меня есть боль, на фундаменте которой я воздвигну здание новой философии жизни. Самый сильный стимул к жизни – не влюбленность. А боль. Влюбленность – это наркотическая эйфория. А боль – это ледяной душ. Слава Богу за то, что вместе с ностальгией ко мне пришел артроз. Двадцать лет назад пуля из снайперской винтовки раздробила мне колено, теперь ко мне возвращается боль, которую когда-то я уничтожил с помощью жажды жизни. В то время я не был философом, тем более – тихоходом. Мне хотелось летать. Вероятно, наступил период настоящего взросления. Хватит обманывать себя, полагая, что влюбленность – это лекарство. Наркотик – да. На время он укроет меня от боли. Но вскоре она вернется и притащит с собой сотню заболеваний. Об этом расскажет любой врач-нарколог. Мне нужно это в пятьдесят пять? Смеюсь, а самому плакать хочется. От счастья – я протрезвел!» - так рассуждает главный герой в романе. А вот еще любопытный текст: «Наталья снова была повсюду. В смятой постели, в утреннем пиве, в ванной, в зеркале, в молчащей темноте ночи, в провале холостяцкого быта, в глазах моего монаха поневоле «архиерея Тихона», в музыке пианино за стенкой, в писклявых голосах разносортных певичек по радио. Повсюду присутствовала она – рыжеволосая ведьма с глазами, похожими на два эфиопских опала, в которых застыли моря. И я разговаривал с ней, когда Тихон спал. Разговаривал с ее фотографиями, с ее зрительным образом, который сопровождал меня во снах. Кажется, что она была даже в моей новой философии тихохода – в серебристой трости, в малых шагах, в ироническом отношении к собственной персоне. Она пропитала своим присутствием пространство квартиры. От нее нельзя было укрыться ни в молитвах, ни в морозных утрах, ни в горячем кофе. Да и не хотелось укрываться – с ней было лучше, чем без нее. Доходило до смешного. Я знакомился с Ириной, Викой, Александриной, но уже через месяц начинал по ночам называть их Наташами. Она смогла проникнуть даже в женщин, с которыми я спал – спал, чтобы выгнать из себя бывшую супругу. Вероятно, нужно было смириться с тем, что наша связь какая-то особенная. Начало ее положено на земле, но существует она в вечности. Ни с одной женщиной у меня не было ничего подобного. Весеннее обострение? Мартовский синдром? Атмосфера талого снега и обновленных запахов? Если я заболел ей снова, то болезнь эта была приятнее, чем оздоровление. И все же это болезнь, а я не из тех сентиментальных нытиков, которые поэтизируют патологии и бродят по жизни с плачущим ликом Пьеро».
Читатель попадает в гипнотическую атмосферу боли и выхода из этой боли сильного человека. Мужчины. Зависимость от влюбленности в красавицу-жену становится для полковника куда более сильной привязанностью, чем для опийных наркоманов страсть к повторению удовольствия. Тут речь идет не об удовольствиях, а о философии жизни и смирения с болью, которая преследует пожилого полковника и в физическом и душевном плане. Физическом – из-за ранения и артроза. Душевном – из-за саднящей съедающей душевные силы ностальгии по Наталье, жене. И все же автор провожает героя не только через мучения, он ищет выходы и находит. И это приносит радость персонажу. Радость обретения новой философии жизни.
«У меня есть боль, на фундаменте которой я воздвигну здание новой философии жизни. Самый сильный стимул к жизни – не влюбленность. А боль. Влюбленность – это наркотическая эйфория...
Если она не покинет меня, придется вытравить из себя ее образ, сжечь его на кострище, а пепел развеять по ветру. Никогда не нужно так подло шутить с полковником, пусть и отставным. На своем веку я сжег много ведьм. Для меня не будет откровением расправиться еще с одной. Чем больше «возвращение боли», тем сильнее мое оружие. Какая же она глупышка! Нашла, с кем состязаться».
Стеклянные люди – это роман. Произведение, достойное для прочтения и осмысления. Полагаю, что автор сознательно избегает интервью и общения с журналистами потому, что отдает отчет в том, что пишет книги не для «хайпа», Меркееву не нужен скандал для привлечения внимании публики. У него есть свой читатель. Возможно, круг читателей произведений Меркеева не так велик, однако это люди, как правило, искушенные в литературе.
Последнее время мне не удается выйти с автором на связь. Однако, я уверен, что где-то в «заповедных уголках нашей России» и сегодня оригинальный мастер слова Юрий Меркеев продолжает творить – не на тщеславие, не на потеху толпы, не для скандала и «хайпа», а ради тех по-настоящему достойных Читателей, на которых держится глубокая русская литература.
Марк Зеленцов, литературный критик, Нижний Новгород, 2020 год.