Предисловие

Эта повесть написана по реальным событиям, должна читаться легко и с интересом. Ведь вся жизнь ее героя, Тадеуша Касьянова – это борьба, поиски, свершения. Думается, что многие увидят или захотят увидеть в нем себя.

Его характер в детстве формировали война, голод, разруха. Встав рядом с первым мастером восточных единоборств Советского Союза Алексеем Штурминым, навлек на себя подозрение госпартаппарата и ненависть структур МВД. Но Касьянов всегда шел вперед, принимая на себя многочисленные удары судьбы, доказывая, что развитие боевых искусств полезно для страны. Именно Касьянов с небольшим числом единомышленников сохранил для России этот вид спорта в период непонятного и мрачного его запрещения с 1981 по 1989 гг., постоянно популяризируя каратэ – вид спорта, которому отдал большую часть жизни.

Воинские единоборства закалили его волю, а застенки постсоветского ГУЛАГа, сделав его инвалидом, не сломили силу духа и неиссякаемый оптимизм. В 90-е годы ХХ века наша пенитенциарная система – мало чем отличалась от «Главного управления лагерями» времен Берии.

Многие годы на нем лежал груз ответственности и принятия решений. Ему никогда ничего не предлагали, ему звонили только с просьбой о помощи. Истинный патриот, беззаветно любя Россию, болезненно пережил развал Союза, но не как политической структуры, а скорее как географической. Будучи истинным профессионалом, обладая даром предвидения, оставил в странах СНГ многочисленных учеников и подразделения Федерации.

Сложись его жизнь по-другому, может, и не выжил бы он, как многие другие из его окружения тех лет и настоящего времени, но видимо, Провидение хранило его для будущего. На Тадеуша Рафаиловича было организовано покушение, и он чудом остался жив. Теперь людей такой судьбы, живущих принципами, мало, и он, видимо, один из «последних могикан», поэтому читателю будет небезынтересно познакомиться с судьбой этого неординарного человека, уверенного, что не надо бояться трудностей. Будет жива Россия, будем живы и мы!

Еще ребенком, нечаянно попав в пионерскую организацию, продержался в ней дня три-четыре, а затем был исключен и уж больше ни в какие комсомолы, а тем паче члены КПСС никогда не совался, интуитивно чувствуя ложь, фальшь, карьеризм людей из этих организаций.

Касьянов верил и надеялся, что доживет до конца Советской власти. Когда коммунистами-предателями была ликвидирована Коммунистическая партия Союза, его радости не было границ, тарантул сожрал тарантула! Но как до, так и после этих событий, он не верил ни одному политическому лидеру и всегда оказывался прав.

Тадеуш Рафаилович твердо убежден, что какой бы новый, любого толка, «царь» ни занял кресло, народу эти политические игры и возня, кроме забот и горя, ничего не принесут, до тех пор, пока народ сам не начнет строить свое будущее.

И. И. Оруженосцев

Чукаловка

На Второй Тверской-Ямской улице, неподалеку от его школы Тада поджидала компания. Он не помнил точно, как его звали – того смазливого старшеклассника, из-за которого была эта «стрелка», помнил только кликуху. Один из этой бады вытянул вперед руку с растопыренными пальцами, и пошел на Тада со словами:

– Иди сюда, я сказал!

Он хотел взять Тада за физиономию своей пятерней и толкнуть что есть силы. Этим – все могло и ограничится. А если заартачишься, то остальные присоединятся и запинают, компенсируя собственные душевные комплексы, душевную ущербность. Подростки склонны к крайностям, порой непомерная гордость порождает такое же унижение, и все оттого, что они так мало знают о себе самих, и об окружающих.

Не дожидаясь, когда грязная пятерня коснется его лица, Тад через эту вытянутую руку, махнул и – бац бестолкового по морде. В боксе этот удар называется кросс. Тад уже был без пяти минут перворазрядник по боксу. Нападавшие этого не знали, просто видели, что новенький – грамотно дерется. Но рассчитывали, что впятером-то с ним справятся.

Важак по кличке Бык – шлепнулся на землю. Перешагнув через него, Тад бросился на других. Один из мальчишек пытался его стукнуть, но кулак вяло прошел над головой. Он пригнулся, и тут же сделал два резких удара по корпусу, которые попали в цель. Второй из пацанов, вслед за Быком, согнулся пополам и опустился на колени со сбитым дыханьем, ловя перекошенным ртом воздух.

Двое других предпочли отбежать на безопасное расстояние, и оттуда стали грозить и материться. Еще один, видно тоже из их компании, растерявшись остался стоять на месте, засунув руки в карманы, в уголке его рта дымилась папироса:

– Да я вообще не с ними,– сказал он на всякий случай Таду, хлопая глазами.

– Да?– спросил Тад недоверчиво,– ну иди тогда отсюда.

Вся эта свалка началась из-за одного парня, старавшегося верховодить в их классе, и которому Тад дал по роже, чтобы не «наезжал», чтил права других. Классу это понравилось. Тад видел, что от издевательств Быка все натерпелись, но побаивались из-за того, что он водил знакомства со шпаной. Сам же этот ублюдок драться не лез, только пригрозил:

– Ну, смотри же…

Таду от них ничего не было нужно. Он просто хотел как-то закончить восьмой класс. Но в этой школе среди старшеклассников сколотилось из парней несколько групп, которым нравилось задираться к таким одиночкам, как Тад, к новеньким, да и просто к тем, кто помягче характером или не мог себя защитить.

Но сегодня они нарвались на боксера.

В Москве было две кузницы советского бокса – «Трудовые резервы» и «Крылья Советов». Вот «Крылышки», более чем на двенадцать лет, и стали родным домом Тадеуша Касьянова. В «Крыльях» было четыре тренера по боксу: Михаил Паногьевич Ли, Михаил Соломонович Иткин и Виктор Михайлович Тренин, над всеми возвышался и руководил четвертый, Виктор Иванович Огуренков, величайший тренер, которого знал и уважал весь боксерский мир. Осознавать все это Тад стал много позже, когда уже начал показывать результаты, а сначала им занялся дядя Миша.

Возле него крутилось много таких пацанов, как Тад и то, что впоследствии Тад стал «технарем», а не «нокаутером», в этом основная заслуга дяди Миши.

«Челночок, игра ног, левой, левой, правой»– учил он, и не только начинающие, но и выступавшие боксеры выполняли задание беспрекословно. В группе с Тадом занимались Володя Грачев (сам впоследствии известный тренер), Юра Карпенко, Володя Певзнер. Была в секции, в зале какая-то особая атмосфера мужественности, какой-то особый запах мешков, перчаток и здорового пота, которая сначала немного пугала Тада, но потом – затягивала все больше и больше.

Он старался придти в зал на полчасика пораньше и посмотреть на тренировку мастеров. С немым восторгом наблюдал, как работает на ринге многократный чемпион СССР Борис Степанов и восходящая звезда, будущий олимпийский чемпион Олег Григорьев.

Поскольку Тад рос среди женщин, то комплексов у него хватало, он страшно смущался, когда кто-нибудь из старших товарищей обращался к нему с каким-нибудь вопросом или просьбой, не знал, что ответить и как поступить…

Родился Тадеуш в Замоскворечье, одном из сонных, патриархальных уголков Москвы. Но его первые детские воспоминания, как пишет в своей книге «Еще не вечер» И. И. Оруженосцев, начинаются с военной поры: вой сирен и бомбоубежища, заклеенные стекла и понемногу доходивший до него голод. Вся большая семья Чистяковых, кроме деда Ивана и бабушки Антонины, была эвакуирована на Урал. Их эшелон на выходе из Москвы разбомбило. Мама своих детей Тада и его сестру чуть не потеряла, нашла уже в детском доме на Урале, куда их и эвакуировали. Сначала эвакуировали в Уфу, потом в Белорецк, еще на 400 километров дальше.

Тад смутно помнил детский дом, куда попал, постоянный холод в комнатах и почему-то темень, но, как объясняли взрослые: «Так нужно, маскировка!»

Затем почему-то стали жить у староверов, Людмиле, маме Тада и ее двум сестрам: Вере и Ларисе, была выделена комната. Здесь в эвакуации жить было сытнее, но порядок в доме поддерживался строгий, и сестрам москвичкам постоянно давали понять, что они здесь гости, и гости нежеланные.

Но жизнь есть жизнь, и Люда, работая и обзаводясь новыми знакомыми, решала какие-то местные проблемы. Глава приютившей их семьи – Кузьмич, мирился с пребыванием московских, ну, а его жена Матрена и сестра ее, баба Оля, были хоть и строгие, но сердобольные женщины, и когда не было дома «самого», то нет-нет, подкармливали иногородних.

Город Белорецк в то время был просто большим рабочим поселком, родители «пахали» от зари и до зари, а многонациональная детвора – гоготала на улицах, убегая в лес, начинавшийся прямо на окраине городка, купалась в реке Белой.

Тад рос чернявым крепким мальчишкой. Он был так похож на местных, что как-то раз один башкирский «аксакал», проходя мимо, заговорил с ним на своем языке. Увидев, что Тад не понимает, присел, посадил его на одно колено, вытащил из-за пазухи лепешку, разломил пополам, дал мальцу. После этого на Тада меньше нападали, меньше бранили и дрались с ним.

В Белорецке дислоцировались две польские дивизии, иной раз офицеры заходили в дом, и теперь уже сестры подкармливали их. У молодых москвичек был повод относиться к полякам почти по-родственному, но об этом мы расскажем чуть ниже…

Поляки грустили о своей далекой родине, и сестры как могли, успокаивали их, добротой и лаской вселяли уверенность в мятущиеся души.

Всем было плохо, беда объединяет людей. Поляки, уходя на фронт, обещали за доброту вызвать русских женщин после войны в свободную Польшу, отпраздновать победу. Но… благими намерениями устлана дорога в ад, а война жестокое занятие, какой бы справедливой она не была, то ли были убиты, то ли забыли, толи еще что, но ни одной весточки из «Речи Посполитой» в Россию не прилетело…

Война потихоньку откатывалась на Запад. Мать Тада, съездив в командировку в Москву, решила перетаскивать семью обратно в родной город, тем более что на Урал стал подкрадываться голод.

Вернувшись из эвакуации в Москву, вся семья собралась в доме №6 по Стремянному переулку в квартире №6. Сейчас на этом месте стоит новый вестибюль Института имени Плеханова. Тетка Вера, немного пожив с мужем, вернувшимся с войны, у Чистяковых, переехала на станцию Лось в Подмосковье.

Весь дом, где родился и жил Тадеуш, когда-то занимала семья священника, но НКВДешникам показалось, что служитель культа слишком хорошо живет и его, как это водилось в те годы, переселили куда-то на север, а квартиру – предложили деду Ивану. Но в воспитании деда сказался «синдром нищеты», побоялся Иван Иваныч взять всю квартиру священника, вдруг вернется, а за две комнаты как-нибудь можно и отговориться.

Так что среднюю комнату заняла какая-то жуткая воровская семья во главе с бабкой Хаей. За печкой на кухне на девяти метрах поселилась еще одна семья Любчиковых. Как они там одиннадцать человек умещались, известно было только им самим. Глава семейства, похожий на бурундука, тащил все в дом бочками и мешками. Запасы стояли и воняли в кухне, вызывая междоусобицы.

Своего отца Тад практически не знал. Не видел никогда, и потому никакой тяги к отцу у него не было. Мать, Людмила, вышедшая замуж вторично, сказала, что он погиб за несколько дней до конца войны, будучи полковником МГБ. Так ли оно было на самом деле, или мама чего-то скрывала, мальчик никогда не интересовался.

В семье воевали все. Только дед работал на железной дороге главным кондуктором, у него была, как тогда говорили, «бронь», освобождение от воинской службы, и, к тому же, он уже был старый, за шестьдесят. Бабушка была, прежде всего, домохозяйкой. Конечно, она еще работала. Одно время в домоуправлении, в Щипковском переулке напротив больницы им. Семашко, домуправом. Тад к ней ходил туда помогать. Она заведовала бумагами, владела печатями. Народу к ней приходило много узнавать что к чему. Бабка происходила из мелкопоместных дворян, была не просто грамотная, а владела несколькими языками: французским, польский для нее был как родной. У народа она была на хорошем счету, как женщина сердобольная и отзывчивая.

Ее дочь, мать Тада, перед войной работавшая заведующей сберкассой, после войны стала старшим инспектором в Министерстве финансов. Она была знакома с творческой интеллигенцией.

В семье с родителями жила младшая мамина сестра Лариса, а брат Олег быстро женился и переехал к жене. Стало чуть попросторнее. На тридцати шести квадратных метрах в Стремянном переулке дом 36, квартира 6 осталось жить шестеро. Естественно люди «мозолили глаза» друг другу, уставали, от этого вспыхивали маленькие конфликты, ведь людям свойственно желание уединится, оставшись наедине с собой.

После войны буханка хлеба стоила на черном рынке 800 рублей. Бабушка шила из тряпок какие-то фартуки, продавала на рынке, чтобы хоть что-нибудь на стол принести. Жили бедно, тяжело. Купить, надеть на себя какую-нибудь обновку – это был праздник. Но бедность – хороший опыт для способных учеников.

Жизнь была тяжелая, но строгая по духу, по иерархии. Старших дети должны были уважать. Любой незнакомый взрослый мог на улице дать пацану подзатыльник «за шалость», если считал, что тот неправильно себя ведет, и мать шалуна – говорила за это спасибо.

Тад рано был приучен помогать взрослым, и когда, убираясь, мыл кухню и туалет, то иной раз через его голову летали и втыкались в дверь уборной ножи и вилки. Соседская семья любила покачать права. Скандалы и драки были в этой квартире явлениями частыми и закономерными.

Соседка, бабка Хая втихаря доливала в чужие кастрюли сырой воды вместо супа, воровала котлеты, а Любчиковы, вылезая ватагой из-за печки, начинали махаться чем под руку попадет, но вместе все они – не любили бабушку Тада за врожденную интеллигентность и отвращение к ссорам. В общем, в чистом виде – коммуналка, большевики знали, что делали, селя вместе людей различного социального происхождения.

Бабушка Тада была родом из обедневших саратовских дворян. На нее в юности положил глаз Иван, тогда всего лишь денщик ее отца. Видя большое взаимное влечение молодых людей, отец, помещик и офицер, решил положиться на судьбу и предложил солдату сыграть за руку своей младшенькой дочери в карты. Проиграл и не стал молодым мешать. Но постепенно с годами, разница в происхождении стала проявляться, жизнь бабушки стала пыткой…

Пацаном Тад рос тихим, скромным, но крепким. Часто приходилось подрабатывать, и уже в 7—8 лет Тад один двуручной пилой управлялся с кубометром дров, затем колол все это и складывал в штабель, получая за это 25 рублей в ценах до реформы 1948 года. Во дворе 36– го дома жило три интеллигентных семьи: Лебедевы, Чегисы и Чистяковы. У первых двух были девочки, а Тадеуш со своим иностранным именем – был постоянной мишенью для насмешек и драк.

Любили же некоторые родители давать своим детям имена: Ноябрина, Вилор, Марлен, совершенно забывая, что этим детям, так обозванным, идти по жизни, и что, вероятно, у них тоже будут дети, с такими жуткими отчествами, а родителей, как известно, не выбирают.

Иной раз приезжали в гости бабушкины сестры: Елизавета, Зинаида со своими сыновьями, Бэноном, Зигмундом. У старшей и средней бабушкиных сестер, мужья – были поляки, Франц и Ян. Соответственно мамины двоюродные братья – Бенон Янович и Сигизмунд Янович Рынкевич и сестра Цецилия Францевна Василевская. Мать Людмила и Таду «залепила» нерусское имя в честь национального героя Польши Тадеуша Костюшки.

К тому же предки Тада некоторое время жили в Польше: бабушка вместе со своим отцом и сестрами. Есть такой под Краковом форт Згерж, очень маленький тихий польский город в Лодзинском уезде Петроковской губернии, на левом притоке Вислы реке Бзуре. Отец ее, прадед Тада – служил там. Тогда в первое десятилетие ХХ века, как и теперь офицеров переводили с места на место, из одного гарнизона в другой.

Потом, уже став взрослым, заинтересовавшись историей своей семьи, Тад узнал, что когда во время Первой мировой войны Брусилов стал командующим западным фронтом, то тогдашний верховный главнокомандующий всеми сухопутными и морскими силами Великий Князь Николай Николаевич обратился к полякам с предложением, от которого они не могли отказаться.

1 августа 1914 года он издал воззвание к полякам о воссоединении польского народа под скипетром Русского Царя и о возрождении Польши, «свободной в своей вере, в языке и в самоуправлении». 5 августа это воззвание к освобождаемым зарубежным славянским братьям были опубликовано и принято поляками с восторгом. Предполагалось объединить Польшу, до того момента разъединенную между Россией, Австрией и Германией. Поляки были «за». Это потом, когда к власти пришло большевистское правительство, началось противоборство. А прежде нигде нападений на русских солдат не было: ни в Чехословакии, ни в Болгарии, ни в Румынии, ни в Польше.

Польша – страна своеобразная: то это «задворки Европы», то ее же «разменная монета», то «санитарный кордон» от надуманной «угрозы с востока». Но ни прадед Тада, ни его дед об этом, скорее всего, не задумывались. Дед, прежде чем стать у бабушкиного отца вестовым, был крестьянином. Крестьяне жили на земле, возделывали ее, и им – ничего другого не было нужно. Среди них были и богатые, которые прекрасно справлялись со своей землей и брали еще в аренду у помещиков. Выкупали себя, торговали хлебом, рабой.