"Сидя в лодке, старик из Намюра

Восклицал: «Наконец я на море!»

Услыхав: «Вы на суше!»,

Он едва Богу душу

Не отдал от досады и горя".

Утро стоит начинать с чая.

Об этом Мистер Марсель твердил Миссис Марсель каждый день перед тем, как уйти на маяк и провести там около пяти часов. Миссис Марсель подобное «хобби» не одобряла – она считала, что обслуживание вышки пустое дело. Во-первых, она лишь внешне походила на маяк. Во-вторых, навигационная система кораблей уже несколько веков не нуждалась в наличии маяка на берегу. Но Мистер Марсель упрямо ходил туда каждый день, и каждый день он выполнял один и тот же ритуал.

Восемь утра – подъем. Осознание себя в куске зеркала, висящем над тумбой.

Девять утра – завтрак. Мистер Марсель предпочитал земное английское меню: чай, вареное яйцо, ломоть черного хлеба, соль и газету, пусть и не первой свежести. Десять утра – расчесывание усов. Далее Мистер Марсель надевал старинный цилиндр, который не разваливался лишь благодаря десятку пестрых заплат, и, учтиво попрощавшись с женой и двумя очаровательными сорванцами, отправлялся в сторону Порта.

Маяк действительно не походил на привычное землянам сооружение – он был лишь частью Ковчега Криоса, оборудованием, которое после удара о Экиа-Нова пришло в непригодность. Местные энтузиасты слепили маяк из упавших останков, и его ждала бы участь всех наспех собранных произведений искусства, если бы не Мистер Марсель. Воспитанный в духе традиций, он пообещал себе, что станет смотрителем Маяка, как и его пра-пра-пра-пра… дедушка, Джони Джон Старший. Кто, если не Мистер Марсель?

После ежедневной уборки Мистер Марсель любовно проверял фонарь, который почему-то упорно продолжал светить несмотря ни на что, обедал тем, что ему послала Миссис Марсель, и погружался в чтение. Больше всего Марсель любил поэзию, поэтому неудивительно, что спустя годы поглощения рифм он и сам стал писать небольшие лимерики, которые по вечерам зачитывал детям. Иногда Мистер Марсель, как он изволил выражаться, хулиганил: поворачивал вентиль, ослаблял крепление и направлял луч света в сторону города.

Первым делом тот указывал на Улицу Красных Фонарей, так что вусмерть пьяные матросы лицезрели столб света с небес, падающий на бордель «Семь Девиц».

«И если это не знак, то что?» – думали они и с трепетом в груди бежали в объятия портовых девиц.

Еще немного повернуть вентиль – и свет указывает на бар «Рыбий хребет», прекрасное место для тех, кому не хватает в крови виски, фосфора и проблем.

Центральный ринг спонтанных боев среди матросов любой категории, деловой центр для переговоров торговцев рыбой и, конечно, колыбель любимого местными блюда – «Пороха» или сушеного рыбьего хвоста под специями. Любимого и практически единственного, ты как ни старайся, а в портовом «городке» из еды в основном рыба.

До таможенного пункта и складских помещений луч уже дотягивался с трудом. Все-таки куски Криоса технически не являлись маяком и не были рассчитаны на охват в триста шестьдесят градусов. Иногда Мистер Марсель устраивался на открытой площадке с чашечкой чая и задумчиво наблюдал за небом – интересно, какой она была, Земля? Такого же цвета там было море? Также матросы бежали на свет? Также пах рыбой чай?

Дни летели беззаботно, один за другим.

Мистер Марсель вставал каждое утро, причесывал усы, надевал цилиндр и с авоськой в руках бодро шагал в сторону маяка.

Пока однажды его привычный ритм жизни не прервал один случай.

Летом, в сто двадцать пятом году от Исхода, в пятнадцать часов дня, Мистер Марсель смазывал вентиль, когда вдруг услышал странный шум. Шум отчетливо напоминал треск ступенек, а, как известно, никто кроме Мистера Марселя не мог в сей час подниматься на верхний этаж. Убедившись в том, что сам он уже как пять часов находится у фонаря, Мистер Марсель заглянул в люк.

Из люка на него удивленно взирал господин, чей цилиндр был в состоянии даже худшем, чем цилиндр смотрителя.

– Добрый день, – поздоровался Мистер Марсель. Все-таки, он был потомственным англичанином, а значит помнил про учтивость, даже если его изволят грабить.

– И тебе не хворать. Ну-ка, подвинься, Отец, я с трудом сюда добрался.

Мужчина грузно вывалился на площадку подле лестницы и, оправив жилетку, воззрился на Марселя. Тот ждал. Потом неловко заметил:

– Бабочка.

– Что – бабочка?

– Вы ее зажали.

– А. Да.

Мужчина поднял голову и бабочка, намертво вбитая иглой в горло, затрепетала. Марсель сглотнул.

– Вот что. Я немного не ожидал, что тут кто-то изволит шляться вообще. Позвольте спросить – а что вы здесь делаете?

– Служу, мистер…

– Сезам.

– Мистер Сезам. Я смотритель маяка, уже много лет.

– Вот как.

Сезам почесал макушку.

– И тебе за это платят?

– Нет, конечно. По вечерам я чищу рыбу и мою посуду в небольшой лавке у дома.

– Дети есть?

– Да, мистер Сезам. Двое. Два мальчика.

– Эх. У меня тоже есть дочка.

Замешкавшись на секунду, Сезам уселся на место Марселя и шумно отхлебнул чаю. Отплевавшись, он спросил про жену, потом про быт Марселя. Пошутил разок про усы.

Наконец, смотритель не выдержал:

– Да, это все очень занятно, но Вы так и не сказали, что Вам нужно и почему

у Вас игла торчит из шеи.

– Разве? Вот незадача, разрази меня трупная оса. Мой дорогой Марсель, – Сезам с трудом поднялся и поправил сползающие штаны. – Ты пойми, я лично не хотел приходить. Мне как-то не вперлось лезть на непонятную башню самому, но мой помощник оказался слабаком и свалился где-то на третьем этаже с лестницы, вопя что-то про страх высоты. Забавно, правда? Наверное, у него голова так съехала после того, как он с Ковчега об Экиа-Нова ударился.

– Но ведь это было сто двадцать пять лет назад…

– Собственно, – Сезам обнял Марселя за плечи. – Пришлось ползти сюда самому, пока этот идиот не заблевал мне всю жилетку. А залез я сюда ради вот этого. Ради хренового фонаря. А знаешь почему, Маркиз?

– Марсель.

– Да, вероятно, ты прав. Потому, что внутри этого фонарика – кристалл. И очень хороший кристалл. Редкой хорошести. Эта мразь светит уже… сколько ты сказал? Сто двадцать пять лет? И до сих пор с ним все нормально. Поэтому я пришел забрать эту лампочку к себе домой.

– Вы не можете! Этот фонарь – душа маяка. Он должен остаться здесь, это его дом.

– Эй, ты. Полегче. Это всего лишь стекляшка.

– Нет, мистер Сезам. Я уверен, что этот фонарь – живой!

– Ох, да что за чушь ты несешь.

Сезам встал с кресла и шагнул в сторону фонаря, но дорогу ему перегородил Мистер Марсель – усы его топорщились от гнева, жилистые руки тряслись. Он был полон решимости защищать маяк. Сезам вздохнул – ну, почему он должен делать всю грязную работу? Ну, что это такое. Он же старший. У него же даже подчиненные есть.

Одной рукой Сезам поднял Марселя за шиворот, второй достал из кармана

обрубок сигареты и сунул его в рот.

– Послушай меня, парень, – процедил Сезам сквозь зубы. – Я вообще добрый. И ничего не имею против рабочего народа. Но мне нужен этот кристалл, а ты мешаешь мне пройти и не даешь достать спички, а я очень хочу курить.

– Не позволю забрать кристалл. Маяк… должен светить. Хотя бы один маяк на планете должен гореть.

– Ладно, как скажешь, Мистер Марсель. Я совершенно не злюсь. И ты не злись.

Сказал Сезам и с силой ударил Марселя об стену. Тот, хоть и не ожидал подобного выпада, благоразумно потерял сознание.

Решив, что смотритель больше не представляет никакой угрозы, Сезам подошел к фонарю, без особых усилий открутил гигантское стекло и, осторожно накрыв кристалл цилиндром, вытащил его наружу. Цилиндр Сезам укутал в плотный мешок, но даже через него казалось, что внутри лежит украденная с неба звезда. Вот и все, и никаких проблем. Живой фонарь он нашел, видите ли. И чего только не привидится от постоянного запаха рыбы. Да, старик?

Мистер Марсель не ответил.

Часы на башне пробили три часа и тридцать минут.

Когда они отстучали пять раз, Миссис Марсель подняла тревогу.

Смотрителя обнаружили почти сразу – с глубокой ссадиной на лбу, без любимого цилиндра на голове, но живого. На все расспросы о том, что случилось, он тихо смотрел в сторону моря, вздыхал, тер шею и молча заваривал чай.