День за днём, то теряя, то путая след,

Я иду в этот город, которого нет.

Регина Лисиц

© Юлия Бекенская, 2015

Редактор Андрей Селезнев

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Рябь на Неве

Кошкины сны

…ты же темный, как кошкины сны,

потеряешься в городе этом, найдет полицейский, а ты только «мяу» да «ы-ы».

Дмитрий Воденников

Заболела она глупо, в разгар лета. ОРВИ, сказал доктор. Да какое, там, к черту, ОРВИ? что это вообще за зверь?

И еще этот обморок, в самом начале. Ленка, словно став на миг гуттаперчевой, вдруг скользнула на пол, свернулась эмбрионом и затихла.

Болела долго. Металась на простынях, и легкое тело ее стало вдруг жарким и неуклюжим. Никита заметил, что днем ей легче. Возвращался с работы, заставал почти в норме. А вечером она опять бредила, скатываясь в полусон, или вдруг открывала глаза, глядела с испугом.

А после оказалось, что она от Никиты отвыкла. Смотрела в упор, словно чужая. Даже домой не хотелось: словно его выдавливало из общего их пространства. Сегодня, наконец, прорвалось.

– Я не знаю, почему так. Ты входишь – мне дышать трудно. Как аллергия… – она осунулась, желтые тени залегли под глазами, скулы стали резче.

– И что мне делать? – спросил он растеряно.

– Не знаю, – она смотрела виновато. – Может, мне пока к маме уехать? Одна я боюсь. Сны… я сама себе снюсь, представляешь? В зеркалах. Двойниками. Не страшно бы, но это – не я. Смотрит, просит: отдай. Я сто раз спрашивала, что? Что? А она – отдай, и плачет…

– Уедет она… давай без резких движений? Ты отдыхай, а я за снотворным схожу, – Никита погладил ее по плечу.

Она не отстранилась, но было видно, как напряглась спина.

Он вышел на улицу. Аллергия на мужа. Нормально, да? Представилось, как в оскаленной мине рекламный агент протянет ему упаковку: – аллергия на мед, пыльцу и супруга? Аэрозоль «недышин» – мы вам поможем!

Но не игра это, не притворство. Другое. Ладно, там видно будет…

Питер мок под дождем. Глядя по сторонам, Никита думал привычно: почему у нас не моют окна домов? Вся Лиговка в грязных стеклах. Вот, полюбуйтесь: витрина, сто лет как не мытая, в ней – странная жестянка: то ли самогонный аппарат, то ли – робот из старого советского фильма. На синем бархате – звезды из фольги. Цирк! Сверху вывеска – «Трактир на Млечном пути». Внизу меню мелом на дощечке: кофе, бизнес-ланчи, банкеты, свадьбы… Цветным мелом приписка: КОЛДУНЬЯ. ВХОД СО ДВОРА.

Он пожал плечами и почему-то прошел во двор. Желтый колодец неприязненно щерился окнами. Единственное крыльцо в три ступеньки заканчивалось облупленной дверью. Белела табличка: «прием с 11 до 23». Пока Никита стоял и думал, зачем он тут, дверь приоткрылась.

– Заходи, – сказали ему, – чего стоять, раз пришел.

Колдунье было за шестьдесят. Смуглая, словно выдубленная солнцем и ветром кожа, седой еж волос и пронзительные глаза делали ее похожей, скорее, на флибустьершу в отставке, чем на деревенскую бабку-шептунью.

Он сидел в кресле напротив и следил, как маленькие крепкие руки тасуют колоду. Женщина смотрела без улыбки. Спросила дату рождения. Достала планшет, поводила тонким ногтем по сенсорному экрану. Никита хмыкнул: даешь смычку метафизики и нанотехнологий! Сейчас еще, в ногу со временем, клонирует гипоалергенного Никиту и решит их с Ленкой проблему.

– Два года назад, в августе, – спросила она, – у вас что случилось?

– Ничего, – не сразу ответил Никита. Пальцем в небо, наверно, тыкала, а – попала. Раз такая умная, пусть сама скажет, и спросил: – А что?

Женщина сказала, перейдя почему-то на «ты»:

– Я скажу, а ты слушай. Если ошибаюсь – уйдешь. Она у тебя светловолосая, высокая. Мерзнет часто, в рукава руки прячет. Два года назад, когда… ты знаешь, что было, она чуть с ума не сошла.

Верно, подумал Никита, какой-то доброхот из агентства позвонил ей… перепутал, дебил. Их с Чижом перепутал. Ленка чуть не спятила тогда…

– Она боится. Каждый день боится, что ты не вернешься. Страх у нее с тех пор. Сны у нее…

В цвет, подумал Никита.

– Она задыхается иногда, – продолжала колдунья, – ей все мерещатся те завалы. Кажется, что воздуха нет…

…Воздуха нет. Каменное крошево, пыль, песок во рту, на зубах, на языке. Рот сухой, хочется сплюнуть, а нечем. Дышать тоже хочется. Невыносимо, мучительно хочется дышать. Заорать никак, сдавлена грудь. Ччерт. Откуда она это знает?!

Колдунья не спускала с него глаз. Никита медленно кивнул.

Из-за двери появился мужчина. Небольшого роста, юркий, в улыбчивых морщинах, он принес с собой запах табака и мангала. Встал за спиной, положил женщине руки на плечи и чмокнул в макушку:

– Подхалтуриваем?

– Мешаешь, Рик, – она поморщилась. Сказала Никите: – Подожди здесь. Мы с мужем на минутку…

Оба вышли. Из приоткрытой двери долетали обрывки разговора:

– …опять за старое? Отберут же лицензию!..

– …сам, представляешь? Надо же, как, – женский голос был растерян.

– Прошлый раз нас вышибли из Мюнхена, – гнул свое мужчина. – Вот почему я шкурой сейчас чувствую неприятности?..

– Две недели назад, – женщина заговорила тише, до Никиты долетело последнее слово, – с той стороны…

– Марго, – простонал мужчина, – и ты открыла?..

Снова женский шепот, потом возглас мужчины:

– Ну, ведь безобидный же, да? Из местных травок? Корень женьшеня там, репей, ваниль с подорожником?..

После ответа женщины повисло молчание, потом дверь со стуком захлопнулась.

Какое-то время Никита не слышал ничего. Потом мужчина заголосил:

– …открыть! А если ты ошибаешься? Ты представляешь, как можно влипнуть?! Господи, какое место удобное: центр, метро, аренда нормальная. Повара приличного нашел! – он причитал, как дервиш.

– Хорошо, – женский голос стал ледяным, – сейчас я пойду и скажу ему «до свидания», так? – и столько в этом «так» было силы, что моментально представил Никита, как взметнулся на мачте Веселый Роджер, тугим влажным ветром выгнуло паруса, и по воле маленькой крепкой руки рванула лихая шхуна на абордаж…

Муж пошел на попятный:

– Тихо, тихо. Не кипятись! А если…

Неразборчивая скороговорка. Рик сдался:

– Тоже, вроде, ничего страшного… Ладно, идем. Человек ждет…

Будет сейчас клоунада, решил Никита. Впарят ему про дорогу дальнюю и даму треф, продадут жабьей икры полкило или хвост убитой в полночь гадюки – на счастье. Только откуда она про Ленку-то знает?

– Иди, – сказала Марго. – К ней иди. И не волнуйся. Все у вас хорошо теперь будет. Муж проводит, – и, кивнув на прощание, вышла.

И все?! – подумал Никита.

Мужчина повел его через коммунальные дебри. Остановился у обшарпанной двери, не той, через которую его впустили.

– Ну, бывай, – сказал хозяин. Если что – до четырех утра я тебя подожду. Вечер у тебя впереди и полночи.

Никита пожал плечами: с какой бы стати ему сюда возвращаться? И вышел.

Дворик был уже другой. Обычное дело – сквозная квартира на два выхода. Только зачем этот цирк?

Дождь кончился, ошметки облаков скользили по небу. Путь домой оказался длиннее – проходной двор, через который он привык срезать дорогу, был забран решеткой. Окольными тропами выбрался на Марата, нырнул в колодец родного двора.

Позвонил, дверь открылась. Ленка распахнула глаза, прижала к губам ладошки, смотрела, будто не веря, потом бросилась на шею:

– Ты…

– Я, – опешил Никита, – а кто еще?

– Ничего не говори, – она повела его в дом, – потом, все потом. Сейчас ребята придут! Сейчас будет праздник.

Она сновала из кухни в комнату, накрывала на стол и щебетала. Как здорово, что он вернулся. Как теперь классно все будет. Теперь и окончательно все у них станет хорошо. Он хмыкнул. Может, потом и расскажет, как Никитушка-дурачок за чудом ходил. Но не теперь. Кого она, интересно, позвала? Сюрприз будет.

И сюрприз – был. Они ввалились все и сразу, хлопали его по плечу, жали руку. Сенька с Кайзером, года два их не видел, Карась… а этот как? Он же вроде… того? Никита слышал, говорили о каком-то страшенном ДТП на Кольцевой. Слухи? Конечно, слухи! И Серега пришел. Этот живей всех живых, шуршит себе – от Зимнего до Смольного. Чиж ввалился, огромный, громогласный…

Чиж? Не может этого быть.

Он сам, Никита, ходил к его матери. Не хотел, боялся, но пошел. Кто-то должен был. Никита тогда с ним фотографом напросился, командировка была на месяц, от агентства новостей…

…Пустая улица, вода журчит из раздолбанных водопроводов, коты орут, как оглашенные. И они с Чижом, два идиота под южным небом в городе Н, где гортанная речь, а звезды злы и огромны, как блюдца. Где эхом войны – мины в домах, в тех странных домах, где вперемешку слепые глазницы выбитых стекол и стеклопакеты с дымами буржуек.

И дом. Вернее, уже не дом, а обрубок. Дурацкое это пари, рулетка гусарская, после которой он намертво бросил пить… Он да Чиж, оба пьяные в дым, хихикают и идут. Туда…

Никита вспомнил, как сидел на кухне, мусолил ложечкой кофе, смотрел в прозрачные, выплаканные до бесцветья, глаза…

Два года тому, ровнехонько. Чиж, Саня Чижов, город Н. Тела не нашли… как же это?!

Чиж крепко пожал ему руку, потом отвел глаза:

– Живой, черт! А мы тебя чуть… – и тут уже кто-то другой окликнул его, полез здороваться, и Никиту подхватило потоком. С непривычки, с развязки он как-то быстро сделался пьян, но никто не заметил. А за столом совсем не стало времени расспросить, потому что во всем этом шуме, бликах, запахах каждый говорил о своем и со всеми сразу:

– …ору что есть мочи: Зенитушка, дави! чуть сердце не выскочило!..

– Ленок, да не суетись ты, присядь. Тут все свои…

– Да какой это, к черту, движок? Вот у бэшки – да, это – движок…

Они шумели, чокались, и всем хватало еды и места. Ночь качалась, звенели подвески на люстре, лица краснели, и над столом висел тот праздничный шум, в котором невозможно говорить с кем-то одним и серьезно, а только со всеми – и про разную ерунду.

А когда обе стрелки на часах замерли в верхней точке, ставни на окнах с уличной стороны вдруг захлопнулись сами собой. Дом дрогнул, зазвенели приборы.

– Это что?.. – спросил ошалело Никита. Отродясь не было в доме ставен, никогда не закрывались снаружи окна.

– Разводят, браток, – весело пояснил кто-то, – ты что, придремал, что ли? Полночь уже. Первый развод.

Ставни открылись. Никита подскочил к окну и оторопел: вместо привычного колодца двора под окнами плескалась Нева.

Теперь дом выходил фасадом на набережную. На том берегу красиво светились купола Смольного собора.

– Что за бред?! – вырвалось у него.

– Охта? – разочаровано протянул Карась, подходя, – Да уж, не повезло. Пилить мне теперь до Гавани хрен знает как. Такси, что ли, вызвать?

– Подожди, – Лена подошла, обняла Никиту, положила голову на плечо, – еще в полчетвертого переедем, будет поближе.

– Да пора мне уже, – засобирался Карась, – сейчас тачку вызову. Кто со мной, ребята?

Никита тупо смотрел в окно. Лена погладила его по волосам и сказала:

– Знаешь, а когда ты пропал… нет, лучше не буду… Хотя, скажу. Я ставни сломала. Представляешь? Специально. Садилась у окна. Все смотрела тебя среди них. Среди прозрачных, – она заговорила тише. – Потом кто-то наябедничал, механики приехали и доктор. Грозил. А мне было все равно.

Она словно очнулась:

– Нет, не думай, что я сумасшедшая. Просто ждала… не верила, что ты пропал. Глупости разные делала… последний раз, недели две назад… – она оглянулась. – Ой, ребята собираются, пойду провожать, – и скрылась в прихожей.

Подошел Саня Чиж и встал рядом.

– Что-то ты не в себе, Кит, – сказал он, – Ты прости, – он замялся, – я, как вернулся тогда, хотел к матери твоей зайти, но… не смог. А ведь и к лучшему, да? – он был уже сильно пьян, и бас его гудел, как труба.

Никита молчал. Что происходит? Как они из центра переехали на набережную? Почему Нева? Что за бред? Может, он спит?

– Стукни меня, Сань. Только легонько, – попросил он.

– Да ты что, браток? – застеснялся тот, – думаешь, я тогда сбежал? Меня оттуда выдернули, после твоей истории, словно морковку с грядки.

– Ага, – продолжил Никита, не сводя с него глаз. – Позвонил Леонидыч, весь на измене, и визжал в трубку: в двадцать четыре часа! Чтобы духу не было!

– А ты откуда знаешь? – удивился Чиж.

Потому что это на меня Леонидыч орал, хотелось сказать Никите, это я из Н в двадцать четыре часа сваливал, это меня откопали, а ты остался лежать в той дыре, разметало тебя, так, что и пуговиц не нашли. Два года тому…

Но сказал другое:

– Ничего я не знаю. Я даже не врублюсь, как это мы сейчас переехали.

– Дык разводят, Кит. Первый развод – в полночь, потом – после трех, забыл, что ли? Где ты пропадал-то, братишка? Хотя – не сейчас. Зайду на днях, и расскажешь.

– Мосты разводят? – уточнил Никита.

– Мосты?.. – Саня заржал, – Мосты… разводят? Ну ты дал! Помнишь песенку: в этом городе нет постоянных, кроме солнца, мостов и котов? Похоже, ни хрена ты не помнишь. Город разводят!

– Зачем? – спросил он.

Саня сказал терпеливо:

– Чтобы пропустить корабли.

– А мосты?

– Что – «мосты»? что ты докопался до мостов?

– Ну, мост разводится и корабли идут.

– Куда идут?

– Куда надо. По Неве.

– А откуда они знают, где в этот раз Нева потечет?!

Никита вытаращил глаза. Чиж помотал башкой и сказал:

– Харе дурака валять! Ты ж не настолько контуженый. Может, тебе пока с выпивкой завязать, а? Мосты – константа. Растут по графику, глянь расписание. За триста лет раз двадцать всего менялось, теперь постоянно. Не зря же место выбрано? Мосты растут, формируют русло, а город уже разводят вокруг, чтоб удобно было. График можно в интернете скачать… Что тебе еще напомнить? Из букваря? Мама мыла раму. Дважды два четыре. Слушай, – оживился он, – А давай я тебя, действительно, стукну? Для освежения…

– Я тебе стукну, – улыбаясь, пригрозила Лена, которая подошла неслышно и встала рядом, – Саша, тебя ребята просили поторопить…

– Ладно, бывай, – Чиж сунул ему лапищу, – созвонимся на днях. Мосты разводить, – повторил он, – юморист контуженный…

На посошок, прошуршало в прихожей. И все опять улыбались, жали клешню, а потом удивительно быстро для таких больших, шумных, нетрезвых всосались в задверную ночь и исчезли.

Чуть позже, когда вызверился серпом в окошке тонкий месяц, Ленка обняла его и сказала:

– Сегодня два года, как… но я почему-то знала. Позвонила ребятам. Мы никогда не говорили, что ты погиб. Ушел. Значит, должен вернуться. Год назад собирались, решили, что если придешь, никто ни о чем тебя не спросит. Но ты мне расскажешь? Не сейчас, потом? – она заглянула в глаза.

Значит, я погиб, думал Никита. А Чиж остался. Стоп. Я? Вот он я. Дом? Мой же дом! Только дурацкие ставни. И Нева под окнами.

Тут его ждали. Вот только где это – тут?..

– Я даже к колдунье ходила, – сказала Лена, – две недели назад…

Облако волос под его рукой было невесомым. Светлые пряди, чуть светлей, чем у… его Ленки? Эта – другая. Бедная девчонка, подумал он. Ленка же… почти. Наверно, так сестрами-близнецами бывает: как две капли похожи, но нужна-то – одна. И точно знаешь, кто именно.

Она смотрела на него. Внимательно и грустно.

– Ты не расскажешь мне? Ты что… не рад? – спросила она.

– Рррад, – сказал он с запинкой.

И что рассказывать? Жил дома, с тобой, долго и счастливо. До этого вечера. А она два года ждала его здесь. Да не его! Другого Кита, которого нет на этом свете, наверное. Смелого, бедового… потому и остался там, в провале. А выкарабкался – другой…

А может… а если это наркотик, и он грезит? конечно! Подмешали что-то в питье, вот и сглючило. Мозг обрадовался, стал услужливо толкать по этому пути: ты спишь, это сон…

– Хочешь, завтра съездим к доктору, – вдруг предложила Ленка. – Он очень известный: гипноз там, тренинги… восстановление памяти. Я посмотрела, на всякий случай…

– На какой случай? – спросил Никита.

Приехали. Где ты, где ты, белая карета? А ведь ее тоже что-то смущает. Он другой. Похож, да не тот. Как воскресший кот с кладбища домашних животных. А тот неплохой, похоже, чувак был. Как все обрадовались! Вот уж свезло увидеть собственные поминки.

И что теперь делать? До четырех, сказал ему Рик. А потом что? Он превратится в тыкву? Или просто не сможет вернуться?

– На какой случай? – повторил он. Она не ответила.

Бедная девочка. Бедная, ага, сказал внутри кто-то злой. А кто кричал его Ленке: отдай? Кто его сюда затащил?

– Лена, как звали колдунью? – спросил он.

– Зачем тебе? Глупости же…

– Такая маленькая, смуглая, с седыми волосами?

– Толстая, огромная, с рыжей крашеной копной, – засмеялась она и обхватила его за шею.

Ну врет же! тоже чувствует, что все не так.

– Лена, – спросил он, – ты что, знала? что я – не он? Другой Никита?.. ты знала?

Вспугнутые птицы в ее глазах поднялись. Взгляд потемнел, и стало яснее несходство. С мягкой, молчаливой Ленкой. Его Ленкой.

– Что ты говоришь, – ровно сказала она. – Разве есть на свете другой? Давай спать. А завтра будет новый день.

И ты поведешь меня к доктору, подумал Никита, на лоботомию, угу… Бредовый день, бредовый город. Как сказал Чиж? Кроме солнца, мостов и котов? Неожиданно для себя спросил:

– Солнце, мосты и коты… почему коты?

– Спроси сам, – она отвернулась, кусая губы. – На лестнице Ватсон дежурит.

На лестнице. Ватсон. Дежурит. Нормально?

– Так я… пойду? – спросил он чужую женщину с лицом Ленки.

– Ты вернешься, – ответила она. – Чуток подумаешь и вернешься. Я проснусь, а ты уже будешь здесь.

Никита вышел, не ответив. На лестнице закурил.

– Я же сто раз просил дымить пролетом выше, – раздался голос. Никита оглянулся в поисках собеседника. На подоконнике сидел крупный рыжий кот.

– Здрастьте, – сказал он – Ватсон?

– Ага, – откликнулся кот, – и тебе не хворать. Предвижу вопрос. Отвечаю: говорю тут, действительно, я.

Никита затушил сигарету.

– Мне нужно на Лиговку, – сказал он.

– К Марго собрался, – Ватсон прищурился. Его голос ровным мурчащим дискантом звучал прямо у Никиты в голове. – Она мне кило парной телятины обещала. Ты ей напомни при случае…

– Ты знаешь Марго? Ты понимаешь, что тут происходит?..

– Вообще или в частности? – осведомился кот.

Никита взглянул на часы.

– Некоторым жаль потратить пять минут на разговор, который может сберечь им сутки, – заметил Ватсон.

– Я слушаю, дружище, – вздохнул он.

– Теория котоцентризма, – начал кот.

Издевается, подумал Никита.

– Теория котоцентризма, – продолжил собеседник с нажимом, – уходит своими когтями в тот период, когда зарождался этот город. Петербургский пра-кот, любимец Петра…

– Разве у Петра был кот? – спросил Никита.

– Петр построил город, – был веский ответ, – разве можно сделать что-то стоящее, не имея поддержки кота?

– Да, в самом деле…

Кот застыл, словно проверяя, нет ли в ответе иронии, и продолжил:

– Мы не любим перемен. Поэтому все, что можно было сделать постоянным, стало таким: дождь идет строго по расписанию, мосты растут по схемам. Пра-коту пришлось повозиться, намурлыкивая архитекторам чертежи. Весь город, развод которого – произведение искусства, подчинен ритмам котогармонии. И только вода переменчива.