V

– Девять минут до вертолета! – крикнул лейтенант.

Флаги на флагштоках затрепетали, поднялся ветер.

Колин махнул рукой, какой-то мужчина скрылся в квартире в пентхаусе и вернулся с ведерком, из которого торчала бутылка шампанского.

– Попрощаемся, как велят правила хорошего тона, – улыбнулся Колин. – В эпоху декаданса говорили, что после нас хоть потоп, но в нашем случае, когда потоп уже начался, полагается откупоривать старые вина и пить их, главное – чтобы у тебя был рот и горло, в которое эти вина можно влить. Потому что скоро эту глотку перережут.

– Ну что ж, – я взял у мужчины с ведерком узкий бокал, – лично у меня, Колин, оптимизма больше.

– Ты всегда таким был, Уилл. После случившегося мне остается лишь удивляться, что ты не утратил веру в человека. Мне бы хоть каплю твоей наивности и твоей сердечности. Они хотя бы согревают. Но у меня вместо этого холодный, рациональный мозг. Это все равно что жить зимой в каменной крепости.

– Вроде твоей тюрьмы на Крысином острове.

– Да, – согласился Колин, – кстати, мне тут объяснили, откуда там так много крыс. В девятнадцатом веке, до того как на острове построили тюрьму, там была больница, куда отправляли больных тифом, чтобы те не заражали жителей города. Они знали, что умрут и что на материке никто, даже родственник, не притронется к трупу тифозного больного. И крысы тоже об этом знали, с наступлением темноты они начинали подскуливать – ждали, когда откроется черный ход больницы и оттуда выбросят свеженький труп. Когда на острове кто-то умирал, тело сжирали еще до восхода солнца, и такой уклад всех устраивал.

– И ты в это веришь? Или ты и впрямь думаешь, что крысы туда сбежали от тифа, как ты сам?

Колин кивнул.

– Для крыс человеческий тиф не заразен, Уилл, а вот наш страх перекидывается и на них. А напуганные крысы агрессивны, поэтому мы начинаем их убивать. Нас не вирус сломит, Уилл, а боязнь друг друга.

Я подумал о страхе. Страхе, который испытал в ту ночь, когда «Хаос» явился к нам домой. Страх, о котором я тщетно старался рассказать в ту ночь, когда мы с Хейди заявили в полицию, и на следующий день, когда мы приехали в полицейский участок и встретились с двумя следователями.

Сидевшие за столами следователи, избегая наших с Хейди взглядов, уткнулись в блокноты. Я подумал, что причина этого – ужас пережитого нами: нашу дочь похитили, жена подверглась групповому изнасилованию, а сам я, в это время связанный, сидел в гараже. Лишь позже я понял, что такую реакцию вызвало мое упоминание Брэда Лоува, сына телекоммуникационного магната Колина Лоува.

– Мы займемся вашим делом, – проговорила женщина-следователь, представившаяся как старший инспектор Гарделл, – но и вы дышать не забывайте.

– Не забывайте дышать? Как нам теперь вообще дышать-то? – Я и сам не заметил, как перешел на крик, но тут Хейди положила свою руку на мою.

– Простите, – извинился я, – но нашу дочь похитили, а мы сидим тут и… и…

– Мы все понимаем, – успокоила меня Гарделл, – я неправильно выразилась. Я хотела сказать, что, возможно, нам понадобится время, сейчас положение дел таково, что полиция не располагает ресурсами для расследования всех насильственных преступлений.

– Мы тоже понимаем, что у вас есть дела важнее, – сказала Хейди, – но похищение произошло только что, похитили молодую девушку, и мы, можно сказать, подарили вам имя преступника. Если говорить о важности, то…

– Мы сделаем все, что в наших силах, обещаем, – Гарделл и ее коллега переглянулись, – мы сейчас выезжаем на дело об убийстве, но мы с вами еще свяжемся.

Они встали. Я тоже.

– Вы не снимете отпечатки пальцев? – спросил я. – Не сделаете анализ ДНК, не опросите соседей…

– Как я уже сказала… – проговорила Гарделл.

Остаток дня я безуспешно пытался связаться с Колином.

Еще я съездил на квартиру, ключи от которой забрал когда-то его сын, однако лишний раз убедился, что Колин сказал правду. Квартира выгорела дотла.

Я колесил по улицам, почти надеясь, сам не зная почему, что на меня снова нападет какая-нибудь шайка. Но этого не случилось. Все словно вымерло. Как бывает во время перемирия.

Я вернулся домой, и мы с Хейди легли спать, положив между нами Сэма, наверное, чтобы чувствовать, что способны сберечь его, дать то, чего не смогли дать Эми.

На рассвете Сэм крепко спал, и я спросил Хейди, не хочет ли она рассказать мне о случившемся, о подробностях, которых не было в показаниях – хоть и четких, но кратких, данных ею полицейским.

– Нет, – только и ответила Хейди.

Я с удивлением посмотрел на нее. Как же у нее хватает сил оставаться такой спокойной? Психический шок иногда приобретает форму апатии, однако не в этом случае. Она как будто бы полностью сохраняла контроль над собственным телом и мозгом, принуждая себя к этому холодному спокойствию, подобно некоторым животным, которые умеют понижать температуру собственного тела.

– Я тебя люблю, – сказал я.

Она не ответила. И я понял. Хейди заморозила все чувства, заключила в клетку собственное сердце, чтобы оно не взорвалось, не вытекло на стол, на пол. Потому что такая она никому из нас не принесла бы пользы. Ради любви она стала любить нас меньше – вот в чем дело.

– Я тебя люблю, – сказал он.

Она не ответила.

Я подглядывала за ними в замочную скважину. Брэд склонился к девушке, к Эми. Она сидела у него на кровати, опустив голову, одетая в смехотворно большие клетчатые брюки для гольфа и мужскую рубашку, которые Брэд, похоже, вытащил из шкафа и которые принадлежали тем, кто жил тут раньше. Уезжали они явно налегке.

Я опасливо огляделась, прислушиваясь к голосам на кухне. Мне страшно не хотелось, чтобы кто-нибудь застукал меня за тем, как я подглядываю за шефом.

Потом я опять прильнула к замочной скважине.

Какая же эта Эми была красивая – даже когда волосы закрывали пол-лица.

Может, поэтому я и подглядывала?

Из того дома мы уехали быстро. Держась за мотоциклом Брэда, я мчалась по долинам, прорезающим складки в холмах в северной части города. Когда-то – тогда тут было полно койотов – здесь обитали художники и хиппи, люди, не имеющие средств жить в центре. А сейчас все изменилось: бедные поселились в центре, а у богатых были большие дома с видом на бухту и небоскребы. Впрочем, не исключено, что скоро все опять переменится. Множество домов здесь опустело, и мы все чаще замечали на обочинах дорог одичавших собак и койотов – они искали, чего бы сожрать. Новое пристанище «Хаоса» находилось совсем рядом с домом, где однажды давным-давно какая-то банда убила шесть человек, в том числе и жену богатого режиссера. Мы перебрались сюда после пожара в квартире у Брэда в Даунтауне. Эта вилла принадлежала кому-то из партнеров в фирме Брэдова отца, а когда началась пандемия, Брэд слышал, что этот чувак со всей своей семьей свалил в Новую Зеландию. Богачи, боящиеся конца света, вообще тогда завели себе моду покупать хаты в Новой Зеландии – вроде как она так далеко, что тяготы этого мира туда не доберутся. Но такого, чтоб все время везло, не бывает, и если верить новостям по телику – правда, их уже давно не крутили, – то в Новой Зеландии вирус порезвился хуже всего. Брэд сказал, не важно, мертв владелец этого дома или нет, сам дом пуст и словно приглашает нас к себе.

Всю дорогу Брэд ехал, поддерживая девушку, и даже на поворотах не лихачил. Я сроду не видела, чтобы он так осторожно ехал.

И вот теперь он сидит в здоровенной спальне и признается в любви.

Таким этого парня я еще не видела.

Из всех остальных у меня единственной имелась отдельная спальня, другие делили оставшиеся пять. Вилла едва не превратилась в свинарник, но я – к дикому неудовольствию Рагнара – настояла, чтобы Брэд ввел общий график уборки.

– Ты меня слышишь, Эми? – Брэд наклонился, стараясь перехватить ее взгляд. – Я тебя люблю.

Эми подняла голову:

– Я тебя не люблю, Брэд. Ты мне даже не нравишься и никогда не нравился. Отвезешь меня домой? Прямо сейчас?

– Эми, я понимаю, ты боишься, но…

– Я не боюсь, – сердито перебила она, – это ты, Брэд, боишься.

Он рассмеялся, но неискренне:

– А мне-то чего бояться? Ты приемы кикбоксинга знаешь?

– Того, кого ты всегда боялся, крошка Брэд. Твоего великого папочку. Боишься, что он придет и накажет своего поганого сынишку.

Брэд побледнел:

– Его мне нечего бояться – его тут все равно нет.

– А вот и есть, еще как! Он всегда сидит у тебя на плече. Это ему ты говоришь, – она склонила набок голову и, передразнивая искренность Брэда, пролепетала: – я тебя люблю.

Добром закончиться это не могло. Но она все не унималась:

– Но, как ты слышишь, отец твой говорит, что он тебя не люб…

Брэд ударил. Сперва ладонью, но достаточно сильно, поэтому ее голова на тоненькой изящной шейке откинулась назад. Она прижала руку к лицу. Из ноздри потекла кровь. Брэда я хорошо изучила, много раз видела, как он теряет самообладание, и раз уж это произошло, то дальше для Эми все будет только хуже.

– Не смей так говорить, – тихо сказал Брэд, – раздевайся.

– Чего-о? – с отвращением переспросила она. – Изнасиловать меня решил?

– Пойми одно, Эми. Я – единственный, кто способен спасти тебя от этого мира. А мир начинается на кухне в этом доме. Если я их не остановлю, они тебя в клочки порвут. Мы – волчья стая.

– Да лучше уж они вдесятером, чем ты, Брэд.

Он снова ударил. На этот раз кулаком. Эми попыталась дать сдачи, но он перехватил ее руку. Брэд – это комок рефлексов. Сильный и готовый обучаться. Умей он управлять чувствами, из него вышел бы отличный боец.

Он схватил ее за рубашку и дернул, так что пуговицы разлетелись по паркету. Потом он вскочил и стянул с себя брюки. Эми воспользовалась моментом, сползла с кровати и бросилась было к двери, но Брэд просто-напросто поймал ее за руку и бросил на кровать.

– Надеюсь – ради тебя же, – что ты не девственница. – Брэд уселся ей на грудь, зажав ногами ее руки.

– Я-то нет, – с вызовом бросила она, хотя голос дрожал, – а вот ты – да. Изнасилования не считаются. Да у тебя и сейчас ничего не выйдет…

Голос ее стих, потому что Брэд сдавил ей горло. Другой рукой он сорвал с нее мешковатые брюки и трусы. Хватку он, похоже, ослабил, потому что она забормотала:

– Потому что я твой отец, и это меня ты сейчас боишься, вот смотри… – И он снова перекрыл ей кислород.

Брэд втиснулся между ее ногами. Я видела, как напрягается его голая задница, но, судя по яростной брани и рывкам, у него ничего не выходило. Либо она своими словами испортила ему стояк, либо он просто не справлялся. Или – меня осенило, что существует и третье возможное объяснение, – он и впрямь любил эту девушку.

– Твою мать! – Брэд соскочил с кровати, натянул штаны и, застегнув их, бросился к платяному шкафу и вытащил что-то оттуда.

Что это клюшка для гольфа, я разглядела не сразу. Ухватив ее обеими руками, он вскинул ее к плечу и двинулся на Эми.

Я схватилась за дверную ручку и повернула ее. Или нет? Возможно, я не успела, возможно, дверь была заперта изнутри, возможно, я передумала. Ведь что я могла поделать? Послышался глухой удар, какой бывает, когда отбивают кусок мяса, и бита угодила ей в плечо. А следом – треск, словно за завтраком, когда разбиваешь яйцо, – это следующий удар, и клюшка разбила ей череп. Эми беззвучно осела на кровати.

Брэд развернулся и зашагал прямо на меня. Я отскочила на несколько метров, дверь распахнулась, однако мне удалось быстро повернуться, так что со стороны выглядело, будто я шла в сторону спальни, а не от нее.

– А вот и ты! – сказал он. – Пускай кто-нибудь поможет тебе отнести ее в подвал. И заприте ее там. Где стиральная машина.

– Но…

– Сейчас же!

Он прошел мимо меня к лестнице.