© Ярослав Полуэктов, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Платаны и каштаны
(Perfecion XXI.16)

Теги иллюстрации:

Германия, Мюнхен, каштан, платан, стол, бокалы, пиво, баба, сиськи, тринквассер, два идиота из России.

1

У меня есть прибор. Появился недавно. Не скажу какой, а то захотите себе такой же.

Присоединил. Включил. Повертел. Приблизил. Нашёл метку. Нашёл место. Сработало! Шевелится там. Расплывчато, правда. Не обманул китаец. Я уже проверял.

Гляжу в него и в этот раз. Навожу резкость вглубь, назначил громкость, и вижу, и слышу, слегка потрескивает, ну да и ладно: вот они голубчики! Как живые! Сидят! Хохочут.

Да, было дело. Смеялись. И немало. Было с чего смеяться: всё кругом смешно. А как иначе: Германия, пиво, полная свобода, мир, равенство, братство всех народов!

Ёпэрэсэтэ! Порфирий! Сергеич! – Здорово, Порфирий! Не слышит: прибор такой, старой модификации. Видно и слышно только в одну сторону. Не видно даже гнезда для микрофона. Каменный век! Надули!

Хотя китаец сказал, что есть там ещё не совсем раскрытые им функции, но это уже не его заботы, так как он вручил его мне навсегда, и ничуть не жалеет, так как ему уже всё это баловство надоело, а с меня, вполне может быть, – именно с таким посылом неуверенности сказал, – как со свеженького, мол, глядишь, и будет толк.

Я уже вертел приборчик раньше, круток совсем немног, но ничего нового так и не открыл. Туповат, наверное.

Ну ладно, смотрю дальше.

Остановился на Порфирии Сергеевиче. Кликуха его – Бим. Он мой товарищ. Вернее, того чувака в мониторе товарищ. Это приличная разница – я и тот «Я», который в мониторе. Разница примерно такая, как книжный герой и его живой прототип.

Сидит Бим с Кирьяном Егоровичом (можно Киря). И я чуть не кричу: «Это я, я, я!»

Сидел бы я в этот момент на публике, все бы на меня, как на идиота посмотрели бы. Но я не на публике, не в кафе, не в пивнушке. И поэтому можно орать. Удобная штукенция, скажу я вам! Я дома, перед компьютером, с этой китайской железякой. Можно приостанавливать зрелище, и даже вертеть крутку просмотра в любую сторону. Пока стесняюсь применять прибор на публике: мало ли что! Китаец, между прочим, меня предупредил, что если, мол, желаю быть живым и не ограбленным, лучше не высовываться, и никому приборчик не демонстрировать. Практической пользы от прибора я не вижу, ибо влиять на события я не могу. Я могу лишь рассмотреть подробности. Кроме того, я не уверен, что то, что я вижу на экране, соответствует тому, что было на самом деле. Собственно говоря, именно поэтому я и сижу с этой штуковиной. Я пытаюсь рассмотреть детали, а также проследить ход событий, и сопоставить с тем, что было на самом деле, и что мне показывает экран. Дела давнишние, поэтому многого я не помню. Но, если внимательно понаблюдать, то смогу заметить явные нестыковки. И тогда я могу железно предъявить китайцу претензии. Например, найти его, если он, конечно, к тому времени не помрёт, тьфу-тьфу-тьфу, и сказать примерно так: «Ты, дорогой Китаёза, вручил мне фуфло. Это не фактическая запись прошлого, а свободный пересказ, и, похоже, всё это сделано под твою диктовку.»

С другой же стороны, даже если это не машинка времени, в чём я практически уверен, но ещё не доказал, а фуфло – типа «Механического писателя с перфекционистской функцией, или даже нехай „а ля прима“», то всё равно это интересно. И даже можно было бы применить штукенцию в собственной литературе, ибо китаец ничего о нарушении каких-либо и чьих-либо авторских прав не говорил. А я – какая же это удача – я по вечерам вовсю «графоманю»! Я разве этого ещё не сообщал?

Ну так знайте наперёд. Да, я графоманю, и тем горжусь!

В общем, я даже не в растерянности. Я больше реалист и в беспочвенные фантазии не верю. Я просто наблюдаю и изучаю возможности прибора. А если кто-нибудь узнает об этой штуке и попробует её у меня купить, то я пошлю его далеко-придалеко, так как Штука мне нравится самому!

2

В общем, я гляжу дальше.

И успокаиваю сам себя: «Да, это Я, собственной персоной. Похож. Почти не изменился. Разве-что выгляжу чуть моложе. Без маски, как в Слоппи.»

– Чего? Какой-такой маски? Какой-такой Слоппи? О чём это Вы, господин писатель?

Я: «Да ладно, проехали!»

Сидят они, короче, то есть Бим с Кирюхой, во дворе Хофброя и обсуждают породы деревьев, что там кругом понатыканы.

Хофброй, это Хофбройхаус – самый известный во всём мире пивной кабак, если что. Расположен он в Мюнхене. Мы для себя называли его «Мюнихом». Так оно смешнее, да и на латинице он так и звучит: «Munich». Только буква «u» тут должна быть с умляутом. Знаете, что такое «умляут»?

Нет? Я так и знал. Придётся отвлечься на это.

Значит вы не учили в детстве немецкого языка, а учили английский, или французский, с чем вас и поздравляю.

Поздравляю не с иронией, а по правде. Так-как вы всё правильно сделали.

Лоханулся это я.

Лоханулся давно. Примерно в 196… году, ещё в школе, перейдя… кажется, в пятый класс. Или в шестой.

Нам предлагались на выбор два языка. И я выбрал немецкий, потому как решил, что война с немцами ещё не совсем закончилась – так как закончились боевые действия, и был мир, а страна-то осталась!

И я считал, что следующей стычки нам не миновать… несмотря на то, что русские (наши «хорошие») намяли им (немцам, «плохим», они ещё в жутких, также немецких… а лучше в ужасных «фашистских» касках… против наших касок – кругленьких и красивых) … словом, намяли им тогда бока изрядно.

Намяли ещё до моего рождения. И мой отец воевал не с ними, а с япошками, и то уже под конец войны.

И он по этой причине остался жив.

И даже поступил в институт, и там даже женился. Красава он сам! И невеста была ого-го! Позже эта красавица невеста стала моей мамой.

И со второй попытки мой папа, воевавший не с немцами, родил, разумеется, не без помощи моей мамы, меня – прекрасненького и поначалу глупенького мальчика.

Первой же, как и полагается по закону вредности, была девочка. Хотя, по биологическим правилам послевоенных лет, первенцам полагалось быть мальчиками.

И теперь я живу и треплюсь о Мюнихе… Находясь в самом Мюнхене. В самом-самом его центре.

Ну, да, извините, снова отвлёкся…

Просто я решил тогда – а мне было лет десять-двенадцать, уж не помню со скольки лет тогда в школе начинался иностранный язык, – что просто вся их нация такая наглая и суёт свой нос не в свои дела.

Во-первых, они постоянно на что-то претендуют, например, на звание лучшей нации, а если перевести, то бишь чуть ли не генетически болеют «нацизмом». Ну да, арийцы, голубая кровь, то-сё и пятое-десятое. Это я так в детстве считал. На самом деле – кто ж его знал. Воевали немцы, как и другие народы и страны, примерно поровну: а кто же, позвольте спросить, не хочет оттяпать у соседа землицы?

– Ведь зачем столько лишней землицы соседу? – думает каждый более-менее сильный народ. Слабенькие же, может и думают похоже, но они держат свой нос в тряпочке и стараются лишний раз его не высовывать. А вот в Германии – от осознания своего липового превосходства – перед Второй Мировой Войной чуть ли не все с ума посходили. И устроили такую бойню, какой в нашей цивилизации до того не было. В другой цивилизации, может было похлеще, но так мы того не знаем, а кто хочет узнать, так его тут же шлёпают мяконько так и ласково по шапке: не высовывайся, проклятый археолог! Если хочешь получать гранты, а не лечь в могилу преждевременно.

Кто виноват во второй мировой – теперь все знают, но многие помалкивают, ибо побаиваются откровенничать, а тогда, по крайней мере в нашей стране, думали просто: немцы. Немцы! То бишь фашисты. Побить их всех!

Во-вторых, считал я – молодой и зелёный сопливыш, коли их не отколошматили тогда «насмерть» и оставили для их размножения города и сёла, то они рано или поздно накопят силушек и снова на нас пойдут.

А в-третьих, поймите, что машины времени в то послевоенное время – извините за тавтологию – не было, и, соответственно, не представлялось возможным заглянуть в будущее, чтобы узнать – что же будет в будущем, и как там обстоит в плане войны.

Таким образом, дабы поучаствовать в будущей войне вооружённым немецким языком, а не бесполезным английским, я и выбрал его.