«…Любовь – что грех. Моя любовь

Для тех, кому знакома страсть

Смотри: в её глазах пылает пламя

Она тебя полюбит, словно муху

И, больше, никогда, любить тебя не сможет…»

(Massive Attack, «Paradise Circus»)¹

© Вячеслав Лим, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Она была прехорошенькая. Нет, нет. Она не походила ни на одну из тех, юных красоток, что используют все свое пышное очарование для ловли жирных налимов или атлетически сложенных окуней. Она не была похожа ни на одну представительницу армии киношных актрис, вульгарно затянувшихся в кожаные брюки и штурмующих ваш несформировавшийся мозг, взрывая его изнутри шквалом тестостерона.

Какой она была? Ей было около тридцати пяти. Короткие, черные, как антрацит, волосы, большие зеленые глаза и маленький, усыпанный веснушками нос, делали ее похожей на взъерошенного котенка. А проникновенный и слегка ироничный взгляд превращал ее в умную хищницу, с острыми коготками – уверенную и знающую себе цену, женщину-кошку. Каждая деталь ее безупречной внешности, ее стрижка, и даже кожа вокруг ее выразительных глаз и чувственных губ, говорили о том, что за ними старательно ухаживают, позволяя им регулярно посещать приличный косметический салон. Ее тактический арсенал, укрытый синим шелком, включал в себя совершенное биологическое оружие. А серебристая пуговичка на ее блузке хоть и выступала гарантом мира и безопасности, но никак не гарантировала этому миру спокойствие. Притворно ухмыляясь, пуговица-детонатор устрашающе вибрировала с каждым вздохом ее обладательницы.

Она была одной из многих. И, в то же самое время, она была абсолютно другой. Она была прехорошенькая.

– Так может быть вы мне, все-таки, расскажете, что заставило Вас обратиться ко мне?

Эта фраза вернула Славу из его раздумий, но нисколько не освободила от того гипнотического состояния, в которое его погрузила маленькая перламутровая бестия, всем своим видом выказывающая готовность развязать войну и, так по-предательски, скрывающая от Славы все прелести этой ошеломляющей, победоносной битвы.

– А, разве, не Вы должны начинать? Ну, задать какой-нибудь наводящий вопрос, чтобы я мог на него ответить… – вооружившись недоверием, заговорил Слава, успев заметить, что со стороны, его недоброжелательный тон выглядел довольно-таки нелепым.

– Ну, во-первых, я не Ваш психоаналитик, а, во-вторых… Вы ведь не станете возражать, если я расстегну эту пуговицу?

Возражать Слава не стал, решив попросту отмолчаться. Пока же он старательно изображал на лице отсутствие ответа на вопрос, а попутно еще и абсолютное безразличие к любому из принятых ею решений, Анна, Вера, или Мария (у Славы была отвратительная память на имена), отложила в сторону, лежавший у нее на коленях, белый глянцевый планшет с черным, погасшим экраном и расстегнула пуговицу. Оставаясь неподвижным, Слава лишь крепче сжал подлокотники своего кресла, словно был не уверен в надежности их крепления. Рука Анны-Марии не торопилась возвращаться за оставленным ею планшетом и, едва сжимая в пальцах отворот блузы, чуть выше пуговичной петли, перебирала ее темно-синий шелк. Душу Славы, вопреки его ожиданиям, быстро заполняло необъяснимое и очень приятное спокойствие. Он расслабил плечи и переплетя пальцы рук, непроизвольно повернул голову влево, в сторону камина, словно бы в нем должна была лежать подсказка, или же где-то там, в его глубине, сидел театральный суфлер. Но ни головы суфлера, ни какой-либо другой подсказки, в камине Слава не обнаружил. Его губы непроизвольно шевельнулись, расплывшись в легкой ухмылке. В ту же секунду, в его голове что-то перезагрузилось, и он вновь оценил свою собеседницу. Да, определенно, она была хорошенькой. Ему нравилось в ней буквально все. И то, как она держала голову, чуть приподняв подбородок, и то как уверенно она говорила, то, как умело ее глаза скрадывали легкую иронию ее фраз, срывающихся с ее безукоризненных и, должно быть, невероятно вкусных губ. Ее запястья, изящные и хрупкие, снабженные такими же тонкими, длинными пальцами, очерчивали в воздухе замысловатые и, от того еще больше кажущиеся волшебными, фигуры. При всей своей внешней холодности и отстраненности, она источала легкое, обволакивающее и убаюкивающее тепло. Все это, делало ее интересной, загадочной… утонченной. А может, это был чертов тестостерон.

– Я хочу жениться, – уверенно начал он и с удовольствием ощутил вернувшееся к нему тело и, одновременно, слегка жестковатую спинку кресла, – Вернее, все мои друзья говорят, что я должен жениться. Да я и сам иногда начинаю чувствовать, что готов сделать предложение моей… одной из моих знакомых… Но, каждый раз, что-то…

Слава вдруг замолчал. Словно подбирая нужные слова, он задумчиво взглянул на темный экран планшета, на мгновение перевел взгляд на перламутровую пуговицу-террористку и, окончательно сфокусировавшись на паре внимательных, зеленых глаз, продолжил, старательно догоняя убегающую от него мысль:

– …каждый раз…, в общем, ничего не получается. И, каждый раз, по моей чертовой вине.

Слава стал потирать мочку уха, так, как он это делал в детстве, когда совершал что-то такое, что могла не одобрить его мама, узнай она об этом. Так, как он это делал на экзамене в институте, когда нащупывал во внутреннем кармане пиджака «бомбу»², готовясь выдать ее лопуху-профессору за результат их офигенски плодотворных совместных стараний. Теперь же, он растирал ухо даже тогда, когда единственным свидетелем его поступка могла стать только его совесть. Например, на дороге, когда своим неаккуратным маневром, он вынуждал остальных участников движения в бешенстве давить на клаксон. Или вот, как сейчас, когда он с трудом выдавил из себя это свое «…не получается».

– Кто она, эта Ваша «одна из знакомых женщин»? – понимающе улыбнулась Мэри Поппинс. – И, что же все-таки означает эта Ваша фраза: «ничего не получается»?

– Она?.. Эта женщина – мой друг. Мой чертов друг, который так долго находится с тобой рядом, что кажется тебе просто другом. Нет, конечно, я, безусловно, люблю эту женщину и хочу… – на этом месте Слава сделал небольшую паузу и, слегка коснувшись мочки уха, продолжил, – …именно поэтому один из… мой приятель… он – мужчина… заставил меня обратиться к Вам. Ему кажется, вернее, он уверен, что Вы снимите с меня какое-то заклятье. А, по-моему, нет никакого заклятья. Есть просто безответственный неудачник, готовый сделать, и совершающий это самое «что угодно», только бы армия женатых идиотов не смогла пополниться очередным членом.

– Вам он очень дорог?

– Кто? Друг?

– Нет. Ваш член.

Снежная Королева жестом остановила следующую фразу Славы, уже было сформировавшуюся в его голове и, ловко перехватив инициативу, несколько прищурившись, перефразировала:

– Так, что не так с Вашим членом?

Наверное, сейчас был тот самый момент, когда можно было наглядно продемонстрировать работоспособность своего органа, как доказательство того, что с ним все было в полном порядке. Но, Слава этого не сделал. Он с удивлением обнаружил, что место, где, по его мнению, должен был находиться предмет их дискуссии, удивительным образом потеряло все свои нервные окончания. Оно зияло полнейшей пустотой. Чтобы хоть как-то вернуть себе уверенность в принадлежности к мужскому полу, ему даже пришлось слегка поерзать в кресле, мысленно, сверяя анатомические чертежи с оригиналом того, что удалось обнаружить. Небольшой прилив крови его успокоил.

– Вот в том-то и дело, что со мной, то есть, с ним, все в порядке, – приобретя былую уверенность, продолжил Слава, – Может быть, даже слишком в порядке. Может быть, я, поэтому, и не уверен, что могу быть правильным мужем. Быть верным или, как там еще говорят, добропорядочным семьянином. Может я кем-то и проклят? Тогда, этот кто-то, совершенно точно, вот в этот самый момент, катается у себя там по облаку и держится за живот, созерцая, как я тут изливаю Вам душу полного засранца.

– Вас неправильно информировали, – спокойно дождавшись своей очереди, произнесла Снежная Королева.

– Что Вы имеете в виду? – поинтересовался Слава и ощутил себя слегка обманутым.

– Ваш приятель. Он отправил Вас не по адресу. Я не снимаю порчу, я не отворачиваю заклятия и уж тем более, не выписываю рецептов, типа «заварите крепкий чай натощак и делайте дыхательные упражнения, приседая и держась при этом за мошонку». Хотя, в Вашем случае, я бы не пренебрегала последним советом.

Снежная Королева высвободилась из объятий уютного кресла и превратилась в учительницу географии. К счастью, не в его учительницу. Его «географичка», была полнейшим антиподом той, что стояла сейчас перед ним. Та, что была родом из его детства, что врезалась в его юношескую память, была настолько старой, и покрыта стольким количеством морщин, что своим возрастом и чувством вызываемого к себе отвращения, могла поспорить с древнейшими египетскими мумиями. Не теми, сверкающими великолепием золота и завораживающими совершенством линий подбородка, какие демонстрируют нам лживые киношники и циничные музейщики, а другими – отвратительными и омерзительными, воняющими отмирающими тканями и подвальной сыростью. Он в точности не знал, существовали ли в действительности такие, отвратительные. Но, он был просто уверен в этом. Так подсказывало ему его воображение. То же самое воображение, рисовало ему сейчас настоящую «географичку». Ту, какой она должна была быть. Ту, которая сейчас смотрела на Славу, повергая его в полнейший ступор, подгоняя кровь к его пещеристым тельцам.

– Вы продолжайте, – в голосе учительницы, вдруг, прозвучали нотки снисходительности, – а я, пока, приготовлю для нас чай…

Она повернулась и, направляясь к чайному столику, стоявшему в углу комнаты, не оборачиваясь, с той же мягкой интонацией, произнесла:

– Курите.

Только сейчас, он обратил внимание на стоявшую перед ним хрустальную пепельницу, выделявшейся своей девственной чистотой среди прочих предметов, разбросанных по всему журнальному столу в строгом подчинении правилам абсолютного хаоса.

Пока черная, ласковая кошка, занималась тем, что грациозно разливала чай в изумрудные чашки из тонкого фарфора, Слава, все больше и больше, погружался в удивительную атмосферу этой комнаты. Он отчетливо уловил тонкие, невидимые запахи, исходящие от не задернутых гардин, смешанные с ярким пучком солнечного света, распластанном на паркете правильным прямоугольником, уходящим под плинтус и теряющимся в черном космосе толстенной стенной перегородки. Заметил, как на центр таинственной комнаты, вдруг, вышел огромный, до сих пор ничем себя не выдававший, таившийся у стены, погасший камин, оседланный вычурным бронзовым всадником, нарушившим тишину громким тиканьем своих шестеренок. Предметы, лежавшие на столе, часть из которых были ему заочно знакомы, то ли по антикварному салону, то ли по какому-то из многочисленных, пролетевших через его голову фильмов, зашевелились и поползли. И, кажущийся хаос, приобрел какой-то таинственный смысл. Славе давно хотелось закурить, но, нащупав пачку сигарет во внутреннем кармане пиджака, он вдруг передумал. Он боялся спугнуть волшебство запахов, боялся потерять из вида чудесную женщину-кошку, стоящую у чайного столика по другую сторону от той самой солнечной границы, разделившей комнату на две части и поместившей Славу в сказочно-таинственную. Он вновь бросил взгляд на пустую пепельницу и мысленно улыбнулся. Возможно, этой пепельнице вообще никогда не суждено было познать мерзкий запах сигаретных окурков. Если только ее не отнесут скупщику, и там ее не выкупит какой-нибудь заядлый курильщик, которому будет глубоко наплевать на ее прошлую, чистоплотную жизнь.

– Вам положить в чай дольку лимона? – послышался вкрадчивый голос кошки.

«Нет, я не люблю лимоны в чае», – хотел тут же ответить Слава, но вместо этого, он задал давно интересовавший его вопрос:

– Скажите, а все экстрасенсы, проходят какой-то специальный отбор, в каких-то специальных конкурсах красоты для экстрасенсов? – и, обнаружив широкую улыбку на лице у женщины, он поспешил извиниться, – Я бы никогда Вас об этом не спросил, но других экстрасенсов я не знаю. Вы мой первый в жизни экстрасенс.

– Нет, не все, – с той же широкой улыбкой, ответила ему кошка, – Я прошла вне конкурса. Но, если Вас интересует эта сторона моей профессии, я Вас вынужденно разочарую. Я та самая лягушка, что ударилась оземь и превратилась в то, что Вы видите, Слава. Если бы вместо Вас, в Вашем кресле сидел Ваш приятель, то, возможно, он бы увидел перед собой Вашу «географичку».