© Владислав Мирзоян, 2018

ISBN 978-5-4490-2161-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В есенинских музеях во множестве выставлены его личные вещи.

Сомнительно, конечно, но якобы всё это вещи Есенина.

И фрак, и цилиндр с перчатками, и пиджаки, и косоворотки, и трость, и чего только нет.

Нет только трёх вещей

Очков. (у него была дальнозоркость)

Револьвера. (а бульдог он с собой носил постоянно, даже в «Англетерре»)

И часов.

А были ли у Есенина часы?

Воспоминания директора московской школы-студии Дункан и одного из создателей советского мифа о романе Есенина и Дункан (под контролем КГБ и позже поймём почему) Ильи Иль-ича Шнейдера (в центре):

– «… у него не было часов».

Странно.

У Онегина были —

 
Покаместь в утреннем уборе,
Надев широкий боливар,
Онегин едет на бульвар
И там гуляет на просторе,
Пока недремлющий брегет
Не прозвонит ему обед.
 

а у Есенина – нет.

Брегет – это карманные часы с боем, показывавшие числа месяца.

В 1775 году начинающий часовой мастер Абраам-Луи Бреге (Abraham-Louis Brеguet) открыл свой первый часовой магазин в Париже,

В 1808 году и в Санкт-Петербурге было открыто представи-тельство «Русский дом Breguet».

И весь Петербург защеголял карманными часами.

Даже Онегин.

С тех пор все карманные часы разных фирм стали звать бре-гетами.

Брегет носили на цепочке, которая пришивалась к пуговице на жилетке, а сами часы клали в левый карман жилетки – соб-ственно для этого он был и предназначен.

А у Есенина – жилетка есть, а часов нет.

Илья Шнейдер – фото сделано на Лубянке, в 1949 году:

– «Вспоминаю, как той, первой их весной я услышал дроб-ный цокот копыт, замерший у подъезда нашего особняка,

и, подойдя к окну, увидел Айседору, подъехавшую на извоз-чичьей пролётке.

Дункан, увидев меня, приветливо взмахнула рукой, в кото-рой что-то блеснуло.

Взлетев по двум маршам мраморной лестницы, останови-лась передо мной всё такая же сияющая и радостно-взволно-ванная.

– Смотрите, – вытянула руку. На ладони заблестели золотом большие мужские часы, – Для Езенин! Он будет так рад, что у него есть теперь часы!»

Дело происходит весной 1922-года.

Есенин с Дункан собираются за границу.

Конечно, она хочет, чтоб муж выглядел солидно, с золотым брегетом.

Только небольшая странность – новые часы обычно бывают в футлярах, чем дороже часы, тем круче футляр-коробка.

А Дункан их принесла на ладони.

Как птичка в клювике.

А где она их взяла?

Наверное, на барахолке.

Как бы там ни было, ранней весной 1922-го у Есенина по-явился золотой брегет.

Богатая немолодая жена-иностранка подарила молодому русскому мужу золотые часики.

А Есенин звал её Дунька.

Даже дружественно настроенные воспоминатели, не желая использовать слово альфонс, в разной мере деликатно, но на-мекают, что Дункан содержала Есенина.

Что не вполне верно.

А если быть точнее, то и вполне не верно.

Айседора Дункан приехала в Россию нищей.

Когда наступили холода, выяснилось, что ей не в чем ходить и она мёрзнет.

По воспоминаниям всё того же Шнейдера, Луначарский от-вёз её в какие-то большевистские закрома, где из соболей и горностаев, она выбрала себе скромную шубку.

Чтобы Дункан, да скромную!

Эта женщина привыкла брать от жизни всё самое лучшее.

Если мужа, то либо олигарха, либо гения, если любовника, то самого-самого красавца, если уж шубу – то царскую.

А если вспомнить, что большевистские закрома ломились от экспроприированного у проклятых буржуев, то не грех и предположить, что носила Дункан шубку с расстрельного пле-ча какой-нибудь великой княгини.

И ничего, не побрезговала.

Не зря Есенин звал её Дунька.

А у Есенина с Мариенгофом уже два года, как книжный ма-газин, где они торговали не столько своими тощеньким книж-ками, а в основном книжным антиквариатом.

И самое модное в Москве кафе «Стойло Пегаса» на Твер-ской, где не они одни, конечно, хозяева, но делами заправляли вдвоём, забирая б0льшую часть выручки себе.

По обшарпанной за революционные годы и грязной Москве бродили ободранные, голодные люди, у которых были одни штопанные-перештопанные кальсоны (и те на двоих), а Есенин с Мариенгофом рассекали на извозчиках, да обшивались у луч-шего портного Москвы, (отца классика советского кинорежис-сёра Юрия Райзмана) у которого шили свои френчи больше-вистские вожди, да костюмы послы.

Переведите на сегодняшний день и получите владельцев са-мого модного ночного клуба.

А если учесть, что клубов по всему городу не больше деся-ти, то… Короче, это были два мажора, со связями на уровне на-родных комиссаров.

Шнейдер:

– «Айседора ножницами придала нужную форму своей ма-ленькой фотографии и, открыв заднюю крышку пухлых золотых часов, вставила туда карточку».

Как-то так это должно было выглядеть.

Шнейдер:

– «Есенин был в восторге (у него не было часов).

Беспрестанно открывал их, клал обратно в карман и выни-мал снова, по-детски радуясь.

– Посмотрим, – говорил он, вытаскивая часы из карманчи-ка, – который теперь час? – И, удовлетворившись, с треском захлопывал крышку, а потом, закусив губу и запустив ноготь под заднюю крышку, приоткрывал её, шутливо шепча: – А тут кто?»

Не то ребёнок Есенин, не то дурачок, но радовался часикам.

Шнейдер:

– «А через несколько дней, возвратившись как-то домой из Наркомпроса,

я вошёл в комнату Дункан в ту секунду, когда на моих глазах эти часы, вспыхнув золотом, с треском разбились на части».

Ну, золото не трещит и не так просто брегет разбить на ча-сти, но, видать, расколошматил часики Есенин основательно.

А зачем?

Наверное, семейные разборки.

Но обратите внимание – это произошло «через несколько дней», почти сразу после дарения.

А Наркомпрос – это Луначарский.

Эту фотографию в музее Дункан выдают за спальню Айсе-доры и Есенина в особняке на Пречистенке, где у них было толь-ко две комнаты

в остальных размещалась школа-интернат на 40 девочек и по этой мраморной лестнице два пролёта бежала Дункан с зо-лотыми часами.

Сейчас особняк принадлежит МИДу и проверить это фото проблематично.

Шнейдер:

– «Айседора, побледневшая и сразу осунувшаяся, печально смотрела на остатки часов и свою фотографию, выскочившую из укатившегося золотого кружка.

Есенин никак не мог успокоиться, озираясь вокруг и крутясь на месте».

Во завёлся мужик!

Полнейшее «буйство глаз и половодье чувств».

Шнейдер:

– «На этот раз и мой приход не подействовал. Я пронёс его в ванную, опустил перед умывальником и, нагнув ему голову, открыл душ…»

Герой Шнейдер – отнёс, опустил, нагнул – не боится буйного Есенина.

Шнейдер:

– «Потом хорошенько вытер ему голову и, отбросив по-лотенце, увидел улыбающееся лицо и совсем синие, но ничуть не смущённые глаза.

– Вот какая чертовщина… – сказал он, расчесывая паль-цами волосы, – как скверно вышло… А где Изадора?»

Да уж, конечно, скверно – он теперь за границу без часов поедет.

Шнейдер:

– «Мы вошли к ней. Она сидела в прежней позе, остановив взгляд на белом циферблате, докатившемся до её ног. Непода-лёку лежала и её фотография.

Есенин рванулся вперед, поднял карточку и приник к Айсе-доре.

Она опустила руку на его голову с еще влажными волосами.

– Холодной водой? – она подняла на меня испуганные гла-за, – Он не простудится?

Ни он, ни она не смогли вспомнить и рассказать мне, с чего началась и чем была вызвана вспышка Есенина».

Вот такой вот самодур был этот поэт Есенин.

Переводя на современный язык – баба ему Patek Philippe золотой подарила, а он его вдребезги расколошматил.

И не вспомнил почему.

Есенин не только у Шнейдера, у многих не мотивирован.

То часы разобьёт, то Дуньку свою поколотит, то вместо того, чтобы стихи читать, всех подальше пошлёт – поэт одним словом.

А теперь, собирая пазлы головоломки есенинской биогра-фии, в попытке понять его мотивации, попробуем вычислить, о чём нам недорассказал Шнейдер.

И тогда эта история станет выглядеть несколько иначе…

Вернёмся на шесть лет назад, в 1916 год.

Есенина забирают в армию.

Он служит санитаром.

Отчасти по зрению.

Кстати, Есенин писал в очках. Но, как они не шли его кру-глому лицу, так и нет ни одной фотографии его в очках.

Но попадает он не во фронтовой госпиталь, а в… Царское село.

В военно-санитарный поезд №143 Ея Императорского Вели-чества Государыни Императрицы Александры Федоровны.

Во крестьянину подфартило!

Из избы – чуть не во дворец.

Прям, как Распутину.

Тем военным летом 16-го года Есенин пишет стихотворение:

 
В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Берёзки белые горят в своих венцах,
Приветствует мой стих младых Царевен
И кротость юную в их ласковых сердцах
 
 
Где тени бледные и горестные муки,
Они тому, кто шёл страдать за нас,
Протягивают Царственные руки,
Благословляя их к грядущей жизни час.
 
 
На ложе белом, в ярком блеске света,
Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть…
И вздрагивают стены лазарета
От жалости, что им сжимает грудь.
 
 
Всё ближе тянет их рукой неодолимой
Туда, где скорбь кладёт печать на лбу.
О, помолись, святая Магдалина,
За их судьбу.
 

Оно датировано – 19-22.VII.1916 – три дня писал.

Есениноведы давно уже установили то, о чём Есенин после революции предпочитал помалкивать – стихотворение было на-писано ко дню тезоименитства вдовствующей Императрицы Ма-рии Федоровны и дочери Царя Великой Княжны Марии Нико-лаевны – 22 июня день святой равноапостольной Марии Магда-лины.

Был большой концерт, на котором присутствовала Царская семья. На нём Есенин прочёл это стихотворение, написанное сла-вянской вязью на пергаменте, с орнаментом по периметру в сти-ле допетровской Руси и в папке, обложенной великолепной зо-лотой парчой, преподнёс Великой Княгине Марии Николаевне.

По слухам – в ответ она сняла с пальца золотой перстенёк с аметистом и отдала его поэту.

В одном из есенинских музеев показывают вот этот персте-нёк, якобы. как то самый.

Только вот аметист ли это.

А Царица потом наградила всех участников концерта цен-ными подарками.

Есенину были «Высочайше пожалованы» золотые часы «Па-вел Буре» №451560 с цепочкой, двуглавым орлом на задней крышке и дарственной надписью. Вот примерно такие.

Часы были переданы начальнику санитарного поезда, в ко-тором служил санитар Есенин полковнику Н. Д. Ломану «для до-ставки по назначению».

Ну, вот – Есенин теперь с часиками.

Да золотыми, да на цепочке, да ещё с надписью.

Из армии Есенин, как известно, после февральской рево-люции дезертировал.

Записался в школу прапорщиков и смылся.

Царскую семью арестовали.

И начальника поезда №143 полковника Ломана арестовали.

И нашли у него в сейфе золотые часы №451560.

А они надписаны – Есенину от Царицы.

В каноническом есениноведении принято думать, что обра-зованная Временным правительством Чрезвычайная следствен-ная комиссия «для расследования противозаконных по должно-сти действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и мо-рского ведомств» – сокращённо ЧСК, (в которой состоял даже поэт Блок) – пыталась вернуть часы Есенину.

Сохранилась докладная записка, где сказано – вернуть часы не представляется возможным «за необнаружением места жи-тельства Есенина».

Но, скорее всего, следователи ЧСК тщетно пытались выяс-ить – не зажал ли полковник Ломан часы санитара Есенина – за буржуазией это водилось и водится – облапошивать рабочих да крестьян.

Для этого и искали недобежавшего до школы прапорщиков солдата Есенина.

А Есенин, наверное, думал – за ним охотятся, чтобы поса-дить за дезертирство. Или на фронт послать. И скорее всего, прятался.

По версии родственников, Есенин сам отдал часы на хране-ние Ломану, да не смог забрать – дезертировал, а потом Лом-ана арестовали.

Что, в общем, логично – ходить по казарме в солдатской форме и с золотыми часами как-то неудобно.

Как бы там ни было, следователи ЧСК Есенина не нашли, по-тому что Временное правительство пало.

А Есенин так и остался без золотых часиков с цепочкой.

Полковника Ломана в 1918 расстреляли – ревтрибуналы вовсю пользовались материалами допросов ЧСК.

Если на пару минут предположить, что Дункан привезла Есе-нину тот самый золотой брегет №451560, то «буйство чувств и половодье глаз» Есенина в особнячке на Пречистенке, вполне мотивировано.

Потому что…

…в архиве Александровского дворца искусствовед А. Кучу-мов обнаружил записку корявым почерком:

– «Милой, дорогой, присылаю тебе двух парашков. Будь от-цом родным, обогрей. Ребята славные, особливо этот белобры-сый. Ей Богу, он далеко пойдет».

Она не датирована и на ней нет адресата. Но полагают, что это записка Григория Распутина полковнику Ломану – (на фо-то – стоит слева).

Кто такие «парашки» – непонятно, но если производное от параши, то, получается – засранцы.

Хоть есениноведы и считают, что речь идёт о поэте Николае Клюеве, который также подлежал мобилизации, но на фронт не хотел и обратился за помощью к Распутину, с которым позна-комился ещё во время странствий по монастырям и Есенине – «белобрысый».

Но логичнее думать, что первый «парашек» это сын Распути-на Дмитрий, который одного призывного года рождения с Есе-ниным и так же попал служить санитаром в поезд Царицы – на фото слева.

Отмазывая от фронта своего сына, Распутин пристроил по-ближе к Царю и Есенина.

Или наоборот – хлопоча за Есенина, не забыл и о родном сыночке.

Шнейдер:

– «… я вошёл в комнату Дункан в ту секунду, когда на моих глазах эти часы, вспыхнув золотом, с треском разбились на ча-сти».

Вот Есенин и психанул.

О нём всё знают.

Шнейдер:

– «Есенин никак не мог успокоиться, озираясь вокруг и кру-тясь на месте».

Распутин убит, Царская семья расстреляна, полковник Ломан тоже.

А часики Есенина ещё тикают.

Вот он и «озирается и вертится на месте».

Что за игру затеял с ним Луначарский?

Который, скорее всего и передал часы Шнейдеру и Дункан.

Но откуда эти часы у Луначарского?

Как откуда – с Лубянки. Из дел Чрезвычайной следственной комиссии. Которые на Лубянке внимательнейшим образом изу-чали. Вот эти товарищи из Коллегии ОГПУ.

Есенина предупредили: поедешь за границу, веди себя хоро-шо. И революционно. И не вздумай ничего такого старорежим-ного. А то припомним и Царицу, и Распутина. и полковника Ло-мана…

Версию эту никогда уже не доказать.

Её можно и не принимать вовсе – так, фантазия на тему ча-сиков.

Но…

Все знают легендарную «копейку» – ВАЗ-2101 – это, куп-ленный вместе с заводом, ФИАТ-124.

Однако, по понятным причинам, нигде не пишется о том, что за несколько лет до «копейки», когда выяснилось, что советские конструкторы и автопром не в состоянии создать и наладить производство микролитражки для населения, ибо у них выхо-дили сплошь уродцы, СССР просто украл у ФИАТА модель 600

и, чуть изменив её, начал массовое производство «горбато-го» запорожца ЗАЗ-965.

После того, как правительством Италии были предъявлены претензии, во избежание международного скандала, после дли-тельных переговоров с участием торговых представителей, по-слов, дипломатов, разведок, итальянской компартии и даже ма-фии, в 1967-ом году была достигнута договорённость о покупке у Фиата модели 124 и завода по её производству.

Так и с Есениным – вроде, все всё знаем – стихи писал, пил, скандалил, какие-то часы зачем-то разбил – на самом деле – ничего о нём не знаем – чего скандалил?

Примерно с 13.00 28 декабря 1925 года всю информацию о гибели Есенина начала контролировать власть.

За почти уже сто лет отношение изменилось —

от «кулацкого певца сисястых баб» (Бухарин, 20-тые)

и полного запрета в тридцатых,

до великого русского поэта – в шестидесятые

и клюквенного сериала на Первом в двухтысячные.

Но контроль, как был, так и есть.

Да кто ж он такой, этот Есенин?

Супершпион?… или сверхсекретный космонавт, которого за-пустили в космос раньше Гагарина и он до сих пор там мотается.

Современники в своих мемориях, как сговорились – или лгут, как, например, поэт Эрлих, или недоговаривают, как Шней-дер. Но по всем воспоминаниям разбросаны какие-то странные намёки. Только неясно, на что намекают.

Вот, например, Шнейдер пишет:

– «Когда он встретился с Дзержинским, Феликс Эдмундович сказал ему:

– Как это вы так живете?

– А как? – спросил Есенин.

– Незащищенным! – ответил Дзержинский».