Светлане,

долго подталкивавшей меня к написанию

этой истории, её я и посвящаю!

Иллюстратор Константин Кунщиков

© Богумил Мурин, 2020

© Владимир Владимирович Титов, 2020

© Константин Кунщиков, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-4490-6718-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Родятся в мире Чернобогу на пагубу богатыри великие, вои отважные, мужи прославленные. Суждено так велением Рода-Отца, Бога Великого, что делам чернобожиим злокозненным пресечение наступит от рук человеческих, вот и следит Чернобог за каждым из отмеченных такой судьбою. За каждым шагом их наблюдает, извести ещё с малых лет норовит. А когда те, возмужав, на подвиги отправятся, веление Рода Великого исполнять, каждому из них находит Чернобог задачу такую, чтоб с малым злом бороться начали, а про Него и думать забыли. Одолеет герой одну препону – так у Чернобога наготове ещё две. Народит земля новых героев, а Чернобог уж тут как тут, трудными подвигами манит, а сам безнаказан остается. Так вот и возятся богатыри с невзгодами, рушат черные замки, переводят чудищ лесных, спасают дев заколдованных, полоны от змеев вызволяют, а за Чернобога и взяться-то некому. Некому исполнить повеленье Родово!

Что ж, когда богатырям могучим да витязям удалым некогда за дело взяться, время призывает совсем других героев…

ПРЕДИСЛОВИЕ

Широко раскинулась Великая Славия – обильная земля славянская! От моря Белого, до моря Чёрного, от тороватых фрягов до таинственной страны Хань, от небес и до тверди, как есть посередь всего света белого! Много здесь землицы плодной, полей бескрайних и лесов высоких, гор крепких, рек могучих и озер бездонных. Несчитано городов и городцов малых раскинулось по всей шири великой Славии, и первый середь них – стольный град Синебугорск, гордый и сильный. Бегут от него во все прочие города дороги наезженные, нахоженные. Туда и оттуда товар разный везут, скотину стадами гонят, из дальних стран караваны диковинных животных важно вышагивают по тем дорогам. Одна из таких дорожек воротит до городка Зибуня, что скромнехонько притулился на самом краешке карты. От Синебугорска разве что Комарьев ещё дальше. Имелся в Зибунях и свой князь, да толку-то…

Славны Зибуня были разве что волхвом Велеславом, жившем там в незапамятные годы, а больше, пожалуй, и ничем. Полторы тысячи домишек с огородами, утоптанная городская площадь, где разгуливают гуси и в лужах купаются чушки, посередь – гордо воздвигся княжий терем в четыре яруса, напротив же него – продолговатый низкий храм Велеса, за которым притаилась невеликих размеров ярмарка, а вокруг всего этого сонного государства, густо присыпанного пылью, обежал тын из брёвен сосновых, совершенно никому ненужный, ибо ворог, с превеликим трудом одолев половину пути до Зибуней, возвращался назад, проклиная тех, кто удумал построить город так далеко. Вот вам, собственно, и все Зибуня в полной красе. Ничего примечательного. Разве что только дед Яромилыч… Ну, что ж, про него и сказ поведем!

ГЛАВА 1

Жил Яромилыч, весёлый и хитрый одноногий старик лет шестидесяти, бобыль-бобылём на самой окраине города. Не всегда так было, не всегда. Прежде имелся у него дом в самой середке города, можно сказать настоящие хоромы, ещё дед с отцом строили, да потом так случилось, что подальше от людских глаз стало жить в самый раз. И бобылем он жил не всегда. Как-то недолго, года этак три назад, жила с ним вдова Людоты-охотника, которого заломал медведь-шатун в тот год, когда Зибуня горели. Да так, надо сказать, заломал, что и хоронить было почти нечего. Когда по его следам искать пошли, только и обнаружили что рогатину сломанную, одежку разорванную, всю в крови, да валенки. Немила, бабёнка сорока годов, особо и не тужила по мужику. На погребальное кострище собрала то, что в лесу нашли, да ещё снасти ловчие мужнины, помыкалась маленько одна-одинешенька (детей им с Людотой Боги не дали), а потом к Яромилычу жить пошла, сказав, что вдвоем хозяйство вести легче. Понятно, что не от любви она к нему перебралась, а того ради, что после Яромилыча домишка евонный ей бы отошел. Легче жить, оно, может, и легче, да только ндравом они не сошлись. Яромилыч сам по себе на язык зол да остёр, а когда в доме Немила эта появилась, то совсем бранчливый стал – в избе то и дело, что ругань столбом. Яромилыч грешным делом подумывал уже, а не от жены ли в зимний лес удрал тогда Людота на свою голову? Это поначалу вдовица тихой была – обвыкалась, присматривалась, а потом как начала Яромилычем помыкать да приказывать ему – и это в своем-то доме! Да как стерпеть такое дело?

Плюнул дед на приличия, свернул из немилиных вещей большой узел и за дверь его вместе с хозяйкой! Уж как та бранилась, как в двери колотилась! Страсть! Глядя на столь небольшую бабёнку, просто диву даешься, откуда в ней силища такая взялась?! Грозилась даже избу спалить, если не отопрет, окаянный. Дверь уже даже колом подперла, и давай поленницу под стены перетаскивать, сено в щели закладывать. Яромилыч не на шутку испугался такому обороту, ведь и впрямь спалит, дура набитая! Спасибо соседям, выручили. Пока Немила вопила в голос, что её грабят и убивают, тщетно призывая на помощь, соседи и в ус не дули – семейное дело, ссорятся-мирятся, тут чужому лучше не лезть. А если и впрямь Яромилыч свою приживалку выкинул, так и пусть её – ему, должно быть, виднее. Но вот когда вредная баба красного петуха пустить удумала, тут соседи встревожились. Домишки же рядышком все стоят, полыхнет у Яромилыча, так огонь к ним перекинется. Не божеское дело баба творит! Набежало тут народу, скрутили Немилу, та уж совсем в придурь впала, лицо скособочилось, слюна течет, вырывается да верещит:

– Я вам всем отомщу! Права такого не имеете, чтоб мешать правый суд вершить!

– Да мы тебя сами под суд! – ругались мужики, но под суд отдавать не стали, а лишь выгнали бабу прочь, слегка намяв бока. Кол из-под двери вышибли, а оттуда Яромилыч с ухватом наперевес кинулся, но, увидев спасителей своих, спрятал оружие за спину и виновато улыбнулся:

– Видите, мужики, как бывает…

– Бывает, – сказали мужики и разошлись по домам.

Немила позже приходила ещё несколько раз, вернуться пыталась. Клятвы всяческие давала, что такого больше не повторится. Да Яромилыч ей всегда одно отвечал:

– Во-во, не повторится! Потому как не пущу тебя больше. Иди, откель пришла…

И всегда одним и тем же заканчивалось. Та сразу в крик! Как из мешка дырявого обвинения сыплются: и гад он этакий подколодный, и негодяй, и мерзавец, обманул её, молодость сгубил! Ну, про последнее, так это она, наверное, его с Людотой-покойником перепутала. Один раз пришла требовать назад свои вещи, дескать, старый вор, не всё отдал бедной вдове, небось, обогатиться за её счет решил, а не выйдет! Яромилыч запустил дуру-бабу в дом, а сам, пока она там рыскала да котелками громыхала, на улицу посидеть вышел. Та через час с мешком большим выбралась, заявила, что часть своих вещей она так и не нашла, видать, одноногий негодяй успел пропить их, а за это она забирает у него кое-что из имущества, тем более оно ей и так положено, ибо сколько она с этим старым мерзавцем намучалась, одни Боги только и знают! А потом ещё потребовала, чтобы он помог дотащить мешок до её дома.

– Ну, тебя к лешему! – ругнулся Яромилыч, сплюнул и ушел в дом, чтоб не видеть больше эту каргу.

В доме царил полнейший разгром, часть вещей и впрямь пропала, в основном всякая посуда, одно нарочно поломано, ему на досаду, другое порвано и на виду брошено… Впрочем, оставшегося вполне Яромилычу хватало – гости в его дом всё одно не частили, а что и попорчено, так дело наживное. Отделался от Немилы малой кровью, и ляд с ней. Подумаешь, утварь какую-никакую потаскала, кубышка под половицей ведь цела! Баба не раз и не два пытала, есть ли у него где копилка какая-нибудь, говорила, что знать хочет на тот случай, если он сам вдруг забудет, и вообще, она ж ему, почитай жена, а какие тайны от жены могут быть? Старик всегда отшучивался, и, как время показало, правильно делал.

Немила, часть добра получив, вроде как угомонилась и больше Яромилычу на глаза не попадалась. Но с той поры тот совсем зарекся иметь дело с женским полом. Жил он себе холостяком, не тужил, и впредь собирался той же дорожкой следовать.

Бобылем он, конечно, не сам жить пожелал. Вовсе нет. Когда был молодым парнем, так на него всяка девка заглядывалась. Любую, небось, за себя замуж взять мог бы. Хоть простую, хоть купецкого рода, а может даже и Светлу, дочку самого воеводы Вышаты, засватал бы. А что, заслал бы дружков своих верных – были у него на ту пору и такие – а там, глядишь, и сговорили б. Стоило пройтись Яромилычу – хотя нет, Яромилычем его стали звать уж много позже, по бате – Яромилу, а Яромил сына своего нарек совсем по-другому – Вятшей… Так вот, стоило пройтись Вятше по Зибуньским улочкам, с ватагой товарищей, в новехоньких красных смазанных сапогах, в расшитой рубахе, из-под шапчонки чуб торчмя завихренился, в правой рученьке щегольская железная тросточка – верная в драке помощница, а левая рученька на поясе, нож-треску придерживает, как все девки спешили к окошкам, прихорашиваясь на бегу. Походка важная у Вятши со товарищи, в развалочку, на каждом перекрёсточке малом, а то и напроть окошка дома, где дюже приглядная девчушка живет – а много их на одной даже улочке обреталось, ой много, – кивнет Вятша головой и верный приятель, – Бронькой, кажись, его звали, – тотчас подскакивал с мехом доброго вина и разливал всему честному собранию по маленькой чарке. Чарочки тоже были загляденье, серебряные, с чеканным восточным узором, батя Вятши из дальних стран привез таких цельный набор. Все други-сотоварищи такие наперстушечки выдували за один глоток, раз и сухо на дне, а Вятша не так. Он пил, едва касаясь чарочки губами, маленькими глоточками, поглядывая искоса на оконце – смотрит ли подруженька? Смотрит! Тут уж Вятша делал вид, что заметил её, склонял голову, и чинно выпивал чарочку до дна, показывая девице, за чье здоровьице пьет.

Ну, какие из девиц, может, и чванились, фыркали да от окна отворачивались, – поди, не взаправду, – но уж другие-то всяко понять давали, что по нраву им такие знаки внимания. Какая подмигнет, какая край платка закусит, а были и такие, что из окошка бросали Вятше пригоршню орехов каленых – к винцу на закуску. Товарищи кинутся орешки подбирать, а Вятша стоит, с девой-павой улыбками обменивается. Чего ему по орехи бегать, товарищи подберут. А раз орехи кинула, так это, почитай знак того, что в пору и сватов засылать – отказу не будет. Тряхнет Вятша чубом, затянет голосом сильным:

 
Эх, прошли богатыри
По Дону, по Дону…
 

А товарищи верные подхватят, кто звонко, кто гулко, в разнобой, но стараясь слаженно вытянуть вслед запевале:

 
Со вечора до зари
Дать врагам разгону!
 

В общем, всё шло к тому, что скоро Вятша и впрямь женился бы, да только вышло совсем не так. Гуляючи с шумом да с важностью по зибуньским улочкам-переулочкам, где ему никто не перечил (кто перечил, те красными возгрями умылись), убедился Вятша всерьез и окончательно, что парнище он как есть удалой, и что ему если море не по колено, то уж по пояс – это точно. Посему, отцовского да материнского дозволения не спросясь, с друзьями верными не прощаясь, отправился он славы себе поискать на широкой земле славянской. Только и оставил записку на бересте: «Когда славы богатырской себе добуду, тогда токмо домой и ждите».

Много верст отмахал Вятша от родного дому, много дней-месяцев прожил в чужих краях. Серебро, что в дорогу взял, скоро вышло, так не беда. Был он к работе привыкший, все ж не только по улочкам с друзьями прогуливался, бывало и с отцом работал, плотничал, избы да бани строил, а когда дед был жив, так он огольца-внука как печки выкладывать наставлял. Тоже уменье особое, не всяк за него брался. Дед по матери, бывало, хлопал внучка перепачканным мастерком по вихрастой макушке, когда случалось тому отвлечься от работы, и поучал: «Печка, она ж как женщина. Ты вот, хоть хмыкай, хоть нет, а точно тебе говорю. Баба она и есть. Вишь как хитро внутри устроена, так же и у женщин внутри все. Это у нас, мужиков, устройство простое, как дверной засов, туда-сюда, вот и вся песня. А тут, брат, наука! Все должно быть на своем месте. Вызубри наизусть, что и как там размещёно! А то всю печку сложишь до конца, а один камень не так поставил, и всё, пропала твоя работа. Дым в обратку пойдет, или стенка перекалится и лопнет. А бывает и так, что все сложишь как надо, а тепла печка не дает. Почему так? А потому что с душой делать надо. Как себе! Да куды ж ты смотришь, бестолочь белобрысая! Опять деда не слушал?» И снова – хрясть по маковке.

Так что с плотницким да печным уменьем жилось Вятше не худо. Едва ли не вся его дорога от Зибуней оказалась украшена новенькими банями и печками, за которые, надо сказать, платили, весьма и весьма не плохо. Однако ж, все это было совсем не то. Не для того ведь он из дому почти сбежал, чтоб сельчанам было где мыться, а на подвиги ратные, за славой богатырской. Поначалу робко, осторожно вызнавал Вятша, нет ли где в окрестностях чудищ каких лютых, привидений-мороков, заколдованных замков, проклятых домов, пещёр со змеями, не рассказывают ли о том, где такие места есть. Народ расспросам не дивился, мало ли кому чего нравится, кто-то пиво с солеными груздями любит, а кто-то, вишь, сказками интересуется. Завсегда находился краснобай, который с удовольствием рассказывал Вятше старинные сказки про битвы чудищ с богатырями, богатырей со змеями и змеев с чудищами, в общем, полный набор древних преданий. Потом уж, наслушавшись этаких сказок по самые уши, Вятша начал выспрашивать прямо – нет ли таких мест, где и поныне нечистые дела творятся? По большей части оказывалось, что такие места либо расположены совсем уж далеко, либо были совсем недавно, но лет десять назад там проезжал богатырь такой-то и всех бесов, чертей и волкодлаков в придачу, разгромил наголову.

Вятша печально продолжал свой путь, надеясь, что эти бесконечные богатыри все же не осилили заглянуть в каждый уголок, и что хоть где-нибудь нежить все-таки затаилась, в ожидании его, Вятши, прихода. Два года минуло с того дня, как ушел он из родного дома, два долгих года искал он приключений. И нашел, на свою голову… Что там было? Сам Яромилыч о том не то что рассказывать, но даже и про себя вспоминать не любил. Слухи доходили разные, подчас похожие друг на друга в отдельных подробностях, а подчас настолько разные, что можно было усомниться, в здравом ли рассказчик уме? Как и что было на самом деле, знал один только Вятша, но он молчал…

Вятша вернулся в Зибуня ранним летним утром, понурив голову с поседевшими прядями на голове и неумело работая двумя костылями. Левой ноги не было по колено. Он спешил домой, но дома его никто не ждал. Дед отошел к праотцам задолго до этого, мать умерла от лихоманки ещё в прошлом году, а отец тихо сгорел от горя. Его схоронили соседи за три дня до возвращения Вятши из странствий. Вятша затворился в доме и долго оттоль носу не казал, да и старые друзья-товарищи тоже не особо его старались на улицу выкликать. По большей части все уже женами успели пообзавестись, и даже детишек нарожали, а те, что покамест холостяком хаживали, так на кой им одноногий приятель? На улице с таким пройтись – одна стыдобища! Да и нелюдимый стал, сыч сычом. Нет, оно понятно, горе, чай, свалилось не шуточное, и все ж чего сразу в домоседы записываться?