Глава 3

Иллюзия, приносящая доход, становится объективной реальностью.

А. Ферстенберг

Оставленные на дне рва голодные львы с нескрываемым огорчением следили, как улетает от них ужин нынешний и отчасти вчерашний.

– Эк от тебя смердит! – развязывая веревку, беззлобно произнес один из стражников.

Намму обладал хорошим слухом и цепкой памятью. Он помнил, что именно этот голос обещал Мардуку золотой, если жертва сумеет продержаться до заката. Сейчас ему было чему радоваться. Потому легкий толчок копьем, который Намму ощутил, едва веревка, которой он был обвязан, упала на землю, был скорее частью ритуала, чем проявлением суровости.

– Ступай, пророк. – В тоне охранника звучала насмешка. Он был немолод и в жизни повидал всякого. – Уж и не знаю, какой ты там пророк, но счастливчик, это точно! – При этих словах Намму удивленно обернулся. Вот уж кем-кем, а счастливчиком нынче он себя назвать не мог. Заметив этот жест, сопровождающий вновь пригрозил копьем. – Ну, что глаза выкатил, иди уже!

В другой раз, скажем, поймай этот копьеносец его на рынке, продающим горшочки с запечатанным в них сиянием от трона Мардука, он бы, пожалуй, не желая искушать судьбу, безропотно повиновался или попытался купить свободу за пару монет. Но сейчас денег у него не было, зато стражник явно принимал его за божьего человека. Вот как оно выходит. Значит, тот несчастный, упокоенный им у края пустыни, был пророком народа эбору! Хорошо бы узнать, что этот бедолага им напророчил до того, как нелепо сгинуть в пустыне! Однако времени размышлять об этом не было. Но и без того Намму быстро смекнул, что в положении, ему приписываемом, есть свои достоинства. Чем, в сущности, эборейский пророк хуже мага-халдея?! Приосанившись, он метнул на своего говорливого спутника взгляд из-под густых тяжелых бровей и медленно изрек, тщательно проговаривая слова:

– Тучи сгущаются над тобой и домом твоим, ибо кто прольет кровь мою, узрит воочию, как высыхает кровь в чадах его.

– Ты это, – копьеносец изменился в лице и убрал оружие, – ну, иди, в общем, не стой.

Глаза начальника городской стражи, того самого вельможи, который руководил его арестом, едва увидел он снова Намму, стали напоминать пару затянутых льдом линдвормовых нор.^[7]

– Что это за пугало вы ко мне притащили? – напустился он на пришедших. – В чем это он? Что за мерзкий запах?

– Это львиное дерьмо, – пояснил неуверенно тот самый говорун, которому Намму обещал приближение несчастий. – Парень вымазался, и львы его не тронули.

– Что ты говоришь? – еще больше раздражаясь, закричал придворный. – Царь велит доставить мерзавца к нему на пир. Прикажешь так его вести?

Стражник вовсе не собирался приказывать своему начальнику и поспешил спрятаться за спину сопровождаемого. Как ни крути, другого пророка у него в запасе не было.

– Немедленно оттащите этого негодяя в мою купальню, – брезгливо поморщился царедворец. – Омойте его горячей водой! Умащивайте маслами, все равно какими, лишь бы отбить этот смрад! И быстро, очень быстро! Государь послал за ним!

Стражники и пара слуг, присутствующих при этом разносе, мигом бросились выполнять недвусмысленный приказ разъяренного господина. На какой-то миг Намму показалось, что избавление близко. Горячей воды в купальне не оказалось, один из стражников умчался куда-то за ней, второй, должно быть, не желая находиться вблизи от дурнопахнущего пленника, устроился караулить за дверью. Слуги бросились за одеждой и благовониями, оставив пленника без присмотра. Это было весьма неосмотрительно. «Эборейский пророк» мгновенно оценил вентиляционные окна купальни. Они были достаточно широки, чтобы он мог в них протиснуться. Намму не упустил случая воспользоваться возможностью.

В прежние годы ему частенько приходилось лазать по скалам и забираться в самые узкие расщелины, выискивая спрятанные клады или укрываясь от когтей барсов. В одно движение он оказался у тесного оконца, желобом уходящего вверх, и, цепляясь за уступы и щели между камнями, проворно начал карабкаться по нему.

Вскоре голова его очутилась снаружи, и он прищурился, всматриваясь в темноту, стараясь поскорее привыкнуть к ночной мгле. Внизу во дворе виднелись факелы стражи. Судя по количеству огней, солдат здесь было не меньше полусотни. Намму постарался поточнее представить себе, на какой высоте находится оконце, и с грустью осознал, что прыжок отсюда может стать последним в его жизни.

Оставался еще один шанс: Намму старательно вывернул шею, разглядывая, дотянется ли он руками до ближайшего окна. Выходило, что дотянется. Правда, на какой-то момент придется балансировать на краю своего тесного лаза с риском попросту свалиться в мощенный каменными плитами темный провал двора. Однако Намму верил в собственную ловкость и в то, что боги не оставят его в этот час. После истории со львами у него вновь затеплилась надежда, что вечноживущие если и не любят сына Абодара, то, во всяком случае, с интересом наблюдают за его похождениями. Он впился пальцами в камень и со знанием дела начал подтягиваться, стараясь разгрузить напряженные ноги. Окно было уже совсем близко, казалось, еще чуть-чуть, и беглец окажется в комнате. Здесь был шанс укрыться – вряд ли караульные начнут поиски исчезнувшего пророка с покоев начальника городской стражи. А там, под шумок всеобщей суматохи, глядишь, и выпадет случай улизнуть.

Намму осторожно нащупал очередную зацепку, вновь подтянулся и замер. Сквозь незакрытое окно доносились звуки голосов…

– Можешь передать своему господину, что все готово. По сигналу мои люди отворят Северные ворота.

– Передам.

– Если вдруг это не удастся, всегда можно свалить вину на эбору. В их лавках вечно толчется множество всякого сброда, и каждому ведомо, что эбору горят желанием отомстить вавилонским царям за свой плен, – продолжал один из собеседников. Голос его Намму узнал без труда. Именно этот голос послал его нынче днем на съедение львам. – Так что вина падет на чужаков.

– Это мудро, – отвечал ему гость. – Нам должно явить хитрость змеи, чтобы задуманное удалось.

– Я сделаю все, что можно, Гаумата, – с легким раздражением проговорил хозяин дома. – Но ответь мне, кто поручится, что Кир, войдя в город, не задержится здесь надолго? Не пожелает, скажем, устроить в Вавилоне столицу?

– Не пожелает, – коротко ответил тот, кого начальник городской стражи назвал Гауматой, и продолжил: – Такова будет воля богов. Сегодня поутру в город прибыл гонец из Лидии с известием, что страна объята восстанием. Скорее всего завтра такой же гонец прибудет и к царю персов. Если к тому часу Вавилон падет, не оказав сопротивления, Киру станет попросту не до него. За Лидией могут последовать другие сатрапии: Фракия, Пафлагония. Египет тоже смотрит недобро на усиление персов. Захват Финикии их очень раздосадовал. Царь уйдет со своим войском, оставив здесь наместника. Полагаю, ты догадываешься, кто им будет?

– Догадываюсь, – подтвердил начальник стражи.

– Ты же станешь при нем правой рукой, его зоркими глазами и метким копьем.

– Пропал! – донеслось до Намму снизу. – Исчез!

За криком последовало падение какой-то тяжелой емкости. Судя по звуку, бронзовой или медной, и удаляющийся топот. Вероятно, слуга, обнаруживший исчезновение пленника, бросился поднимать на ноги дворцовую стражу.

Неслышно выругавшись сквозь зубы, Намму скользнул змеей обратно в вентиляционное оконце и, точно вода по сточному желобу, мигом очутился в купальне. Здесь снова не было никого, но по ту сторону двери явственно доносились голоса. Наскоро сорвав остатки балахона, Намму плюхнулся в большой глиняный чан с водой, устроенный в полу, чтобы смыть как следы львиного помета, так и пыльную штукатурку, приставшую к его телу. Вода не была обжигающе холодной, но все же очень скоро его начал бить озноб. Сегодняшний день был чересчур наполнен неожиданностями.

Стражник, тот самый, который спорил на его жизнь у львиного рва, мельком заглянул в купальню, наткнулся на него взглядом и оторопело уставился, не мигая. Намму успел бы досчитать до трех дюжин, покуда отвисшая челюсть охранника заняла свое первоначальное место, и он вновь обрел дар речи. Правда, воспользоваться этим даром воитель не торопился и издал звук, совмещающий все известные ему гласные в единый выдох. Привлеченные столь необычным поведением старого вояки, слуги бросились к купальне. Один из них, должно быть, тот, кто уронил таз с горячей водой, по-прежнему валявшийся в луже на полу, замер, выпучив глаза, указывая пальцем на сидящего в чане Намму.

– Несчастный, – стараясь не стучать зубами от холода, заговорил тот, хмуря брови и вновь принимая пророческий вид. – Отчего, пролив воду, не отправился ты за новой, как подобает доброму слуге?

«Добрый слуга» мучительно икнул и выдавил сквозь жесткий спазм, перехвативший его горло:

– Ведь не было тебя тут.

– Когда дух мой воспаряет к Божьему престолу, – пустился в импровизацию Намму, – дабы узреть величие Творца предвечного и насытиться мудростью его, плоть моя обретает вид бесплотный, или же, по-иному говоря, всякий явный вид наяву теряет, точно и нет ее нигде. Сам же я в тот час, духом воспаривший, наличествую везде, ибо мир – лишь песчинка на длани Божьей. Так где же горячая вода? Где благовония, негодный?!

– …Всякий зрячий видит, что отвернулся Мардук от народа своего! – Верховный жрец указывал перстом на стену, где по-прежнему искрили во все стороны таинственные письмена.

Поскольку живой пламень, явленный свыше, не спешил чего-либо поджечь, уже находились смельчаки, рисковавшие потрогать огонь и убедиться, что это не очередная выходка местных жрецов. А если и выходка, то уж больно заковыристая. Выяснить причину свечения достоверно так и не удавалось.

Сначала храбрецы совали в полымя бронзовые мечи, затем – край одежды, потом и руки. Огонь не опалял. Понемногу Валтасар и его гости начали терять интерес к странной иллюминации и, пожалуй, уймись сейчас Верховный жрец, продолжили бы свое пиршество, за чашами вина гадая, что ж это за штука такая случилась нынче на пиру. Однако жрец и не думал униматься. Хорошо поставленным голосом он клеймил царя и его отца за недостаточную финансовую помощь храму и за чрезмерное внимание, уделяемое служителям иных культов. Особенно доставалось эбору, которым в речах первосвященника отводилась роль злокозненных врагов, намеревающихся коварно погубить вавилонское царство.

– Они только и помышляют, – голосил первосвященик, – похитить у нас и отдать своему богу святая святых Вавилона, залог благополучия и процветания нашей земли, драгоценный знак милости Судьи богов – «Дыхание Мардука»! Ибо ведомо о нем…

Начальник охраны, стараясь не зацепить прочувствованно вещавшего жреца, по широкой дуге обогнул оратора и преклонил колени перед государем.

– Тот, о ком ты спрашивал, доставлен, мой повелитель!

Кархан, по-прежнему стоящий подле Валтасара, глянул туда, откуда только что пришел оружный царедворец. У входа в залу пара стражников, держа копья на изготовку, стерегли сравнительно молодого, лет, пожалуй, немногим больше тридцати, мужчину. Грозный скиф нахмурился, пытаясь скрыть удивление. По его расчетам, пророк, коему теперь надлежало дать воспетую в библейской легенде трактовку огненного граффити, должен был выглядеть куда как старше!