литературная фантасмагория
Действующие лица:
Сорокин – прозаик;
Мамлеев – философ;
Елизаров – народоволец;
Пелевин – студент;
Акунин – дворецкий;
Липскеров – купец;
Проханов – офицер царской охранки;
жандармы.
Действие происходит в Москве в особняке Мамлеева.
Сцена 1: вечер, гостиная, за столом Мамлеев, Сорокин и Елизаров, играют в преферанс.
Мамлеев: А что, Владимир Георгиевич, не боитесь ли цензуры царской? Нынче, слыхивал я, за пасквили да за сатиру к ссылке приговаривают, да к запрету публикаций.
Сорокин: Помилуйте, Юрий Витальевич, я человек пожилой и мне бояться вредно – совсем нервы расстроятся. А ежели в ссылку меня – так и хорошо, надоела мне Москва, сил нет: грязь, навоз, помои везде. А в ссылке хоть воздухом подышу, по лесам нахожусь.
Елизаров, сдавая карты: Ах, Сорокин, будь я императором, я бы из вас сотворил всенародного мученика. Держал бы вас в застенках, распустил бы слухи, что самолично вас калёным железом пытаю. И вы бы несметное полчище сюзников обрели.
Сорокин: Но вы, Мишенька, не император, а банальнейший анархист, за что купили, за то и продадите. Лучше и дальше мной восхищайтесь или на гитаре нам спойте.
Мамлеев: Увольте, господа, довольно нам анархических песен. Отведайте лучше моей морошковой, Борис сам настаивал. Боренька! (Акунину) Принеси-ка нам морошковой своей, да икорки белужьей не пожалей, голубчик!
Входит Акунин с подносом, ворчит: Пора, пора трясти стены кремлёвские!
Слышится шум за дверью, вваливается Пелевин в фуражке набекрень.
Пелевин: Господа, облава в городе! Говорят, царская охранка за вольнодумцами нынче в рейд собралась.
Сорокин: А вы, Виктор, присядьте и не паникуйте. Кто это у нас тут вольнодумцы?
Пелевин: Так вы же и есть, Владимир Георгич, наипервейший вольнодумец во всея Москве!
Елизаров: А ты, Витенька, стало быть, Вадим Георгича так везде и славишь яко вольнодумца уже который год подряд. Мнится мне, от зависти. А как Вадим Георгича в ссылку – так на его место вскочить хочешь? Во!!! (показывает Пелевину кукиш) Не дорос ещё, Витенька, не просветлился до конца, сокол ты наш.
Пелевин обиженно умолкает, сдаёт карты.
Шум за дверью, входит Липскеров.
Шум за дверью, входит Липскеров.
Липскеров: Ох, господа, презабавнейшее явление: сижу я на Тверской и кофеи распиваю, а из ресторации, что напротив, жандармы Ширянова с Прилепиным под белы рученьки выводят. И всё так чинно-благородно, сажают в экипаж с решётками и в сторону Кремля неспешно трогаются. Но не это удивительно, а удивительно то, что в небе над Кремлём я тотчас увидал огромадного стоаршинного карася.
Мамлеев, сдавая карты: Видать, Сорокин, вам и в самом деле стоит остеречься, езжайте-ка вы немедля к Иванову в Пермь, отсидитесь, по тайге побродите.
Сорокин: Чушь, господа! И кажется я выиграл.
Сорокин бросает карты и отходит к окну.
Шум за дверью, врываются Проханов и жандармы. Немая пауза, все переводят глаза с Проханова на Сорокина и обратно.
Проханов: Господа, думаю нет надобности объяснять, по какой причине мы вас беспокоим.
Сорокин делает шаг вперёд. Проханов даёт знак, жандармы арестовывают сидящих с картами в руках Мамлеева, Елизарова, Пелевина и Липскерова.
Сорокин, в недоумении: Но, позвольте…
Проханов: Императорским указом сборища лиц с целью азартных игр запрещены. А доносы на вашу компанию картёжников уже давно поступают.
Липскеров, вырываясь, указывая на Пелевина: Это он, он, господа, доносы мастер писать!
Пелевин, вырываясь: О, великий Сорокин, вбейте мне в голову теллуровый гвоздь, я так хочу понять ваши книги!
Арестованных уводят, Проханов и Сорокин остаются вдвоём.
Проханов: А вас, Владимир Георгиевич, его императорское высочество ждёт на аудиенцию завтра к восьми и просит передать, что с вниманием прочёл ваш последний труд и желал бы обсудить некоторые указанные в нём аспекты внутренней политики.
Проханов коротко кланяется и выходит.
Сорокин один: Растерян мыслями. Чего я ожидаю? Меня пред всеми предпочли. Философа, купца, студента, анархиста – повязали. А я, словоплёт неукротимый, аж отрезвился. Они меня прославили безумным хором, и из огня я вышел невредим. Противно здесь мне, нету воли. Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок. Карету мне, карету!
Уходит.
Сцена 2. По опустевшей гостиной ходит Акунин, собирает со стола.
Акунин: Картоха кончилася.
Занавес.