Читая книгу Виктор Смирнов - Тревожный месяц вересень , я вспомнила о другом весьма известном детективе, где также действие разворачивалось в конце ВОВ на освобожденной от фашистов территории, так что было любопытно сравнить эти два произведения. Но, к сожалению, тут еще более выражена детективная линия, а так как шпионские истории и загадки я не люблю, то не смогла по достоинству оценить данную книгу.
Но при этом хочется отметить и множество занимательных подробностей о работе контрразведки, и документальную составляющую романа, которая является весьма познавательной, и погружение в прошлую эпоху, так что автор бесспорно написал отличную книгу. Правда сначала я с трудом отличала одного главного героя от другого, переключение между рассказчиками происходило для меня весьма незаметно, возможно, сбивало повествование от первого лица. Три «я» мало чем отличались друг от друга, особенно когда особисты, увлеченные расследованием и поиском, преследовали подозреваемых или расспрашивали свидетелей. Намного ярче и интересней для меня было описание мирной жизни на освобожденных территориях, отдельные истории местных жителей, которые пытались наладить хозяйство и «зализать раны», оставленные войной. Например, щемящая сердце история бывшего партизана, а ныне председателя сельсовета Васюкова, которому необходимо лечь в госпиталь, но он не может оставить свое дело.
цитата
Перед Алехиным, глядя пристально и настороженно, опираясь на костыли и болезненно морщась, стоял невысокий, лет тридцати пяти мужчина с бледным худым лицом, покрытым рыжеватой щетиной, в польском защитном френче и поношенных шароварах. Левой ноги у него не было, и штанина, криво ушитая на уровне колена, болталась свободно.
Алехин вышел первым и уже ступал по росистой траве, когда, услышав сзади сдавленный стон, стремительно обернулся. Васюков, стиснув зубы и закрыв глаза, стоял, прислонясь к косяку двери. Бисеринки пота проступили на его нездорово-бледном лице. Ребенок, справлявший у самого порога малую нужду, замер и, задрав головку, испуганно, не по-детски озабоченными глазами смотрел на отца.
— Что с вами? – бросился к Васюкову Алехин.
— Ничего… – приоткрыв глаза, прошептал Васюков. – Рана… открылась… Уж третий день… Должно, кость наружу выходит… Мозжит, мочи нет. А тут задел костылем – аж в глазах потемнело…
— Вам необходимо в госпиталь! – с решимостью заявил Алехин, соображая, как это лучше устроить. – Насчет машины я позабочусь, вас сегодня же отвезут в Лиду!
— Нет, нельзя, – покачал головой Васюков и, зажав костыль под мышкой, поправил автомат.
— Вы что, за ребенка боитесь – оставить не с кем?
— Нет… А в госпиталь не могу! – Морщась от боли, Васюков переставил костыли и двинулся, выбрасывая вперед ногу и подпрыгивая на каждом шагу. – Сельсовет оставить нельзя.
— Почему? – Алехин, проворно открыв калитку, пропустил Васюкова вперед. – У вас заместитель есть?
— В армию забрали… Никого нет… Секретарь – девчонка. Несмышленая… Никак нельзя. Понимаете – не могу! – Опираясь на костыли, Васюков стал посреди улицы и, оглянувшись, вполголоса сказал: – Банды объявились. Третьего дня пришли в Соломенцы человек сорок. Председателя сельсовета убили, и дочь, и жену. А печать забрали…
— Как же мне в госпиталь? – продолжал Васюков. – Да я здесь как на посту! Один-одинешенек – и печать передать некому. За мной вся вёска смотрит. Лягу в госпиталь, а подумают: струсил, сбежал! Не-ет! Не могу… Я здесь – советская власть, понимаете?
— Понимаю. Я только думаю: ну а в случае чего – что вы сможете?
— Все! – убежденно сказал Васюков, и лицо его сделалось злым. – Партейный я – живым не дамся!
свернуть
И его сынишки, "ребенка войны", в столь малом возрасте уже пострадавшего от военных действий
цитата
Он поднялся, чтобы уходить, – в это мгновение груда тряпья на печи зашевелилась. Посмотрев недоуменно, Алехин насторожился. Васюков с помощью костылей подскочил к печке, потянулся как мог и, сунув руку в тряпье, вытащил оттуда и быстро поставил на пол мальчонку примерно двух с половиной лет, беловолосого, в стираной-перестираной рубашонке.
— Сынишка, – пояснил он.
И только тут Алехин заметил, что у мальчика нет левой руки: из короткого рукава рубашонки выглядывала необычно маленькая багровая культя.
Алехин был несентиментален и за войну перевидел всякое. И все же ему сделалось не по себе при виде этого крошечного калеки, с такой подкупающей улыбкой смотревшего ему в глаза. И, не удержавшись, он проговорил:
— Как же это, а?
— В отряде был. В Налибоках зажали нас – осколком мины задело, – вздохнул Васюков.
свернуть
Или, например, как было не ужасаться, читая в оперативных документах о тех зверствах, которые совершали «оставленные фашистами зернышки», о многочисленных убийствах не только военнослужащих и представителей советской власти, но и членов их семей.
цитата
2 августа в 4.00 в дер. Калитанцы неизвестными зверски уничтожена семья бывшего партизана, находящегося ныне в рядах Красной Армии, Макаревича В. И. – жена, дочь и племянница 1940 г.р.
10 августа в селе Малые Солешники расстреляны председатель сельсовета Василевский, его жена и 13-летняя дочь, пытавшаяся защитить отца.
свернуть
В книге очень много запоминающихся зарисовок прошлого, которое словно объёмная картина предстает перед читателем и, даже если не происходит ничего печального или важного для сюжета, все равно остается в памяти надолго. А чем ближе к развязке книги, тем занятнее было следить за героями, мотать на ус пояснения писателя о разных приемах, «фишках» работы спецслужб, что позволило увидеть изнанку этой трудной и опасной работы.
цитата
Особистов капитан не любил, считая их привилегированными бездельниками и людьми с излишним самомнением. «Кантуются по тылам, – был уверен он, – да еще героями себя чувствуют!»
Примерно то же самое, только простодушно и без всякого раздражения, думал о капитане и вообще о работниках комендатур Андрей Блинов.
То, что Алехин вытащил пистолет и угрожал им старшему лейтенанту, произвело на помощника коменданта самое неприятное впечатление – ему стоило усилий сдержать и скрыть свое возмущение.... Но там речь шла о проверке неизвестных, о проверке с целью выявления и задержания государственных преступников, бандитов, немецкой агентуры, дезертиров и нарушителей воинских уставов и приказов. Здесь же точно такими нормами особист Алехин руководствовался в отношении офицеров-фронтовиков с только что перекрестно проверенными, абсолютно безупречными основными и второстепенными документами и, более того, угрожал одному из них пистолетом, что, по убеждению Аникушина, не вызывалось обстоятельствами и было уже чистым произволом.
Необходимость применения особистами оружия два года тому назад при выполнении сурового приказа Наркома Обороны № 227, подписанного лично товарищем Сталиным, Аникушин сознавал. Тогда немцы заняли Крым, захватили Ростов, их танковые и моторизованные дивизии ожесточенно рвались к Волге и на Кавказ, и надо было до последней возможности, до последней капли крови защищать и отстаивать каждую позицию, каждый клочок советской земли. Требовалось «стоять насмерть!» и для того любыми мерами пресекать отступление без приказа высшего командования. И решительные действия особистов, политработников и командиров в ту пору смертельной опасности вызывались жизненной необходимостью.
Но теперь, в период победного наступления нашей армии… здесь, в сотне километров от передовой…здесь, в сотне километров от передовой… угрожать пистолетом заслуженному офицеру, фронтовику, пролившему свою кровь за Родину… И он, Аникушин, должен при этом оставаться безгласным наблюдателем, если даже не соучастником этих недостойных действий…
В нем было очень сильно чувство великого фронтового братства. По сути дела, с первой военной осени, с того момента, как он попал на передовую, к каждому фронтовику, будь то офицер или рядовой, летчик или даже обозник, он невольно ощущал «теплое под ложечкой», подсознательное чувство приязни и родства. И потому эти офицеры, особенно воевавшие не первый год капитан и старший лейтенант, были ему несравненно ближе и дороже любых тыловых особистов и, безусловно, ближе и дороже Алехина и его помощников.
И вот эти наглые, уверенные в своей безнаказанности люди без санкции прокурора, по чистому произволу обыскивали его собратьев, фронтовиков, которым через неделю или через две предстояло снова проливать кровь, защищая Родину.
Да кто он, этот Алехин?! Какой-нибудь выдвиженец – наверняка из деревни! – с пятью, максимум семью классами образования… Попал по анкетным данным в особисты, поднахватался в армии верхушек, городских слов и военных терминов и убежден, что ему все дозволено… Просто не нарывался – его никто не осаживал, не учил, не ставил на место!
В некоторой растерянности он помедлил, и за эти секунды я успел оказаться от него со стороны солнца и, таким образом, задействовал подсветку. Для острастки, для давления на психику я немедля «пощекотал ему уши»: произвел по одиночному выстрелу из обоих наганов так, что пули прошли впритирку с его головой, – это впечатляет.
Чтобы затруднить ему прицеливание, я непрерывно «качал маятник»: пританцовывал левым плечом вперед, рывками перемещая корпус из стороны в сторону и все время передвигаясь и сам, – нечто похожее, только попроще, проделывает боксер на ринге. Для дальнейшего психологического воздействия я держал его на мушке и фиксировал взглядом, всем своим видом показывая, что вот-вот выстрелю.
Качание маятника – это не только движение, оно толкуется шире, чем можно здесь понять со слов Таманцева. Его следует определить как «наиболее рациональные действия и поведение во время скоротечных огневых контактов при силовом задержании». Оно включает в себя и мгновенное выхватывание оружия, и умение с первых же секунд задействовать фактор отвлечения, фактор нервозности, а если возможно, и подсветку, и моментальную безошибочную реакцию на любые действия противника, и упреждающее стремительное передвижение под выстрелами, и непрестанные обманные движения («финт-игра»), и снайперскую меткость попадания в конечности при стрельбе по-македонски («отключение конечностей»), и непрерывный психологический прессинг до завершения силового задержания. «Качанием маятника» достигается захват живьем сильного, хорошо вооруженного и оказывающего активное сопротивление противника.Судя по описанию, Таманцев «качает маятник» в наиболее трудном и эффективном исполнении – «вразножку».
свернуть
Так что, хоть я и не являюсь целевой аудиторией таких детективных историй, все же могу рекомендовать данную книгу читателям, ведь несмотря на большой объём, она легко читается, а после окончания хочется пересмотреть замечательный фильм с Галкиным и Мироновым