Вышла на русском языке книга интервью и статей Владимира Набокова "Строгие суждения" (Strong Opinions). Десяток интервью, данных в разные годы ряду англоязычных СМИ, письма редакторам и несколько статей Набокова в прессе. (Некоторые из интервью уже были ранее переведены и опубликованы на русском, в частности в собрании сочинений американского периода издательства "Симпозиум").
Мало кто из русских писателей-эмигрантов вызывал и вызывает такую доходящую до клокота в горле ненависть у "новосоветских" критиков в современной России! В чем только бедного Владимира Владимировича не обвиняют... Причина ненависти, думается, главным образом в том, что писатель сумел вырваться из русскоязычного гетто, ревностно опекаемого советским посольством и стал англоязычным американским писателем (и не просто писателем, а одним из великих американцев). То есть, Набоков был принят в весьма джентльменском обществе, куда совков не пускают. Вот одна из причин вражды со стороны "совков-2". А ведь раньше нравы среди литкритиков были куда интеллигентнее... Тогда, еще при жизни писателя (Набоков умер в 1977 году), советская "Литературная газета" в основном лицемерно сетовала, что "вне родины Набокову не о чем писать". Теперь же звучит откровенная ругань.
Для "совкритиков" невыносимо само по себе политическое кредо Набокова, исходящее из естественных прав и свобод человека. Вот оно:
-- То, что с юности – мне было девятнадцать лет, когда я покинул Россию, – мои политические убеждения остались такими же примитивными и неизменными, как старый замшелый утес. Они настолько классические, что их можно назвать банальными. Свобода слова, свобода творчества. Проблема социальной или экономической структуры идеального государства меня не слишком волнует. Мои желания скромны. Портреты главы правительства своими размерами не должны превышать почтовую марку. Никаких пыток и казней. Никакой музыки, кроме звучащей в наушниках или исполняемой в театре.
Да и как они могут любить книги человека, еще за двадцать лет до событий 1991 года предсказавшего крах обожаемого и превозносимого ими СССР?
-- Нам следует также помнить – и это очень важно, – что единственными людьми, процветающими при любых правительствах, являются филистеры. В ауре мягкого режима шанс появления великого художника ровно настолько же мал, насколько в менее счастливые времена презренных диктатур. Следовательно, я не могу ничего предсказывать, хотя и очень надеюсь, что под влиянием Запада, и в особенности Америки, советское полицейское государство постепенно зачахнет и рассеется.
Ничего хорошего в советской культуре русско-американский писатель не находил. Это касалось и литературы, за редкими исключениями.
-- Советская литература… Что ж, в первые годы после большевистской революции, в 1920-х и начале 1930-х, сквозь устрашающие штампы советской пропаганды еще можно было различить умирающий голос былой культуры. Примитивное и банальное мышление навязываемой политики – любой политики – может произвести только примитивное и банальное искусство. В особенности это относится к так называемому «социалистическому реализму» и «пролетарской» литературе, опекаемой советским полицейским государством. Его бабуины в кирзовых сапогах постепенно истребили действительно талантливых авторов, редкую личность, хрупкого гения. Один из самых грустных примеров – история Осипа Мандельштама – удивительного поэта, величайшего из тех, кто пытался выжить в России при советском режиме, – которого хамское и слабоумное правительство преследовало и умертвило-таки в далеком концлагере. Стихи, которые он героически продолжал писать, пока безумие не затмило его ясный дар, – восхитительные образцы высот и глубин человеческого разума. Их чтение усиливает здоровое презрение к советской дикости. Тираны и мучители никогда не скроют своих комических кувырканий за космической акробатикой. Презрительный смех хорош, но недостаточен для получения морального облегчения. И когда я читаю стихотворения Мандельштама, написанные под проклятым игом этих зверей, то испытываю чувство беспомощного стыда от того, что я волен жить, и думать, и писать, и говорить в свободной части мира… Это единственные мгновения, когда свобода бывает горькой.
В переводе С. Ильина фраза звучала иначе: "Тиранам и палачам никогда не удастся скрыть за космической акробатикой свою комическую спотыкливость". Какой же перевод из двух тут точнее? Набоков вовсе не метит в русский народ, а прямо указывает на вождей советского режима, не могущих связать без бумажки двух слов. В одном из двух переводов интервью они "комически спотыкаются", в другом же, подобно космонавтам на станции (и клоунам в цирке) "комически кувыркаются".
Разумеется, критикой советизма "Строгие суждения" не ограничиваются. Книга куда шире и интереснее. Есть тут и вопросы о творческом методе писателя (хотите писать как Набоков? Прочитайте, как он это делал), неизбежный вопрос о "Лолите" (Набоков не охотился на "нимфеток", он был влюблен в свою жену). Есть тут и прекрасный набоковский разгром англоязычного перевода "Евгения Онегина" с заголовком "Бренча на клавикордах" (хотите разъярить Набокова? Навредите Пушкину!).
Книга рекомендуется к прочтению всем: красным, белым и даже зеленым (чтобы узнать, что Набоков проявлял редкое в те годы экологическое "зеленое" мышление, в частности возражал против применения ядохимикатов в сельском хозяйстве -- они вредили любимым бабочкам на горных лугах Швейцарии).
Возвращаясь на серьезный лад, завершим рецензию одним стихотворением Набокова. В новой книге оно не упоминается, но все же приведем его. Предыстория его создания такова. В годы Второй мировой войны (если точнее, то в 1944 году) организация, близкая к посольству СССР в США объявила поэтический конкурс среди эмигрантов на лучшее стихотворение о любви к родине. Набоков не побоялся послать туда вот эти два пронзительных четверостишия:
Каким бы полотном батальным ни являлась
советская сусальнейшая Русь,
какой бы жалостью душа ни наполнялась,
не поклонюсь, не примирюсьсо всею мерзостью, жестокостью и скукой
немого рабства - нет, о, нет,
еще я духом жив, еще не сыт разлукой,
увольте, я еще поэт.