Какая, в сущности, смешная вышла жизнь,
Хотя, что может быть красивее,
Чем сидеть на облаке и, свесив ножки вниз,
Друг друга называть по имени!
- Нина, послушай, это же о нас.
- И вправду, Гена, какая, в сущности, смешная вышла жизнь...
Они летели над городом на пушистом белоснежном облаке, очень похожем на большого спящего кота. Если вдруг налетал порыв ветра, то котоблако начинало кукситься, сереть, чернеть, плакать горючими слезами, стрелять молниями из глаз, а хвост его рассекал воздух с тем звуком, что люди называли громом. Она стояла посреди площади, отчаянно пытаясь спасти прическу и платье от внезапного ливня. Он думал, что взять сегодня зонт было удачей, потому что можно пригласить и Ее укрыться под ним. Она же вскочила в первый попавшийся автобус, лишь бы не мокнуть.
- Нина, а ты знаешь, что про нас написали книгу?
- Да, Гена, «Один и одна». Несколько нудновато.
- Что именно, Нина – книга или наша жизнь?
- Как интересно ты спросил, Гена… Сперва я думала про написанное, а теперь получается, что нечего на зеркало пенять, коли рожа крива?
- Неужели, Нина, мы действительно жили так скучно, так серо, так печально?
- Конечно, нет, Гена! Ты же помнишь, с чего все началось? С нашей юности, с оттепели, когда мы все горели, делали, жили!
- Нина, но начинается все обычно с детства. Вот расскажи, какое оно было у тебя?
- Не помню, Гена. Может, это ужасно, но у меня провал здесь, я осознаю себя только с юности. А ты?
- Это странно, Нина, но моя жизнь тоже начала с того самого съезда КПСС, после которого мы стали легендарными шестидесятниками.
- Но это же было прекрасное время, Гена, помнишь, физики и лирики, походы, стихи, театр…Ах, театр. И мы все были вместе, все делалось сообща, спорили, мирились, ратовали за справедливость, осуждали трусость, работали, творили!
- А что случилось потом, Нина?
- Не знаю, Гена, все вдруг стали семейными и не стало нас…
- А я, Нина, прогорел как хворост – вспыхнул, обдал жаром и стал пеплом…
- Потом, Гена, обжегшись на молоке, ты стал дуть на воду, и так не вернулся в общество, не веря в себя, думая, что теперь если ты и загоришься, то все снова станет лишь пылью, а полноценного костра тебе не видать.
- Печально, Нина, но это так. Ни жены, ни друга, ни приятеля-коллеги, даже кот от меня сбегает. И сил нет, чтобы выйти из этой некомфортной зоны комфорта, как бы странно это не звучало.
- И тем не менее, Гена, ты старался видеть, слушать и слышать людей. И даже знакомился с молоденькими девушками.
- Пустое, Нина, дело было. Может, я просто лентяй? Я сразу хотел жену, а вот долго искать, ухаживать было тяжело.
- Я тоже, Гена, никак не пойму, почему осталась одна. Я не урод, а весьма изящна. Интеллигентная, умная, со вкусом, хозяйственная, хорошая работница, всегда была активисткой. А я «одна, совсем одна...С моим здоровым коллективом!»
- Нина, по-моему, тебе были совсем неинтересны люди, а потому и не нужны на самом деле. Походы, дискуссии, театры – вот это тебе было необходимо. Через это ты жила. А вот люди…
- Неправда, Гена, ко мне приходил Игорь и мы подолгу с ним говорили.
- А о чем, Нина? О тебе же и разговаривали, о твоем одиночестве, о твоих мечтаниях, о твоей жизни и том, как они шестидесятников вытеснили…
- Как горько звучит правда, Гена. Я и действительно сначала презирала людей за их стремление к семье, а потом, может, на фоне того, что и самой где-то в глубине души хотелось того же, но не моглось, отгородилась от всех ширмой, спряталась в кокон.
- И пестовала свое эго, Нина, возвышая себя и теряя любовь…
- Помню, Гена, любовь уходила из меня, уходила со способностью сочувствовать, дружить, понимать, сострадать – искренне, чисто, тепло.
Белоснежное и пушистое котоблако проснулось, потянулось, выгнулось и встряхнулось. И полетели на землю шерстинки-снежинки. Он с улыбкой смотрел на Нее. Она подумала, что из-за дурацкого снегопада у нее размазалась тушь, и поспешила зайти в ближайший магазин, чтобы посмотреться в зеркальце. Он погрустнел, Она снова сбежала, а можно было прогуляться в этот снежно-теплый день…
- Нина, а может, мне надо было устроить маскарад и явиться к тебя ряженым в военную форму и с усами? Или попросить Игоря невольно подстроить нам встречу в театре? Может, я не офицер, но все же интеллигент и за две минуты могу высмеять любую современную пьесу?
- Знаешь, Гена, мне кажется, что я не выдержала бы рядом с собой реального человека. У меня был идеальный образ для города и для отпуска. Идеальный образ для грез. Но не для жизни. Я бы не перенесла, что тот мой седой интеллектуал ест, пьет, спит, храпит…
- Увы, Нина, даже у офицеров случается насморк.
- Вот-вот, Гена, в то же самое время мы знаем, что случается с любовью идеальных людей. Ты ведь помнишь Ариадну и Солаля ?
- Нина, и тем не менее, Игорь считал, что мы могли бы стать прекрасной парой, но почему-то не узнали друг друга…
- Может, Гена, мы все-таки не подходили друг другу. Ведь Айя и Леон , такие разные, все-таки встретились, узнали друг друга на каком-то далеком острове.
- Нина, а почему ты думаешь, Игорь ходил к нам? И не кажется ли тебе, что мы его самым наглым образом использовали в качестве единственного собеседника?
- Думаю, Гена, это был симбиоз. Он давал нам разговор и ощущение нужности, а он изучал нас как отличные экземпляры человеческого одиночества. Ты только почитай, как дотошно он описал все наши мысли, чувства, желания, попытки…
- А ведь он, Нина, наш человек.
- Игорь был нашим, шестидесятником, и в тоже время уже нет, Гена. У него даже детство было. Да и не потерял себя, как мы когда–то. Если сбегал от семьи, то не в одиночество, а в компанию…
- Нина, а ты жалеешь о такой своей жизни?
- Когда я была там, Гена, то жалела и отчаянно мечтала наяву. Но почему-то ничего не меняла, значит, не так уж было и нужно?..
- И получается, Нина, как бы ни говорили о том, что человек вполне самодостаточный превосходно себя чувствует даже в вечном одиночестве, то это не так. Ведь хотелось, хотелось снова почувствовать себя живым.
- Гена, но вот сейчас мы вместе. Как думаешь, этот тот самый рай, о котором писал Игорь, в котором мы тоже не узнали друг друга?
- А может это наш общий ад, Нина? Ад, в котором мы вынуждены покинуть свое одиночество и быть всегда вдвоем за то, что не нашли ни друг друга, ни кого-то еще тогда?
Мурчащее котоблако грело свою спинку под солнцем, а люди шли и сетовали на очередной пасмурный день. Вдруг котоблако открыло глаза, и два солнечных луча, вылетев из них, выхватили из толпы двух человек. Он и Она шли навстречу друг другу. Шагали в безликой толпе. Но вдруг два пятна света будто сделали их яркими, цветными, заметными друг для друга. Он улыбнулся Ей. И Она пошла рядом с Ним в одном направлении.