А

«Адвентист седьмого дня…»

 
Адвентист седьмого дня
Иль свидетель Иеговы?
Кто готов понять меня
В этом мире бестолковом.
 
 
Посещать ли мне мечеть?
Подружиться с синагогой?
Чтоб в гиене не сгореть
Вместе с Гогой и Магогой.
 
 
Выбрать кирху иль дацан?
Церковь или Ганга воды?
Чтоб явившись к праотцам
Обрести покой и отдых,
 
 
И, где райские холмы,
Реки, пастбища и кущи,
Петь хоралы и псалмы
На два голоса с Всесущим.
 

«Ай да, ветер, злодей…»

 
Ай да, ветер, злодей,
Как выводит последнюю ноту!
Голосистым мальчишкой, лейтенантом старшим,
Под огнём пулемёта поднимающий роту,
Заставляя солдат, встать на бруствер за ним.
 
 
Так и мне бы рискнуть на рывок из неволи,
Если только возможно позабыть на бегу,
Что года разменяв на беспутство застолий,
Ничего изменить я уже не могу.
 
 
По рассудку – расплата, по норову – кары,
Это было и будет, это было и есть:
Срок, баланда, прогулка и обжитые нары,
Воровские законы и тюремная честь.
 

«Алкаю, жажду, вожделею…»

 
Алкаю, жажду, вожделею,
Ищу не сказанное слово,
Что вкупе с сущностью моею
Стать будущим моим готово,
 
 
Где, доверяясь жизни циклам,
Из тьмы инстинктов, грёз и яви
Моя вселенная возникла
Во исполненье неких правил,
 
 
Которым должен подчиняться,
Не размышляя, без изъятий,
Под гул хулений и оваций,
Меж маяты и благодати.
 
 
Таким как есть, таким как буду,
На пару с волею небесной,
Гоня души мандраж и смуту
Перед разверзнутою бездной.
 
 
Когда в миг страсти, в миг зачатья
Чужих людей в тиши алькова,
Уста мои замкнёт печатью
Повторно сказанное слово.
 

«Аль не хватит ныть-стонать по безделице…»

 
Аль не хватит ныть-стонать по безделице,
Боль утихнет, а беда перемелется,
 
 
Даже пусть не по прямой – по касательной,
Но вернётся к тебе фарт обязательно
 
 
Вместе с женщиной, а к ней всё приложится,
Всё родится, возрастёт и умножится,
 
 
Чтоб гордились вы сполна жизнью вашею
При еде и питие полной чашею.
 
 
Так что, брось ты ныть-стонать по безделице,
Боль утихнет, а беда перемелется,
 
 
Даже пусть не по прямой – по касательной,
Но вернётся к тебе фарт обязательно.
 

«Ангел божий с женским телом…»

 
Ангел божий с женским телом,
Посреди ночи и дня,
Откровенно и умело
Очаровывал меня,
Обжигая и маня.
 
 
Ангел божий, птица вспурга,
Два невидимых крыла.
Это ты, моя лямурка,
Чище лебедя была,
Говорлива и мила.
 
 
Ангел божий, в миг короткий
Жизни здесь, я не таю:
Не хочу другой красотки,
Дайте мурочку мою,
Сладкоядую змею.
 
 
Ангел божий, друг мой верный,
Сядем рядышком вдвоём –
Что нам до вражды и скверны,
Если счастливо живём
Ночь за ночью, день за днём…
 

Б

«Баланс нетрудно подвести…»

 
Баланс нетрудно подвести.
Нас, сельдюков, осталась горстка,
Хотя по-прежнему в чести
От Диксона до Дивногорска.
 
 
Всё меньше истых северян,
Всё больше жадных и раскосых,
Явившихся из тёплых стран,
Где чай растет и абрикосы.
 
 
Они повсюду: там и тут.
Горласты, скоры без заминки.
И главное: их главный труд –
Места, торгующих на рынке.
 
 
Мы этим пришлым не указ,
Коль деньги носят в чемоданах,
Смотря на небогатых нас
С величьем и презреньем ханов.
 
 
Никто в прошедшие года
Так не смотрел нам даже в спины
И уж тем более, когда
Враг превратил страну в руины.
 
 
А мы отстроили её!
В крови, в поту, не зная, впрочем,
Что властью ставшее жульё
Нас оберёт и опорочит.
 
 
Чтоб, разум рабский не мутя,
Смирились под рукой конторской,
В чести по-прежнему хотя
От Диксона до Дивногорска.
 
 
И те же нравом и душой,
Чуть порченные в нулевые,
Как дети Родины большой,
Способной на дела большие.
 
 
Лишь червь сомнений воровски
Нас гложет, горечь навевая,
Что нашей воли вопреки,
Мы станем слугами Китая.
 

«Без раздумий ты мне отпустила грехи…»

 
Без раздумий ты мне отпустила грехи,
Заблужденья прощая и толки,
Несмотря на мои о свободе стихи
И церквей на груди голубые наколки.
 
 
Зная: нечем мне в жизни уже оплатить
Этот запах дурманящий женского тела,
А не то, чтобы страстью своею затмить
Столько лет обладавших тобою умело.
 
 
Так скажи, для чего ты меня приняла,
Обнадёжила и приласкала,
Мужика без хозяйства и без ремесла,
Помесь схимника и зубоскала.
 
 
Навсегда потерявшего с будущим связь,
Заблудившимся в прошлом средь воспоминай,
Что с тобой заодно, надо мною смеясь,
Миражом меня гибельным манят.
 
 
Где задумав своё ты – как Иезавель,
Словно те же Юдифь и Далила,
Просто рядом с собой до рассвета в постель,
Перед тем как предать, положила.
 

«Без табака. Без денег. Без жены…»

 
Без табака. Без денег. Без жены.
Один, как перст, как волк иль пёс занятный,
Лишь спиртом легкие увлажены,
Чтоб легче им дышалось, вероятно.
 
 
Когда вокруг – бессменная пурга.
Не выглянуть. Не выйти. Не забыться.
И руки жжёт печная кочерга,
Сгребая писем жёлтые страницы.
 
 
Где фотографий выцветший картон
Сжимается шагреневою кожей
Под пламени хрипящий баритон,
На голос проповедников похожий.
 
 
Усердьем чьим калейдоскопом слов
Сменяются, как лейблы на товарах.
Амон, Ваал, Астарта, Саваоф,
Христос, Аллах, Махатма, Акихара.
 
 
Предчувствие небесного суда.
Блага земные служек Люцифера.
Коварство. Ухищрения. Вражда.
Согласие. Любовь. Надежда. Вера.
 
 
Пророчества, молитвы и псалмы.
Дыхание Фортуны или Рока.
Круговорот от лета до зимы.
От чистых душ до буйного порока.
 
 
Напевы водопадов и цикад.
Орнаменты удавов и песчинок.
И, встроенные в бесконечный ряд.
Ребенок. Мальчик. Юноша. Мужчина.
 
 
Без табака. Без денег. Без жены.
Один, как перст, как волк иль пёс занятный,
Лишь спиртом легкие увлажены,
Чтоб легче им дышалось, вероятно.
 

«Белокурою бестией ей бы петь на подмостках…»

 
Белокурою бестией ей бы петь на подмостках,
Будь то Карнеги холл, Мулен Руж иль Савой,
Зажигая мужчин, стариков и подростков,
А она для чего-то повстречалась с тобой.
 
 
Танцовщицей воздушною в лучших балетах,
Вроде Гранд-Опера или Балле Рамбер,
Поражать бы ей толпы в свингах и пируэтах,
А увлёк её ты – записной лицемер.
 
 
Роковою красавицей телеэкранов
Ей бы судьбы чужие, смеясь, разбивать,
А она, как не дико, не глупо, не странно,
Разделила с тобою свою жизнь и кровать.
 

«Белый ворон. Тьму ночную…»

 
Белый ворон. Тьму ночную,
Белый ворон, осветив,
Сел ко мне почти вплотную,
Величав и горделив.
 
 
Белый ворон. Сон иль чудо?
Белый ворон. Это как?
Неужели знак оттуда,
Сил потусторонних знак?
 
 
Белый ворон. Сделай милость,
Белый ворон, заодно
Растолкуй мне, что случилось
И что было решено.
 
 
Белый ворон. Очень надо,
Белый ворон, чёрт возьми,
Намекни хотя бы взглядом,
Но не мучай, не томи.
 
 
Белый ворон. В чём загвоздка,
Белый ворон, всё приму:
Муки пыточной ментовской
Или нищего суму.
 
 
Белый ворон. Не обидься,
Белый ворон, будь собой,
Ведь не зря ты, божья птица,
Мне ниспослана судьбой.
 
 
Белый ворон не ответил,
Белый ворон, онемев,
Сгинул в сумрачном рассвете
Над вершинами дерев.
 
 
Белый ворон. И, похоже,
Белый ворон, просто я
Сам не понял смысл расхожий
Знака из небытия.
 

«Близится последняя черта…»

 
Близится последняя черта,
А на лбу ни меты, ни зелёнки,
Словно я не стою ни черта,
Вроде шалопутной собачонки.
 
 
Или возвращая годы вспять:
Вычитая, складывая, множа,
Прежде должен прошлое понять –
Если кто такое сделать может.
 
 
И пытаться, суть свою уняв,
Перед неизбежным повиниться
За свободный ум и гордый нрав,
Путавших пределы и границы.
 
 
Но скорее – это просто блажь
Женщины преклонных лет с косою,
Той, что не изменишь, не продашь,
Хоть и ходит в рубище босою.
 

«Богиней сшедшей с пьедестала…»

 
Богиней сшедшей с пьедестала,
Чтобы увлечь, очаровать,
Она как птица щебетала,
А пела – ангелам под стать.
 
 
Не шагом шла – волной скользила
Под шёпот томный ветерка,
В своих уверенная силах,
До срока дремлющих пока.
 
 
И словно бездну разверзали
Глазищи чуть не в пол-лица,
Когда как молнии пронзали
Мужские подлые сердца.
 

«Бодр и счастлив друг мой перший…»

 
Бодр и счастлив друг мой перший
Из оставшихся в живых,
Из пока что не умерших
Одноклассников моих.
 
 
Пусть о нём враги судачат,
Он, я верю, честно жил
И поэтому с удачей
Больше, чем со мной, дружил.
 
 
Не ворчал, не лицемерил
И, хотя не робок был,
Прежде думал, после мерил,
А потом уже рубил.
 
 
И его не переспоришь,
Просто он такой один,
Колька Северный – мой кореш,
Человек и гражданин.
 

«Боже мой, какое утро!..»

 
Боже мой, какое утро!
Шёлковые облака
Под небесным перламутром
Красят золотом бока.
 
 
И вернувшись из-за моря,
Салютует ранний гром
Самым первым, самым скорым
Листьям с гибким стебельком.
 
 
Боже мой, цветы повсюду!
Шёлковые лепестки –
То господь являет чудо
Вдоль разлившейся реки.
 
 
Там жарки и голубица,
И с куриной слепотой
Мать и мачеха таится
За смарагдовой травой.
 
 
Боже мой, не переслушать!
Шёлковые голоса,
Вкладывая страсть и душу,
Переполнили леса.
 
 
Птицы, птички и пичужки.
Стрёкот, свист во все концы –
Ухажёры и подружки,
Недотроги и вдовцы.
 
 
Боже мой, какое счастье!
Жить и знать, что я живу,
А вчерашнее ненастье,
Как и завтрашнее – тьфу.
 

«Боль мою как ливнем смыло…»

 
Боль мою как ливнем смыло,
Право – грянула гроза,
Это милая открыла
Лучезарные глаза.
 
 
Горя моего завалы
Словно вымела пурга –
Это губы ты разжала,
Сладострастна и строга.
 
 
Грусть мою уносит ветер
Чёрных шёлковых волос –
Это я попался в сети
Расплетённых женских кос.
 
 
Так скажи, открой на милость
Тайну малости одной:
Почему не получилось
Раньше встретиться с тобой.
 

«Бренчит струна шальной гитары…»

 
Бренчит струна шальной гитары
Под хохот принявших барыг.
Аллаху молятся татары.
Глядит на девушку старик.
 
 
Есть смертный грех и просто вины,
А кто из нынешних людей,
Дойдя до жизни половины,
Чист перед совестью своей?
 
 
Прожив за тридцать лет на свете,
Любому ясен поворот,
Как Пётр их, улыбаясь, встретит,
Какую дверь он отопрёт.
 

«Брось, пойми, понапрасну поёшь…»

 
Брось, пойми, понапрасну поёшь.
Зря, поверь, отправляешь к врачу.
Даже станет совсем невтерпёж,
Промолчу. Промолчу. Промолчу.
 
 
Этот город чужой для меня,
Он ко мне холоднее, чем лёд,
Мне расстаться бы с ним за полдня,
А приходится – наоборот.
 
 
Здесь две женщины чудных живут,
Словно два лебединых крыла,
Воздавая блаженством минут
За года без любви и тепла.
 
 
Незнакомы они меж собой,
Но от каждой храня по ключу,
Не отдам предпочтенья любой,
Промолчу. Промолчу. Промолчу.
 
 
Голубые у первой глаза,
Не тускнеют под действием лет,
Ну, а стан гибок словно лоза,
Пусть лозы в этом городе нет.
 
 
У второй же они, как агат.
Губ зовущий кровавый овал.
Про таких меж людей говорят,
Что Кустодиев нарисовал.
 
 
У одной выключаю торшер.
У другой задуваю свечу.
И стиха соблюдая размер,
Промолчу. Промолчу. Промолчу.
 
 
Коль нет воли, чтоб страсть побороть,
Раз бессилен пред телом своим.
И не важно, простит ли господь,
Или вместе в геенне сгорим.
 
 
Ведь нельзя ни забыть, ни отстать.
Не отпустит судьба молодца.
Остаётся одно – долистать
Три романа мои до конца.
 
 
Потому понапрасну поёшь,
Зря с утра отправляешь к врачу.
Надоела до судорог ложь.
Промолчу. Промолчу. Промолчу.