© Владимир Фролов, 2017

ISBN 978-5-4474-8350-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Прелюдия

 
У святых людей
видны
крылья белые…
за спиной.
 
 
Шагал
ангел
с алыми крыльями
по голубой небыли.
 
 
В шее лебедя есть
что-то змеиное.
 
 
У яйца нет морщин.
 
 
Я вспомнил формулу лица —
лица начала и конца
лица-яйца.
 
 
Солнце
никто
не переживет.
 
 
Навстречу много жизней
проносится стремглав
и в каждой новой жизни
по-своему ты прав.
 
 
Я по Белому шел до Шагала,
Наслаждаясь своей немотой.
 

«Я вижу обнаженной грудь…»

 
Я вижу обнаженной грудь.
Она пышна и белоснежна.
К ней так и хочется прильнуть
С улыбкой нежной и лукавой.
Скажи ты ею любовалась,
Когда была совсем одна?
Своими пальцами ласкала
Сосков коричневую твердь?
О чем тебе тогда мечталось?
Ты это мне сейчас доверь!
Вот я целую их, ловлю
своими жадными губами
И об одном судьбу молю
Чтоб и тебя коснулось пламя,
В котором я один сгорю
Скажи мне:
Я тебя люблю!
 

Язычок

 
Губы раскрытые
в сластном порыве
душу опасным
призывом смутили…
 
 
Черная кошка
на розовом теле…
Сколько художников
тело воспели!
 
 
Губы пылали,
пытали, молили
в нежном оскале
любимыми были
 
 
Черная кошка
казалась другою
с чувственной дрожью
прогнувшись дугою.
 
 
Губы растравлены
нежной борьбою.
Губы отравлены
острою болью.
 
 
Черная кошка
устало дышала.
Из розовой пасти
Жало бежало.
 

Лилиям

«О, прикрой свои бледные ноги»

В. Брюсов

 
Мне не жаль умирающих лилий
В замерзающем, старом, пруду.
Сколько в жизни погибло идиллий,
Да не так, а у всех на виду!
 
 
Там живые, а это растенья —
Через год их семья оживет.
Почему я так странно растерян,
И тревога от сердца нейдет?
 
 
Что-то в крике изломанных линий,
В темном зове зловещих глубин
Мне напомнило горе насилий,
что с коварной усмешкой, творим.
 
 
Где-то вечное тешится лето.
Холод, слякоть, тоска —
только здесь!
Кто-то также во мгле предрассветной
Жаждет жертвою нежною цвесть!
 
 
Мне не жаль тех погибших созданий,
Утонувших в любовном бреду.
Только этим цветам, с опозданьем,
Молча, бледную руку тяну.
 

Спина
(Памяти Сальвадора Дали)

«Когда Рафаэль вдохновенный…»

 
Ее спина жила особой
Непостижимой красотой.
Слова одних дышали злобой,
другие мучились тоской.
 
 
Струилась в отблесках лиловых
Все извращающая страсть.
И все вокруг предстало новым
И ликовало, чтоб упасть.
 
 
Любить ее, лица не видя,
Желать ее, как никого.
Себя таким возненавидеть
И все ж добиться своего.
 
 
Не понимать иль не желая
во тьму влекущее признать,
Ворота сладостные рая
Открыть и запах обонять.
 
 
И стать навек опустошенным.
Все связи с миром потерять.
Воспеть разврат и искушенность.
И всех на свете презирать.
 
 
Одну ее ласкать и тая
Миры иные постигать.
Упасть так низко, что рыдая,
До звезд сияющих достать.
 
 
Сквозь все пройти
И изумляться,
тому как далеко идти.
И отрицать и вдохновляться
На этом низменном пути
 
 
И в полночь нехотя проснуться.
И вот сидеть так, в полусне.
Себя, припомнив, содрогнуться.
Она к стене, а ты к спине.
 
 
Но верить в то, что обладая
Откроешь новые миры.
И замирая, умирая,
Принять иной ее дары.
 
 
Насытиться, наколдоваться,
Нарадоваться, наблудить…
В нее влюбиться и остаться,
Лица не видев, со спины.
 
 
Ее спины! Такой несчастной!
Такой доверчивой, такой…
Такой зовущей силой властной,
Что все оставишь за собой.
 
 
Спеши обнять неясный призрак —
Ты обладаешь пустотой.
Лунатик мчится по карнизу
И падает вниз головой.
 
 
Спеши обнять,
но жизнь трехмерна
А этот снимок жалкий след
Ее спины такой ранимой
Которой не было и нет.
 
 
Вас только двое: ты и гений
Тебе доверивший ее.
Он осознал твое паденье,
И кистью выразил свое.
 
 
Он показал мазком волшебным
Спины высокий идеал.
Он пищу дал голодным щедро
И мир в неведомость послал.
 
 
И ты и он стоите рядом.
Он озираясь, ты без слов.
И между вами как награда
Ее нездешняя любовь
 
 
Вы вдруг увидели такое
Что не увидеть никому.
И стало вас безумцев трое
А было мукой одному.
 

«День ушедший не вернется…»

«Трудно дело птицелова:

Заучи повадки птичьи,

Помни время перелетов,

Разным посвистом свисти»

Э. Багрицкий

 
День ушедший не вернется,
Позабытый безнадежно,
Но случайно встретишь нежность —
Крик отчаянный души…
 
 
Ты своим привычкам верный.
Птицелов красоток скверный,
Если сеть твоя готова,
Что ж бросай, но не спеши.
 
 
Лично я давно считаю:
Полюбить дано тому лишь,
Кто родную душу встретит
Среди тысяч не таких…
 
 
Ты одна на целом свете,
Там, где волны гонит ветер,
И свирепо их бросает
В дома белую стену.
 
 
Утром ходишь на работу
По песку седого моря,
И не ведаешь, что ссоришь
Ты меня с самим собой.
 
 
Как старик сижу угрюмый.
И тревожат мысли-думы.
Как мне стать благоразумным,
Если слово за тобой?
 
 
Скажешь ты и брошусь в море,
Стану смешанным с волною,
И к ногам твоим приближусь
И лизну их, как щенок.
 
 
Жду давно уже я слова,
Но, навряд, ли ты ответишь,
На вопрос, который раньше
Я тебе не задавал.
 
 
Даже должен я признаться,
Что тебя я незнакомый.
Просто за окном вагона
Я увидел профиль твой.
 
 
Так что зря тебя я встретил,
На беду свою я встретил,
Потому что я не знаю,
Где твой дом стоит вообще.
 
 
Но я верю – он у моря,
Потому что надо верить,
А иначе невозможно,
Жить как тысячи других.
 

Собаки

«Не знаю, кем я был, пока я не был…»

«Не зря они с нами рядом!»

 
Отринуты обществом,
брошены в стаю,
бродят собаки,
друг с другом играя.
 
 
Ночью холодною
воют тоскливо
вечно голодные
грязные псины.
 
 
Иль в одиночестве
или попарно
носятся-носятся
в гонке кошмарной.
 
 
Нюх обостренный
их выручить должен.
Домом приходится
угол отхожий.
 
 
Помнят: когда-то,
что дом охраняли.
Невиноватые —
их побросали.
 
 
Шея потерта
и лапы разбиты…
Отнимут у черта,
чтоб брюхо насытить.
 
 
Смотрят понуро
в глаза человечьи.
Ждут проявления
человечности.
 
 
Умные глупые
чистые грязные
Бродят по кругу
Твари несчастные
 

Яма
(Памяти Пивной)

 
В баре низком и унылом
Дым стоял столбом.
Мы лакали молча пиво,
за большим столом.
 
 
В туалеты дверь открыта,
И мочой несет.
Кто-то голосом испитым
Разговор ведет.
 
 
«Вот жена ушла, подлюка» —
Значит мало бил!
И висит такая скука,
Хоть пляши кадриль.
 
 
Рядом плачет и смеётся
парень молодой.
В стельку к вечеру напьется,
и пойдет домой
 
 
Залетели две подружки
в модных сапогах.
Хватанули по две кружки.
Прямо сущий страх.
 
 
Баба пьяная орала
мужиков костила.
Гоготала вся орава,
втягивая пиво.
 
 
За столбом стоял в пенсне
Человек приличный.
Наливал в стакан себе
под столом «Столичной»
 
 
Делал вид, что ни при чем,
Морщился открыто,
пил стакан одним глотком,
И смотрел сердито.
 
 
Автомат забрал монету,
пиво не долил.
Был и я там, за поэта.
Виршу сочинил.
 

Автомат

 
И вот настал последний день,
Когда вокруг меня,
Печальная сомкнулась тень,
Желанья усмиря.
 
 
Остались где-то позади,
За черною чертой,
И детства чистые мечты,
И юношества боль.
 
 
Все словно замерло во мне —
Железный автомат,
Иду по жизни как во сне,
Не плачу и не рад.
 
 
Была любовь в твоих глазах,
Я видел влажный блеск.
Но гнал вперед какой-то страх,
шепча мне злобно: нет!
 
 
Все превозмог, все осмеял
Всесильный человек.
И безразличия змея
Мой удлинила век.
 
 
Я днем живу почти как все,
Но лишь наступит ночь,
Душа на медленном огне
и боль не превозмочь.
 
 
Стальные нервы ослабев,
Виденьям мозг отдав,
Поют мне нежно о луне,
О бархатных глазах.
 
 
Невыносимою тоской
Пугает явь тогда…
О, только бы за миг с тобой
Я б жизнь свою отдал!
 
 
Но утра час наступит вновь!
И, должен я забыть
Свою безумную любовь
и снова сильным быть.
 
 
Звучит победной стали звон,
Мне ль помощи просить?
Я в жизнь безудержно влюблен
И значит должен жить!
 

«Я видел: тебя провожали…»

 
Я видел: тебя провожали,
глазами-углями жгли.
Глаза твои отражали
всю бездну чужой любви.
 
 
Нетленное в них дышало
и этот, волнующий ток,
мне в сердце вонзался жалом.
Я глаз отвести не смог.
 
 
Они не меня желали,
Их кто-то другой желал.
Глаза меня пожирали.
И я их поцеловал!
 
 
Какое смешение чувства,
без тени смущения лиц.
Неведомое искусство
за миг распластаться ниц…
 
 
Автобус по улицам мчался,
шофер обезумел совсем.
И кто-то навзрыд рассмеялся,
а я был спокоен и нем.
 

Жизнь
(Трилогия)

 
1
Под действием неведомых,
Невидимых пружин
Под кожей задубелою
Не тлеем, не дрожим…
 
 
Несемся вдоль по плоскости,
Вопросы в стороне.
Боимся чьей-то косности,
А пьем наедине.
 
 
Не бережем отчаянность
Для близких, но чужим…
Сдаем себя нечаянно
Взамен на ласки дым
 
 
Так в суете, беспечности
Теряем день за днем
Как вдруг по-человечески
Возьмем да и умрем
 
 
И мимо скачут славные
Гнедые русаки —
Легки движенья плавные,
Близки и далеки
 
 
2
Под действием неведомых пружин
Мы достигаем славы и размаха.
Однажды постигаем Пастернака,
Чтобы затем расстаться важно с ним
 
 
Перед полотнами робеем Пикассо:
Величие, маразм, иноязычье!
А может – это стрелки у часов
Остановились в позе неприличной?
 
 
И вдруг понятен станет Сальвадор
Дали – неистово жестокий.
Кипит в крови у каждого задор,
Сомнений дали и горой пороки
 
 
И, наконец, в безумной тишине
Среди таких же, немощью спокойных
Отправишься по лону, при луне
В приют сердец уже не своевольных
 
 
3
предназначенье…
Предназначенье наше неизвестно.
Ни нам самим, тем более другим.
Живем-тесним чужих, неинтересных.
Глотаем скуки яд сквозь ароматный дым.
 
 
Отраву жгучую…
 
 
Отраву жгучую льем до краев стаканов,
Пьем, забывая мерзость отчужденья.
Как старики стремимся в тьму вокзалов
И ищем встреч – мгновений исступленья
 
 
Они не любят…
 
 
Они не любят нас как мы бы их любили.
Им ты не нужен – кров необходим.
Глядится сквозь размазанные «были»
Изглоданной бессонницей «интим».
 
 
Вонзаясь в тело…
 
 
Вонзаясь в тело острыми клыками
В оргазм, сливаясь разом навсегда
Сплетаются узлами-волосами
Паучьей хваткой липкие тела
 
 
К чему писать…
 
 
К чему писать нелепые картины
К чему слагать отпетые стихи
По свету бродят люди-половины,
Но их сердца безмолвны и глухи
 
 
Но их сердца…