© Виталий Пажитнов, 2023

ISBN 978-5-4474-1981-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Желто-синеватая полоска быстро и бесшумно, мягко и плавно проходящего поезда пересекала небольшую возвышенность, внизу которой простиралась широкая долина, уходящая в даль до линии горизонта и только впереди, в нескольких километрах переходящая в сосновую и лиственную поросль, ровным пологом простиравшуюся на несколько десятков километров, вплоть до следующего небольшого поселения, вдоль которого будет проходить дальше этот желтовато-синий состав, блестящий сейчас окнами и желтовато-золотистым отливом вагонов под яркими лучами заходящего солнца. Миновав шоссейную дорогу, перегороженную предупредительным шлагбаумом, около которого одиноко поблескивал на солнце поздний рейсовый автобус, и через пару километров переехав быстрый речной поток, за которым уже виднелось в небольшом отдалении начало лесной полосы поезд, так и оставшийся на возвышенной насыпи покинул долину, и его колёса уже потихоньку постукивали над большими сосновыми и ореховыми порослями, тянувшимися снизу от него как слева, так и справа.

В вечернем коридоре народу было не очень много, только у приоткрытого окна тамбура выкуривал вечернюю сигарету, задумчиво наблюдая заходящее солнце весьма солидный азиатского склада сосед из крайнего купе, в котором его ждали жена и двое детей, и ещё посередине коридора, усевшись на откидной стул перед таким-же откидным столиком довольно молодой человек в спортивном костюме слушал музыку из небольшого приёмника и задумчиво и грустно смотрел в окно. Перед ним стоял стакан с чаем, который проводник начнёт разносить по вагону минут через тридцать, и которого дожидались два наших путешественника, занимавшие вдвоём целое купе. Лишние спутники были им не нужны, и они заранее оплатили два оставшихся места, чтобы в пути их никто не тревожил.

Старший из них, коренастый, очень крепкого сложения крепыш лет сорока пяти – сорока восьми, довольно среднего роста, примерно метр семьдесят восемь-метр восемьдесят, одетый в дорогой твидовый костюм положил вагонную подушку в изголовье, и облокотившись на неё медленно и задумчиво перелистывал только что вышедший сборник поэзии серебряного века, в котором была представлена хорошая подборка Мандельштама, Блока и Бальмонта. Рядом, на столе, недалеко от его локтя также покоились два свежих издания Германа Гессе и две ранние книги Набокова.

Напротив него сидел довольно высокого роста мужчина лет на семь моложе профессора, одетый в такой-же твидовый костюм, но гораздо более уличного и прогулочного фасона, и над его остро отточенным носом свисала часть благородной ухоженной шевелюры, которая так-же как и взгляд несколько близоруких глаз сейчас нависала над толстым глянцевым историческим журналом. Ещё несколько таких-же и подобных небольшой рассеянной стопкой лежали рядом на вагонном столике. И кстати, мы можем заметить то, что всей своей немного костлявой худобой и рассеянностью он чем-то напоминал преподавателя кафедры одного из университетов. (И тут-же, отдав дань справедливости воздать должное, и отметить, что около одиннадцати лет он был деканом кафедры одного из столичных университетов, специализируясь по области Романских, и нескольких соседних языков латинской группы.)

Итак, два соседа, весьма удобно устроившихся у окна купе со своим дорожным чтением практически не обменялись за эти полчаса ни одной фразой. Но вот профессор перестал что-то тихо насвистывать на мотив давно забытой, и теперь почти никем не вспоминаемой джазовой мелодии, оторвал взгляд от несколько раз перечитанного стихотворения Мандельштама и аккуратно положив сборник рядом с книгами Гессе и Набокова вопросительно взглянул на дверь. И действительно, где-то минуты через полторы к ним вежливо постучали, и услышав утвердительное «да, да» дверь растворилась, и проводник осторожно внёс в купе поднос со стаканами чая и пакетом дорожного мармелада. Зайдя и расставив всё это на столике он пожелал спутникам спокойной ночи и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Профессор, встряхнув головой и немного зевнув сказал соседу, тоже сложившему журналы и уже рассеянно зевая старавшемуся усесться поудобней, что чай в этой поездке вполне сносный, и отпив два глотка прибавил: – Голштейн, всё это просто прекрасно, и наша поездка, и это возвращение, но завтра вечером мы будем уже на месте, и смотри, как бы мне не пришлось тебя будить перед открытием дверей. А то, ты ведь очень любишь в этой поездке немного поспать где-нибудь днём или ближе к вечеру. Не вспомнить даже, когда к тебе успела приестся эта привычка, но очень прошу, давай обойдёмся без неожиданностей.

– О, Лев Исаевич, что вы говорите! Это у меня бывает примерно раз в два года, примерно около двух недель в это время, но я вполне могу обойтись и без этого, и завтра и глаз не сомкну. Кстати, этот период подкрепляющей спячки пройдёт у меня раньше, чем через неделю, а следующий подобный может случиться только через года два – два с половиной. Но завтра я и глаз не сомкну, да и оставшуюся неделю смогу воздержаться от этого, это проще простого.

– Э, друг мой любезный, это очень мило, и тут я ловлю тебя на слове, так как в ближайшее время ты мне будешь очень полезен, но вот только не в спящем виде. Ведь, если ты не забыл, у нас планировалось и всё ближайшее по приезду время, и более позднее, то, что ближе к осени. И на всё это время у нас имеются обговорённые решения. – И Курштрейн, договорив эту тираду с небольшой улыбкой посмотрел на своего собеседника. Он тоже улыбнулся, и не смог не сыронизировать в тоне своего старшего напарника: – Ну, конечно-же, и про всё это мы ещё поговорим, а пока… А пока давай лучше закончим с нашим «Херши», он и довольно прохладный, и…

– Да, и кстати, и расчёт этого «и», Голштейн, будь так добр, посмотри, у тебя в сумке лежит наш термос, и если не трудно, дотянись до него, и…

– И налить вам вечернюю чашку?

– Да, я хочу сегодня ещё немного почитать, и кое о чём подумать.

И Профессор, слегка мотнув головой отодвинул от края стола журналы и чайные принадлежности, и поставил туда совершенно неизвестно откуда взявшуюся маленькую кофейную чашку из китайского фарфора, а давно уже привыкший к фокусам своего коллеги Голштейн открыл большой термос и налил в неё кофе.