Колесо как метафора.
Пока евреи не изобрели линейку времени, всё было по кругу: время, работы, мысли и чувства, с этим круговращением связанные. Эта книжка - колесо. С неизбежными повторами сюжетов, с неизбежными повторами характеров и сюжетных ходов.
На пороге - 80-е годы 20 века. И книжка - об этом времени. Токарева описывает время через возраст, с такой характерной для женщины вообще включенности внутренних часов.
Возможно, 3 книжки Виктории Самуиловны за 4 дня - это много, возможно, поэтому уже хотелось заглядывать в конец каждого рассказа за развязкой. Но книжка стоит усилий её прочтения. Здорово! Здорово увидеть как видит всё вокруг женщина. Что она чувствует при этом. "При этом" - это когда уже с горочки. Когда все главные игры сыграны и осталось их осмыслить. А заметки мои хоть и сумбурные, но искренние: сидел вчера и писал, что приходило на ум. Поэтому - не взыщите.
Главное: колесо судьбы. Чуть-чуть героиня вырывается из отведенного ей круга, чуть-чуть, дня два-три, проблеск, ярко-ярко, словно молния, и снова – под «грузом» ли жизненных обстоятельств, под «грузом» ли таким образом понятого долга, но все и всё возвращается на круги своя. И нет выхода, нет ни спасения, ни прощения.
Но где он начинается – круг? Где они все ошибаются? Что движет ими в момент выбора? Что? Те же обстоятельства, но без «груза» долга за алкоголика мужа-скульптора? Обстоятельства, нагруженные представлениями о жизни в 18 или 20 лет?
Искать «виновников» и «жертв»? Можно, наверное, интересно поразмышлять. Нехитрая мысль: жертва и есть её виновник. И ответчик, повторюсь.
Большая разница в возрасте – почти повсеместно у Токаревой.
Командировка как временная попытка вырваться из круга, как шанс, как базар, где есть хоть иллюзорная, но всё же возможность удачи и счастья. Всё это в буквальном смысле быстро-быстро заканчивается: день, два. Ну хорошо, Марго Полуднева (а какая же ещё может быть героиня? Полудень, полуночь по итогу) отлежала своё после аварии в больнице. де встретила большую разницу в возрасте, обстоятельства здоровья этим возрастом обусловленные. И – невозвращение Ангела, что вытащил её с того света в буквальном смысле. И?
Нет выхода. Почти голливудское название. Его и в правду нет? Получается – нет. Ни одной счастливой судьбы и рассказа. Можно, конечно. Счастье увидеть в обретении себя Пашей в «Паше и Павлуше». Собственной мужественности. Через страдание и унижение потерей. Которая оказалась вовсе и не потерей. А шансом.
«Алевтине было под пятьдесят. Её главные игры в жизни сыграны, наступил период осмысления».
«Марине тридцать два года – время проб и ошибок».
«Поразительное свойство человека двадцатого века. Сейчас любил, весь звенел от страсти. Потом разлюбил, развернулся и ушел. А ты хоть живи, хоть сдохни – твоё личное дело».
Мальчик Павлуша, сын Марины, не известно от кого – Паши или Павлуши.
Токарева пишет как женщина, естественно, о времени через призму возраста. Откуда у неё это мироощущение колеса, замкнутого круга, тотального одиночества, беспросветности предопределенности и доживания? От ощущения «с горочки» после кинотриумфов? Выстрелило и в принципе – всё? Дальше – только малые литературные формы? Для оставшихся поклонников? Как художнику вообще живется после триумфа? Мирская слава прошла – что остается? А ведь ещё жить и жить! И хочется не только в детях и семье, если всё там получается.
Мансуров с выставки в Ашхабаде. Мгновенная любовь, влюбленность, заканчивающаяся сразу же после выставки ("Лошади с крыльями"). Как это похоже на «Пять фигур на постаменте»! Влюбленность, ну, как бы платоническая ночь любви в гостинице (мы же помним похожий сюжет из «Ничего не меняется»), восточный мужчина. Как бы требовательный. Что нравится славянской женщине (что понимал славянин Чехов, советовавший: «Грубее, они любят грубее!»): усевшись в его ногах – так ей самой захотелось, почувствовать себя … «Поиграть в восточную покорность. Надоела европейская самостоятельность».
«Алка искренне не понимала, где проходит граница дозволенного, если уже дозволено?»
«А он гладил её по затылку и боялся двинуться, чтобы не оскорбить её целомудрие».
«Вот так… обвенчаться с фатой и белым венком на волосах, с опущенными глазами. И жить с человеком, который не даст к плите подойти, который не пустит ни в одно тяжкое воспоминание. Жить вместе и служить друг другу высоко и чисто. И ни одного предательства. Ни в чем. Даже в самой мелкой мелочи, в самом пустячном пустяке».
«Сколько им осталось ещё быть красивыми? Пять лет, ну шесть…»
«Ничего особенного»
«Единственная выбраковка возрастом. А как хочется быть любимой. Как зябко жить и знать, что тебя не любят».
Самый светлый из беспросветной грусти рассказов. Как-то там достойно всё. Так случилось, что инфаркт и … да ничего, никто не захотел ничего менять. Потому что – шлейф. Именно поэтому женщина и заводит себе второго ребенка, именно поэтому.
Как всегда – большая разница в возрасте. Как всегда, самые заветные слова: «Вместе, главное – вместе». Не предавать ни в чем. Жить друг другом.
Самая неожиданная же из предопределенных развязок в «Пяти фигурах». Два дня командировки. Он действительно и звонит, и приезжает к ней в Москву. Но не … вписывается в неё. Она увидела его со стороны. И не подошла. Ментальная разница, - так объяснила всё автор. Так и есть. Слова о невозможности никакого будущего – самые пронзительные, точные и убедительные. Тамара почти убегала с вокзала и молилась, чтобы Ангел не окликнул, не догнал её. Ей нужен быть город и, в том числе, журналистика, а он был действительно лишним. Он был Ангелом, но не вписавшимся в её круг. И она не могла оставить алкоголика мужа, очнувшегося к её приезду, но так и не понявшего, что она – уезжала; не понявшего, что она была на другой планете, на матрасе под одним одеялом: с милым-то рай везде. И это всегда - быстро, быстро получается узнать «своего». Пусть потом он окажется и не совсем «своим», но это будет потом, если будет.
«Дух разбитых надежд».
«Время и жизнь съели её тщеславие».
«…борьба за выживание днем и сиротливая постель ночью».
«Он выглядел, как выглядят зависимые люди. Зависимые от зарплаты, от начальства, от жены, от нашей легкой промышленности».
«Алевтине было под пятьдесят. Её главные игры в жизни сыграны, наступил период осмысления».