Муха

Какой страшной властью меня к вам влекло? Что это было? Тяготенье слабого к сальному? Падающего к восходящему?

Или то была любовь? И это – любовь?

Да знаете ли вы, что такое любовь?

Август Стриндберг, «Фрекен Жюли»

На его руке под синей татуировкой в виде дракона белеют шрамы от неудачного суицида. Я стою у него за спиной, но ему пофиг. Он щурится на лист картона с акварельными разводами. Аккуратно держа кисточку, болтает ею в банке с сиреневой водой и проводит по акварели. Кисть касается листа – на картоне проступают контуры мужской фигуры. Краска течет, картина становится мокрой – кажется, идет дождь и персонаж промочил ноги. Он выводит четкие линии одной кисточкой, потом откладывает ее и берет другую, еще более тонкую. Облизывает ее, дотрагивается до краски – и на рисунке появляются мельчайшие детали: стрелки на часах, складки на брюках, морщины возле глаз. Я наблюдаю из-за его плеча, как острый кончик кисти жалом ложится на его язык, и мне хочется, чтобы он перестал рисовать и трахнул меня.

Он замирает, хмуро оглядывается, как будто только заметил, что я тут.

– Хочешь сок?

– Хочу.

– Не стой за спиной – не могу сосредоточиться.

Кисть булькает в воде, он выходит на кухню, заглядывает в холодильник, наливает сок в две белые чашки.

– Держи.

– Спасибо.

Беру чашку обеими ладонями и пью.

Он затыкает уши наушниками и опять растворяется в картине.

Я открываю форточку, плюхаюсь на диван, беру книжку «Молот ведьм» и делаю вид, что читаю.

В комнату влетает навозная муха. Большая и тяжелая, она нагружена чем-то гадким и едва летит. Мрачно жужжа, муха принимается описывать круги, пытаясь подняться к потолку. Ее жужжание одновременно раздражает и успокаивает.

Сегодня мне приснился черно-белый клоун, который вдувает в мой рот через дудочку светящийся порошок. Во сне у меня длинные волосы. На самом деле теперь они у меня короткие – я подстриглась, потому что Максиму так больше нравится. Я думаю, черно-белый клоун – это Максим, а порошок – это моя зависимость от него. А может, нет – просто вариант трактовки.

Я расскажу про этот сон Максиму, сейчас подберу слова, сформулирую, чтобы не запинаться и не выглядеть глупо, и расскажу, когда он дорисует. Я хожу к нему почти год, и каждый раз сценарий примерно одинаковый: я читаю или смотрю на него, он рисует и слушает музыку, потом мы трахаемся, засыпаем, на следующее утро опять трахаемся, и я ухожу до его следующего звонка. Я никогда не знаю, о чем с ним говорить. Сегодня мы сказали друг другу всего пару слов.

Муха – ворсистая, черная – болтается по комнате, ее жужжание усиливается при столкновении с предметами. Неприятный, монотонный звук.

Пытаюсь вспомнить, как попала в эту квартиру в первый раз.

Это произошло больше года назад. Точнее – 16 мая. Я ехала домой с Охотного ряда на Юго-западную. На Кропоткинской в вагон зашел высокий парень в зеленых джинсах. Сел напротив. Я следила за ним исподлобья. Коротко стриженный, в ушах наушники, на ногах салатовые кеды. «Размер 45, не меньше», – подумала я. Невозможно было оторвать взгляд от его рук – они гипнотизировали меня четкостью движений, брутальной грацией. Его пальцы двигались в такт музыке, точно щупальца осьминога. Он аккуратно положил ладони на малиновый рюкзак «Джане Спорт» и замер. Я исподтишка наблюдала за ним. Из-под куртки на запястье выглядывала темная татуировка. Он резко посмотрел на меня, я смутилась и отвела взгляд. Он перевел на одну сторону две застежки рюкзака, потом пересел ко мне и спокойно сказал:

– Привет.

– Привет, – ответила я.

Мы вместе проехали одну станцию, он сообщил, что он художник, едет домой на Фрунзенскую.

– Максим, – сказал он.

Пока я проигрывала в голове кокетливые фразы о том, что не даю телефон незнакомым парням, он вытащил из рюкзака маленький желтый стикер, написал семь цифр, наклеил его на указательный палец и протянул мне.

– Мы снимаем ролик до завтра. Потом буду отдыхать. Звони послезавтра, – сказал он и вышел на Фрунзенской.

Двери закрылись, его силуэт пронесся мимо, а я сказала: «Ага, сейчас, позвоню». Я всегда считала, что в метро знакомятся одни придурки и неудачники.

Не знаю, что произошло, но этого «послезавтра» я ждала, как месячных после секса с бывшим. Я вспоминала его пальцы, прямые и длинные, как карандаши. Раздираемая мучениями самолюбия, я все-таки решила позвонить: из автомата, в целях конспирации. Я добрела до бесплатного таксофона рядом с метро. Достала бумажку: у него прикольный почерк – четверка красивая, сразу видно – художник. Несколько гудков: сердце колотилось. Еще гудки. Не берет трубку. Он же сказал: «Звони послезавтра». Я представила себе, как он трахается, слышит звонок, но не подходит, а наоборот, его это возбуждает, и он кончает.

С этого момента я каждый день звонила ему с разных телефонов. С каждой попыткой я чувствовала себя все более глупо. «Завтра наберу в последний раз», – решила я.

На следующий день на факультете я попросила у подружки телефон и снова извлекла желтую бумажку из сумки. Вид у нее был потасканный, на клейкой полоске собралась пыль. В трубке раздавались бесконечные гудки. Гудки. Вдруг я услышала голос. Тягучий, медленный. «Алло», – сказал голос, не слизнявое «алле», а твердое «алло». Сердце выпало из груди и раскололось, как рюмка. Черт, что говорить? Может, он вообще меня не помнит? Он даже не знает, как меня зовут.

– Привет. Это Лена, помнишь, мы в метро познакомились… – промямлила я.

– А, привет. Сегодня первый день беру трубку. Съемки затянулись. Снимали круглые сутки. Вот отдыхаю, – устало сообщил он, как будто был уверен, что я звонила ему все эти дни, как дура. Что он о себе вообще думает?

– У меня сегодня рано занятия закончились, вот нашла твою бумажку и решила позвонить… Так просто…

Я не знала, что еще сказать. Он молчал. Было слышно, как он затягивается сигаретой.

– Заходи завтра. Около шести, – наконец предложил Максим.

Мне не нужно было приходить к нему. Хотя тогда я об этом не задумывалась, и ровно в шесть я уже нажимала на звонок его двери. Его однокомнатная квартирка показалась мне симпатичной, хотя сразу было понятно, что она съемная. Паркет елочкой. Старый телик и диван цвета морской волны в шторм. Советский торшер с плиссированной шляпкой. Краски, кисти, бумага, холсты, краски, картон, карандаши, краски. На стенах – картины, похожие на комиксы про Спайдермена или Бэтмена. Пахло благовониями.

– Все твои? – спросила я.

– А чьи же, – сказал он.

– Вот за эту работу, – он показал на зловеще ухмыляющегося клоуна в зеленых бубенцах, – я получил первый приз на конкурсе комиксов в Берлине.

– А это что?

На столе лежал незаконченный рисунок – мужчина за столом в костюме в окружении оранжевых пузырей.

– Эскиз декорации. Товарищи делают программу на ТВ, попросили помочь.

– Круто.

Он размял папиросу из сине-розовой пачки с надписью «Беломорканал». Мне вспомнились военные фотографии дедушки.

– Будешь?

– Я – нет, спасибо.

Он поднес к губам папиросу, наклонился над мусорной корзиной, резко дунул: табак шуршащей струей влетел в смятые бумажки. Он очистил от полиэтилена небольшой зеленый комочек, сплюснул его линейкой и разрезал канцелярским ножом, как будто делал нейрохирургическую операцию какому-нибудь насекомому. Взял сигарету Парламент, выкрутил из нее табак и смешал с зеленой крошкой. Папироса в его руках смотрелась так же элегантно, как, например, кисть или монокль. Он чиркнул спичкой, затянулся, держа косяк прямыми выгнутыми вверх пальцами, и протянул мне. Я вдохнула дым, горло стянул едкий спазм, я закашлялась.

– В себя, по чуть-чуть, – сдавленным голосом посоветовал он.

Я задержала дыхание. Он воткнул провод в айпод и нажал на кнопку пульта. Появилась музыка. Звук струился из колонок, вливаясь в комнату, как вода.

– Мне надо рисовать, завтра работу сдавать. Хочешь, ложись здесь. Все равно я до утра спать не буду.

Он придвинулся к столу и забыл про меня. Я откинулась на диване и закрыла глаза. Музыка в моей голове выстроилась в четкую кристаллическую структуру, ее можно было изобразить формулой. Она раскладывалась на слои, которые сворачивались цветными коврами, поочередно перетекая в мозг и смешиваясь там, как в банке на столе Максима, в искрящуюся краску. Меня закрутил водоворот, и я провалилась в эту тягучую многоцветную субстанцию.

Я приоткрыла глаз и поморщилась – было часов шесть утра, слепило солнце. Рядом, опершись на локоть, лежал Максим и сверлил меня взглядом.

Я почувствовала, как вторая его рука сжимает мое бедро.

– Блин, солнце в глаза, задерни занавески. Спать хочется.

Я отвернулась и опять уснула.

Когда я снова открыла глаза, он рисовал за столом.

– Привет, – улыбнулась я.

– Привет, – мрачно ответил он, не поворачиваясь.

Я пошла в ванную, вернулась и опять попыталась завести разговор.

– У тебя есть поесть чего-нибудь? Яичница хотя бы?

– Нет.

– Ну ладно, я пойду тогда.

– Дверь захлопни.

Стоя в недоумении на лестнице, я сообразила: он злится, потому что я ему не дала. «Так откровенно высказывать недовольство и еще чувствовать себя правым! – возмутилась я. – Я что, должна была? Да пошел он!»

Вечером я обнаружила, что забыла кольца в его ванной. «Все равно не буду звонить», – подумала я, заводясь. Мог бы сам позвонить. Из вежливости. Просто предложить отдать мои вещи. С каждым днем мое раздражение нарастало, несколько раз я даже хваталась за телефон, но заставляла себя отложить трубку. Спустя пару недель обида пошла на убыль. Я мысленно похоронила свои кольца и Максима вместе с ними.

Прошло больше месяца. Как обычно, я возвращалась вечером из института.

С Библиотеки имени Ленина я доехала до Парка культуры, и тут объявили, что поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны. Я вышла, остановилась посередине у лестницы, облокотилась о кафельную стену и открыла книжку Аристофана – на носу был экзамен по античной литературе.

Читать было лень. Я стала наблюдать поверх книжки за течением людской массы. Люди двигались во все стороны, как молекулы. Я пыталась вычислить порядок в хаотичном движении. Вдруг вдалеке показалась коротко стриженная темная голова, его голова. Она возвышалась над толпой и двигалась мне навстречу.

Я почему-то не удивилась, увидев его, наоборот, мне показалось это нормальным. Я вышла из-под лестницы и поймала его взгляд. Максим подошел ко мне вплотную, грудью я почувствовала его ребра. Из его наушников доносился размеренный бит. Я молча смотрела на него снизу вверх. Он улыбнулся одним краем рта, впился мне в губы и засунул язык между зубами. Мне почему-то захотелось плакать. И стоять так вечно. Человеческая река разделялась на две части, огибала нас, а потом опять сливалась в единый поток.

Я отстранилась и перевела дух:

– Я у тебя кольца забыла.

Он выдернул наушник.

– Что?

– Кольца я у тебя забыла.

– Звони. Приходи. Забирай.

Он шагнул на лестницу, нырнул в течение и исчез.

Конечно, я позвонила и пришла. В квартире ничего не изменилось, только картинки с человеком в оранжевых пузырях уже не было, теперь на столе лежал графический портрет какой-то квадратной женщины с короткой стрижкой.

– Это кто? – спросила я.

– Одна знакомая.

Он сел рядом и поцеловал меня в щеку. Я поняла, что нужно решать: сейчас или никогда. Я помедлила и сделала выбор в пользу сейчас. Я поцеловала его в рот, тогда он резко заломил мне руки и впился в шею. Я дернулась, но высвободиться не хватило сил. Он сжал мои запястья, стягивая с меня джинсы. Я лежала под ним, казалось, он меня сейчас разорвет. Он засунул мне в рот руку и трахал, не отрываясь смотря мне в глаза. Я стонала, вцепившись зубами в его пальцы, он кончил. Я распласталась на диване, неудобно вывернув ногу, не имея сил пошевелиться, а он невозмутимо отодвинулся, застегнул джинсы, вышел на кухню и включил чайник.

– Чай будешь? – спросил он.

– Наверное, да – промямлила я.

Он кинул два пакетика Липтон в кипяток, взял свою чашку и сел рисовать. Все произошло слишком быстро, от волнения и боли я не кончила, а ему, похоже, было все равно. Остаться он не предложил, и я поехала домой, забыв про свой чай на кухне. В метро было пусто, я сидела в послесексовой задумчивости, представляя, что надену на следующую встречу с Максимом: точно не джинсы, надо надевать юбку и желательно без трусов. Мне почему-то вспомнился его глаз – зеленый с коричневым сектором и родинкой рядом с ним. Странный глаз. Мне хотелось, чтобы он еще раз сделал со мной то, что сделал.

С этого все началось, и я до сих пор не понимаю, как дважды совпали числа в этой рулетке событий. Каков был шанс на эти встречи – сначала в одном вагоне, потом в переходе? Теперь я хожу к нему, и мы трахаемся. Мы почти не общаемся, он просто звонит и говорит, когда прийти.

Максим продолжает рисовать, я делаю вид, что читаю, а на самом деле пытаюсь проанализировать, есть ли что-то позитивное в наших отношениях и есть ли отношения вообще. Зачем я ему? Такой, как он, может позвать любую, и любая сразу окажется там, где он скажет, и будет выполнять все, что он ни попросит.

Жирная муха опять попадает в поле зрения. Она продолжает свой полет по комнате. Вот она делает очередной заход на посадку – безуспешно. Из нее исходит гулкий звук, как из распыляющего удобрения кукурузника, она кажется самым отвратительным и жалким существом в мире.

Тогда было утро субботы, хотя я редко оставалась у него в выходные. Максим пошел в душ. Я выпуталась из скомканного одеяла и растянула красный отпечаток его ладони у себя на бедре. «Будет синяк, – подумала я, – это хорошо, у меня останется что-то на память до следующего секса». Хотелось спать – у него я никогда не могла нормально выспаться. Из ванной доносился звук воды. Зазвонил домашний телефон. Я долго слушала гудки, размышляя, брать трубку или нет. Решила: если еще три раза позвонит – возьму. Через три звонка подняла трубку.

– Алло.

– Алло, – сказал женский голос.

– Алло, – повторила я. С тех пор как мы познакомились с Максимом, я говорила «алло», а не «алле».

– Я, вообще-то, Максиму звоню.

– Он сейчас не может подойти. Перезвоните минут через десять. Может, передать что-нибудь?

– Привет от Насти передайте, – девушка повесила трубку.

Когда Максим вышел из душа, я сообщила, что звонила Настя.

– Можно узнать, почему ты здесь берешь трубку?

– Как-то автоматически, – соврала я.

– Не надо так больше делать.

– Почему? – я решила полезть на рожон.

Он вскинул брови и стал похож на Джека Николсона из фильма «Сияние».

– Дай-ка телефон.

Я покорно протянула ему трубку, и он набрал номер.