© Валерий Рогожин, 2017

ISBN 978-5-4483-6392-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«друг друга мы с тобой касаемся…»

 
друг друга мы с тобой касаемся
снежинками, а может душами,
и жизни наши в миг кончаются,
электролампами потухшими.
 
 
коль снега нет – его мы вымыслим!
и он снует и бьет боками,
зажатый правдою и вымыслом,
как будто бы двумя врагами…
 
 
он суетится в талой бытности,
в чужой уже нагретой сути,
зачем-то нужный в этой былости,
и осужден, и неподсуден…
 
 
и неуклюжий в желтой вечности,
снег тает не упавши долу
и пропадает в бесконечности,
как звук сгоревшей магнитолы…
 
 
и звук пропавший и квадратный,
как карп в реке плывет бродячий,
невыпавший и невозвратный,
хоть призрачный, но все ж ходячий…
 
 
друг друга мы с тобой касаемся
снежинками, а может душами,
и жизнь тогда у нас кончается,
как будто мир весь в миг разрушили!
 

«вдруг совершенно невзначай…»

 
вдруг совершенно невзначай
напомнили мне ароматы
душистый марокканский чай
и в нем три лепесточка мяты…
 
 
и океанскую волну,
искавшую меня когда-то,
мою ушедшую вину,
мои вернувшиеся даты…
 
 
а чайки! небо в облаках
и небо – это мысль о хлебе,
растеряных туристов – ах!
хотел бы жить я в этом небе!
 
 
воспоминания живут
с надеждой навсегда остаться,
они когда-то приплывут,
чтобы уже не расставаться.
 
 
вдруг совершенно невзначай
напомнили мне ароматы
душистый марокканский чай
и в нем три лепесточка мяты…
 

«декабрь торопится, бежит…»

 
декабрь торопится, бежит,
как будто кто-то догоняет,
наперерез ему ныряет,
а он свободой дорожит!
 
 
ему б немедленно уйти,
а он к вопросам жизни-смерти…
что будут говорить – не верьте,
здесь нет побочного пути!
 
 
и он бежит, сбивая шаг,
невольно же сдвигаясь в лето,
в сиянье солнечного света,
где сам был юн и бос, и наг…
 
 
и мнится рост подспудных сил,
и возвышение над миром!
стремленье общим стать кумиром
на фоне шарканья бахил…
 
 
она же весь декабрь ворчит:
то гололед, то снег и тучи…
ей кажется, морозец лучше,
чем коль капель везде бренчит…
 
 
а он по-прежнему бежит,
а кто-то вправду догоняет,
под локоть вдруг к нему ныряет,
а он волнуется, дрожит…
 

«вы хотели правды жизни только…»

 
вы хотели правды жизни только…
вы хотели правды жизни просто,
мне хотелось правды правды чуть…
может потому, что сам я чудь,
корешком пришитый к норд-норд-осту…
вот и тянет в водь, и в чудь, и в веси,
чтобы этой правды видеть суть…
я готов любой проделать путь,
растеряв и гордости и спеси…
 
 
вам хотелось правды, но от жизни!
я не знаю, где ту жизнь найти,
чтоб по правде в жизни мне идти,
чтобы правду знать в своей отчизне!
чтоб про жиз'нь правду где-то слышать,
хоть на баррикадах, хоть в ТиВи,
да чтоб честно, а не за рубли —
сам придумай – сам распространи!
 

тишина

 
а тишина была зеленой,
немножко тусклою и серой,
шуршала старою газетой,
была всей местности под стать!
и не была она гулёной,
все проверяла своей мерой,
и к нам явилась, так как лето,
и было нужно где-то спать…
 
 
она подсела, все молчали,
покушать дали – стала кушать,
скучали все – она скучала,
запели – стала подпевать,
похолодало – села ближе,
не стало туч – считала звезды,
под утро вроде б задремала,
с рассветом встали все – ушла!
 
 
никто не видел, как явилась,
и незаметно так исчезла,
была, рюкзак свой поправляла,
а после раз! – и нет ее!
поудивлялись, обсудили,
поговорили и забыли…
а больше и не вспоминали,
кто юн – живет без тишины!
 

Вот тебе бабушка и Юрьев день!..

 
гляжу в окно… никак зима в разгаре,
Егорий Зимний нынче на дворе,
что впрочем безразлично детворе,
пугающей ворон ездой на каре…
 
 
Егорий, Юрий, Зимний ли, Холодный —
суть всё едина, а точнее день,
прохладный воздух и на солнце тень,
и Юрьев день из памяти народной.
 
 
а так обычно, может быть чуть краше,
ведь не меняем в Юрьев день жильё,
какое бы ни задалось жнивье,
в отряд не тянемся мы с патронташем…
 
 
уже пополдню. тихо. двор как умер.
нет ни машин, ни псов, ни воронья
и правды нет, чего уж там вранья,
даже молчит синиц писклявый зуммер.
 
 
на счет два-три стемнеет. там и утро!
прошел Егорий, Юрий, вся зима…
как началась, так кончится сама
и все за миг свершится хитромудро…
 
 
нет, лучше, хоть известно, мы не баре,
но с пацанвой с утра верхом на каре…
катаешься уж вроде много лет,
а все не выйдет время на обед!..
 

«снег, прежде чем на землю лечь…»

 
снег, прежде чем на землю лечь,
устраивался на заборе,
смотрел вокруг, быть может в море?
но морю в двор наш не затечь!
и снег на той заборной кромке,
увидев нынешний пейзаж,
конечно, понимал: «он наш!»
и прыгал вниз без драпировки.
 
 
а коль по честному сказать,
таких пейзажей ведь немного…
здесь, рядом с нами за дорогой,
во Франции слегка позадь,
нашли один в Китае срочно,
в Швейцарии пяточек мест,
в Джакарте двор похожий есть
и в Конотопе, знаю точно
 
 
красив мой край, его люблю!
и снегопады, и капели,
его пастели, акварели,
люблю и яму, и петлю,
где рождество встречают в лужах,
на троицу второй пиджак,
в крещенье можно просто так,
а, Новый Год – так плащ нам нужен!
 
 
ужель еще отыщешь где?
чтоб путали родных с соседом,
подъезд садился на беседу
и коль гуляли, то везде!
туда, где лучшая квартира,
один от нас пытался сбечь,
вернулся, не об этом речь,
о том, что не нужны полмира
 
 
снег, прежде чем на землю лечь,
устраивался на заборе,
смотрел вокруг, быть может в море?
но морю в двор наш не затечь!
и снег на той заборной кромке,
увидев нынешний пейзаж,
конечно, понимал: «он наш!»
и прыгал вниз без драпировки.
 

«вступаю в зиму, как заходят в Иордань…»

 
вступаю в зиму, как заходят в Иордань,
в от холода запекшуюся воду,
в здоровую морозную погоду,
с утра в от ночи не проснувшуюся рань…
 
 
вступаю в холод, дико, рвущийся с цепи,
мужицкими звенящий кандалами,
к которым засудили мы же сами,
чтобы не рвал он тело голое в степи!..
 
 
в снега, вступаю что украли лета след,
что наделили ломом и лопатой,
забрив меня невольником в солдаты
и подарив мне померанчевый жилет…
 
 
и в той зиме тянуть мне лямку день и ночь,
тянуть за то, что не люблю я холод,
за то, что бодр, и все еще я молод,
и день, и ночь толочь, волочь, пока есть мочь!..
 
 
минует все, минует чаша, даст Господь!
я верю, наконец, настанет лето,
и будет счастливо, что не одето,
и будет счастливо одето даже хоть!
 
 
вступаю в зиму, как заходят в Иордань!
в от холода запекшуюся воду,
в здоровую морозную погоду,
с утра в от ночи не проснувшуюся рань…
 

«от ноября осталось лишь полдня!..»

 
от ноября осталось лишь полдня!
зато какие – солнце и морозец!
он сувенир решил нам заморозить,
ну и дает теперь стране огня!
 
 
после распутиц, оттепелей, луж
фрагмент зимы сегодняшний – прекрасен!
чист, светел, ярок и многообразен,
словно не город здесь, а мира глушь!
 
 
так и сказал я другу своему,
уж лет с десяток мы вдвоем остались,
с тем разругались, с кем-то распрощались,
а с ним следим за миром что к чему!
 
 
зовут его герань, известно всем,
по-уличному, значит, журавельник.
вон на окошке словно мой брательник —
ну, всем хорош, да, только глух и нем.
 
 
с понятием, ни споров, ни хулы,
а с пенсии берем мы с ним чекушку.
нам много ни к чему, а безделушку
с тарелкой щец и будем веселы!
 
 
вот так, дружок! от ноября – полдня!
зато какие – солнце и морозец!
решил подарок он нам заморозить,
ну и дает теперь стране огня!
 

«ноябрь. деревня. глушь. тоска и скука…»

 
ноябрь. деревня. глушь. тоска и скука…
вечерний сумрак и иссякший свет…
от звезд в окно приходит мне привет,
далекого рачителя докука.
 
 
свеча на подоконнике сгорает,
уносит не спросясь мое лицо
в запутанное ломкое кольцо,
которое скривившись улетает
 
 
куда-то вдаль прозрачным лабиринтом,
чтоб потеряться в видимой дали,
куда огни неверные вели,
размноженные адским ротапринтом.
 
 
и от стекла в стекло, туда, обратно,
мечась из отражения в замИр,
весть обо мне несется в антимир,
чтоб где-то затеряться безвозвратно…
 
 
а на другом конце вселенной может
стоит такой же деревенский дом,
на неком подоконнике чужом
свечу неверно шатко пламя гложет…
 
 
и женщина в глуши с тоской и скукой,
прищурясь смотрит на летящий свет,
несущий прилетевший к ней привет,
отринутый всё знающей наукой…