Павел и Александра

2 мая 1901 года купец второй гильдии Павел Киреев, сухощавый, но крепкий мужчина 38 лет, с небольшой бородкой клинышком и пышными усами, справлял свадьбу. На эту свадьбу были приглашены все знатные люди, проживающие поблизости от Осиновки, включая лесопромышленников Бушуевых, горнозаводчиков Масловых и помещиков Лариных. Свадебное веселье было дорогим и ярким. Началось оно в новом каменном доме Павла, а закончилось грандиозным фейерверком на берегу расположенного поблизости пруда и катанием на лодках.

Потом на лужайке перед домом были включены фонтаны, на веранде нового купеческого дома заиграла музыка, и начались танцы, которые продолжались всю ночь до утра.

Женой Павла Киреева стала дочь урядника Прохора Шамова, Александра, которой в ту пору только – только исполнилось восемнадцать лет. Эта девушка была стройна и красива, но в чертах её явно просматривалось что-то от ликов святых, а в глазах читалось смирение.

Александра была девушкой стеснительной, но не по годам мудрой. Она прекрасно играла на пианино, а вечерами читала рассказы Ивана Тургенева с той романтичностью в душе, которая свойственна людям искренним и честным, готовым на подвиг служения близким людям и Родине. У нее был только один изъян – полное отсутствие жизненного опыта…

В счастливом браке Павла и Александры родилось семеро детей. Четыре мальчика и три девочки. Все дети в этой семье отличались природной красотой, кротостью и добрым нравом. Правда, старший сын Илья, совершил в детстве один неприглядный поступок. Пользуясь длительным отсутствием отца, отбывшего в Казань за нужным товаром, он вывел из гаража новую английскую машину, блестящую черной краской, и решил покатать на ней местных девчат. Девчата были рады проехаться с ветерком на непривычном для здешних мест транспорте. Темная машина, звонко тарахтя и поднимая пыль, пронеслась по Осиновке от центра села до реки, потом повернула обратно. Местные жители выскочили из своих приземистых хижин, чтобы увидеть новое чудо техники. Стояли вдоль дороги, что-то весело кричали и размахивали руками.

Всё шло хорошо, но на одном из поворотов неопытный водитель с управлением не справился и неожиданно влепился в тонкую березу на углу главной улицы, которую по фамилии основателя все называли Бушуевской. Автомобиль был изрядно помят, девчата обзавелись синяками и ссадинами, а молодая береза поле удара стала быстро расти, но не вверх, как положено, а вширь – в разные стороны, постепенно занимая всё больше свободного пространства. Её корявые ветви постепенно запрудили всю главную улицу. Потом ветви березы двинулись вдоль улицы, заполняя узкие промежутки между домами. Испуганные жители Осиновки стали нещадно пилить березовые ветви на дрова, делали из них метлы и веники, дуги и оглобли. Но рост березы не прекращался. Людям стало казаться, что потревоженная береза стала расти не только летом, но и зимой в самые лютые морозы. Дети заметили, что на теплых ветвях её проводят ночь ленивые местные вороны, галки и коты. Старики стали говорить, что это скверный знак, говорящий о том, что вскоре в Осиновке может произойти событие, которое навсегда изменит привычную жизнь людей. Скоро произойдет то, чего никто не ожидает. Это будет подобно чуду. Только какое это будет чудо – плохое или хорошее, никто пока не знает.

Переворот

Дело купцов Киреевых процветало вплоть до 1917 года. Павел за это время успел открыть в соседних селах несколько магазинов. Стал купцов второй гильдии, построил на свои деньги небольшую каменную церковь в центре Осиновке, куда приходил со всем своим семейством каждое воскресение. Стал помогать нищим и бездомным, жертвовал на строительство сельских школ, больниц и богаделен.

Лучшими друзьями Павла стали урядник Прохор Громов и дьякон Георгий Столбов. С ними Павел Киреев любил побеседовать летними вечерами на просторной веранде своего двухэтажного дома из красного кирпича, карниз которого по фасаду был украшен резным фризом из белого туфа, а лестница главного входа состояла из литых чугунных плит с причудливым цветочным орнаментом. В своих беседах друзья не стеснялись критиковать политику царской России за косность и неповоротливость, открыто восторгались западной демократией и жалели, что в их стране столетиями ничего не меняется, ничего интересного не происходит.

В хорошую погоду Павел гулял по Осиновке в темном сюртуке из казинета, на голове у него была серая фетровая шляпа, в руке поблескивала коричневым лаком изящная деревянная трость. Из бокового кармана сюртука золоченым прогибом свисала цепочка от карманных часов фирмы «Блондель». Он производил впечатление состоятельного человека, который всё может. Ему казалось, что так сейчас будет всегда…

Но уже в середине лета 1918 года местные комбедовцы во главе со Степаном Лукьяновым решили по законам нового времени «разобраться» с купцами Киреевыми и лесопромышленниками Бушуевыми, которые много лет угнетали местный народ. Вооружившись топорами и вилами, они ринулись к массивным каменным домам богатеев. Окружили их со всех сторон и приказали открыть ворота. Но революционный порыв бедноты на этот раз оказался напрасным. Павла Кареева дома они не застали. Незадолго до этого он уехал в Казань за очередной партией товара и как сквозь землю провалился. Потом прошел слух, что на чужбине он сильно простудился, заболел воспалением легких и умер.

От большого семейства Бушуевых в Осиновке тоже никого не осталось. Предчувствуя неладное, братья Бушуевы заблаговременно покинули Россию.

Но волна революционного энтузиазма у комбедовцев от этого не утихла. Их энтузиазм должен был во что-то вылиться. Поэтому молодые люди, озлобленные неудачей, разбили топорами все мраморные надгробья знатных людей на местном кладбище, раскрыли и разломали каменные склепы, порушили ограды и кресты на могилах представителей чуждого им класса.

Процедуру запланированного грабежа Александра перенесла стойко, вот только никак не могла сладить со Степаном Лукьяновым, который был у местной власти за главаря и все требовал от нее показать то место, где зарыто фамильное золото. Видимо, все богатства мира этот человек представлял себе в виде золотых червонцев царской чеканки, в виде клада, который полагалось упрятать в железный сундук и закопать в землю. Александра тысячу раз объяснила молодому грабителю, что их сбережения хранились в волостном банке, который давно национализирован, а столовое серебро обменяно на хлеб для детей. Но Степан этих отговорок не принимал. Он не хотел в это верить. С вечера забирался в колючий куст шиповника, выросший напротив купеческого дома, и, сжимая в руке пистолет, всю ночь сидел там, ежась от холода и дожидаясь, когда Александра с детьми пойдет откапывать свои сокровища.

Поиски правды

В октябре 1918 года, напуганный начавшейся смутой, старший сын Киреевых, Илья, уехал за помощью в Вятку. Он был очень юн и всерьёз надеялся, что, если поспешить, то в России ещё можно навести законный порядок.

В Вятке Илья постарался встретиться с главным редактором газеты «Вятская речь» Николаем Аполлоновичем Чарушиным. Когда-то, очень давно, Николай Аполлонович был проездом в Осиновке. Пил чай на просторной веранде у лесопромышленников Бушуевых, трепал маленького Илюшу по курчавой голове, оживленно беседовал с Александрой, шутил с Павлом, которого считал настоящим русским самородком, зачинателем новой купеческой династии. Газету «Вятская речь» в доме купцов Киреевых читали вслух и узнавали из неё все главные новости.

Николай Аполлонович принял Илью тепло, поинтересовался, как живет провинция, и посоветовал пока что домой не возвращаться, если, конечно, есть такая возможность.

– В Петрограде объявлена гражданская война, – сказал он. – И в этой войне повинно не только царское правительство, повинны все мы.

После этого он замолчал, встал из-за стола, подошел к высокому окну, заложил руки за спину, и, глядя далекие купола Трифоновского монастыря, обреченным голосом продолжил:

– Я думаю, что это конец. Дальше идти некуда. Мы должны повернуть обратно, пока ещё не вся Россия заражена большевизмом.

Илья спросил, кто же руководит большевиками, о которых до последнего времени никто ничего не знал? Кто они, эти люди? Николай Аполлонович криво усмехнулся, потом сделался мрачен и ответил:

– В Петрограде – Ленин, а здесь, у нас – самочинный губернский комиссар, матрос Лупарев – весьма одиозная личность. И рядом с ним какая-то откровенная шпана – выпускник реального училища Капустин и землемер Попов.

– А еще, говорят, есть какие-то военные? – дополнил картину Илья.

– Да. Так называемые революционные балтийские матросы во главе с Наумом Анцеловичем… И запомните, молодой человек. Если большевики победят, то победят только за счет террора, за счет большой крови, а для этого им потребуются сотни безжалостных убийц. Все эти Троцкие, Каменевы и Зиновьевы не любят и не знают русский народ, им нужна только власть… И если они её получат, то будут держаться за нее любой ценой.

После этих слов Николай Аполлонович ещё долго стоял, повернувшись к Илье спиной, и молчал, глядя на унылую панораму города. Потом произнес: «Не дай Бог»! – и направился к столу, где тлела в стеклянной пепельнице не потухшая папироса, испуская тонкую спиральку сизого дыма. Илья увидел на столе бюст Руссо с овалом медных буклей, стопку свежих газет и несколько белых бумажных листов, плотно исписанных чьей-то старательной рукой. Николай Аполлонович со вздохом опустился в кресло редактора и снова повторил: «Не дай Бог»!

Илья понял, что разговор завершен. Пора было уходить…

На следующий день Илья из Вятки уехал, но не домой, а к дальним родственникам по материнской линии, проживающим в небольшой деревне Козловка, которая находилась недалеко от Казани. Настроение в ту пору у него было скверное, жизненных планов никаких – только плохие предчувствия…

И, надо сказать, эти предчувствия скоро оправдались. Мать из Осиновки написала, что их двухэтажный каменный дом ни с того ни с сего отобрали комбедовцы. Они решили разместить в нем местную начальную школу. Александра сопротивляться новой власти не стала, только не понимала, кто в этой школе будет детей учить, так как все грамотные люди разбежались из Осиновки кто куда. Нет уже в их уезде ни горнозаводчиков Масловых, ни лесопромышленников Бушуевых, ни помещиков Лариных, а задиристые местные пролетарии толпами ходит по улицам с красными флагами и революционные песни поют. С возвращением в Осиновку мать просила повременить, так как красные комиссары, по слухам, живых людей в землю закапывают, требуют, чтобы бывшие богатеи передали им царское золото, которое всё без остатка должно принадлежать революционному пролетариату. Поэтому, если Илья хочет выжить, то о своем происхождении пусть помалкивает. Может, тогда и обойдется.

Чужая

Так получилось, что дети Павла и Александры, слишком быстро окунувшиеся в нищету и бесправие, не смогли получить от родителей ничего, кроме приличного домашнего воспитания. В лихие двадцатые годы Александра работала то прачкой, то уборщицей в разных государственных учреждениях. Зарабатывала своим трудом детям на хлеб и смогла приучить их только к одному – стойко переносить разного рода лишения и тяготы. Уж чего-чего, а этих самых лишений и трудностей было у них впоследствии хоть отбавляй. И все эти лишения казались Александре какими-то странными и бессмысленными, продиктованными суматошным ходом революционных перемен. И, что самое удивительное, младшие дети настолько к такой жизни привыкли, что научились любить свою Родину, несмотря ни на что. Потому что она (где-то там, далеко), оказывается, самая красивая и сильная, самая счастливая и свободная…

Если честно признаться, в те годы ближе всех Александре стал старший сын Илья. Он всё ещё ждал, что когда-нибудь наступит такое время, когда Россия встанет на правильный путь. Жизнь в ней приобретет простые и реальные черты, без идеологических рамок и репрессий, без надлома и надрыва. А младших детей уже не понимала. Младшие по складу ума становились какими-то чужими, как будто они прилетели с другой планеты, где действуют свои законы и правила. Где всё по-другому.

Дошло до того, что один из них сказал матери, будто отец у них умер вовремя, иначе его могли бы и расстрелять.

– За что? – не поняла удивленная и обиженная Александра.

– Как за что? Он же он был настоящий купец, угнетатель трудового народа, классовый враг, – пояснил неразумный ребенок, глядя на мать ясными глазами, полными безрассудной искренности.