Редактор Валерий Белолис

Иллюстратор Элла С.

© Валерий Белолис, 2017

© Элла С., иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4474-5594-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Проза. Из цикла «В пути…»

Рожденная Пастернаком

В мое купе СВ светит усталое заходящее солнце. Только что был ливень, град; черная туча прибежала, словно провожать меня… и тут же убежала, обдав город исполинским ведром воды и дав простор солнцу.

Утихомирилось! Умытый поезд начал свое движение с Востока на Запад, благородно, не спеша, почти как настоящий англичанин, не прощаясь и не оглядываясь. Он назывался бы «восточным экспрессом», если был бы в Америке, а у нас просто – ночной, суточный, самый протяженный путь в стране. Станции только самые крупные, стоянки минимальные, вагончики новые, чистые, ухоженные, и что странно, тихие. Когда проводник закрыл дверь, показалось, что мир разделился на «до» и «после». Убыстряющееся вместе с поездом настоящее уже искало будущее, хотя прошлым еще не стало.

В купе я один. Интересно ждать попутчика, ощущая некий привкус интригующей тайны случая. Чаще ожидание не оправдывается, но предвкушение почти всегда помнится дольше, чем послевкусие.

Стук в дверь, и улыбчивая молодая проводница в форменной голубой юбочке и белой прозрачной блузке легко присаживается на диванчик напротив, начинает привычный разговор о том, что «в нашем вагоне сплошной сервис… кондиционер уже работает и скоро будет очень хорошо… кофе-чай с чем угодно и в любое время…». Можно было спросить по поводу «с чем угодно», но не стал заниматься «зеркальной иронией», расплескивать почти собранную гармонию в ощущениях и окружающем.

За окном степной пейзажик: желто-серый, высушенный, а без горьковатого запаха полыни – монотонный и однообразный. Степь – она такая, не каждому открывается. Ее красоту видит и чувствует только житель этих мест. Остальные только пытаются.

Недочитанный томик Пастернака, его стихи, его жизнь дают повод не уснуть. Спокойствие начинает граничить с отрешением, дрема кружит хищной птицей, мысли опускаются круг за кругом, как колечки в детский пирамиде, нанизываясь.

Он появился в дверях купе часа через два. Парень, лет двадцати пяти – двадцати семи, темные каштановые волосы, правильные, почти аристократические черты лица, легкие голубые глаза. При появлении в двери купе – улыбка, и какой-то простой, по-детски наивный вопрос:

– Ну, что мы будем делать?

Сразу вспомнился мой сын в года так два, два с половиной, заходящий в большую комнату и потирающий одну ладошку о другую: «Ну! Сто мы будем делять?» – и по-хозяйски осматривающий окружающих и окружающее. И становилось понятным – сейчас будет «шкода».

Парень, не дожидаясь ответа, положил вещи, спортивную кожаную сумку, на диван и тут же протянул руку, представившись:

– Игорь!

Сухая крепкая ладонь, внимательный, но не навязчивый (отсюда и легкий) взгляд, спокойный, выразительный тембром и интонацией внимания, голос. «Такие сводят женщину с ума при первом же прикосновении…» – вспомнил я когда-то прочитанную книжную фразу и тут же понял, что не таким и наивным был его вопрос. Он решал сразу несколько задач: ломал стенку первого слова, сразу приглашал к соучастию, к совместному действию, да и создавал ощущение комфорта, душевного комфорта, значение которого в первые минуты контакта двух незнакомых людей чрезвычайно велико.

Поезд, убыстряясь и радуясь, отстукивал рельсовые стыки. Игорь сказал:

– Я в ресторан… кушать очень хочется. Со мной?

– Нет, спасибо. Я уже поел. Перед отъездом.

– Тогда после по рюмочке. У меня отменный коньячок с лимончиком!

– Посмотрим…

И он ушел.

Пастернак заставил опять забыть о существовании кого бы то ни было.

Через час Игорь пришел из ресторана уже не один. Две девушки спокойно расположились в купе, а Игорь попросил меня выйти на пару слов.

– Валера, понимаешь, я люблю секс втроем.

Он сделал паузу, дал возможность прокрутить все возможные варианты, наблюдая за реакцией. Вряд ли что-нибудь он мог прочесть по моему лицу, но варианты я перебирал.

– Так. И что? – спросил я.

Он продолжил, почувствовав, что со мной можно договориться. Но он не знал, что и я обычно тоже неплохо отношусь ко всему, что разнообразит путешествие.

– Это не долго. Часик, полтора. Грех упускать.

– …

– У них тоже СВ, следующий вагон только.

– …

– У них там плеер, послушаешь.

Последнее меня добило. Да ради Бога! Пастернак везде читается.

– Какое купе?

– Сейчас спросим.

Игорь открыл дверь, и я немного рассмотрел девушек. Глаза, светящиеся… от ожидаемого? Улыбки… вежливости? Вышколенность южными морскими ландшафтами? «У голубоглазой красивая поза, скорее всего природная гибкость, – заметил я, наклоняясь над диванчиком и забирая Пастернака. – И запах… легкий… похожий на… запах магнолии».

Мы вышли в коридор вместе. И это подчеркивало его воспитание, его культуру.

– Не обижаешься? – вопрос с улыбкой.

– По-моему, не на что, – ответ с улыбкой получился сам собой.

– Зря ты уходишь… – чувствуется некоторая ироничность, легкая, как взмах крыльев бабочки.

– Ну, ты же любишь секс втроем, а не вчетвером, – взмах крыльев бабочки в ответ. Наверное, это махаон.

– Потеснился бы. Девушки хорошие, сразу видно. Неужели не хочется?

Махаон устремляется в вечернее небо.

– Хотеть и желать – это разные понятия, – произношу я.

Это уже планирование, поиск и наслаждение от встречного потока ветра, задержка до очередного взмаха.

– А-а, понял. Женщину нужно желать. Ну что ж, а я хочу. Циник? Да. Ну и что? Зато все честно, – чуть грустит он.

Бабочка исчезает в ночном небе.

***

Почему-то медленно шел по коридору вагонов: сначала, осторожно – по своему, потом, медленно и задумчиво – по следующему. В тамбуре странно поменялся акцент: спокойствие и уравновешенность таинственно исчезли. Интуитивно чувствовалось, что легкий запах, дразнящий и забравшийся в память, гнездится где-то здесь, за дверью одного из купе, на которой должна быть римская пять. Пять была, и дверь поддалась очень легко, как будто ждала моего движения рукой, и впустило меня пространство легко, словно знакомого – тут же поддалось, уступило, подвинувшись. Шторы были закрыты и свет, пробивавшийся сквозь уставшие светить щели, выкраивал из полутьмы кусочки… островки… оазисы.

Я сел на правый диван, осмотрелся. Один из таких оазисов оказался у меня на коленях, на листах раскрытой книги. Брошенные майка и тонкие вельветовые шорты… CD-плеер… на полу легкомысленные тапочки… на подушке диск Рамазотти… блокнотик в кожаной темно-зеленной обложке и тонкая серебристая ручка. А на столике второй оазис света уживался с минеральной водой, журналом «Cosmopolitan», растиражированным Платоновым, грейпфрутовым соком и источником запаха – выкрученной по оси фиолетовой бутылочкой.

Я откинулся назад и прикрыл глаза. Здесь во всем ощущалась женщина, которой хватило получаса для того, чтобы вдохнуть жизнь в это движущееся по рельсам многоуровневое образование, приложением которого я и стал…

Вспомнив, что мне был обещан плеер, я потянулся за ним. Но открылась дверь. Звук заставил меня отдернуть руку, оглянуться и выпрямиться.

– Берите, берите, – была озвучена улыбка и внимательный, иронично-уверенный взгляд ярко-голубых глаз, – только вы вряд ли будете слушать Рамазотти.

– Почему вы так думаете?

Девушка не ответила, зашла в купе и прикрыла дверь, оставив возможность образоваться еще одному оазису света… на полу.

– Вам нравится полумрак? – спросила она, садясь и выпрямляя ноги, захватывая свет на полу и перекрывая мне путь к выходу.

«Перешагнуть? – подумалось, – а потом попрощаться».

Вопрос как-то тоже перекрывал естественность моего ухода сейчас. Хотелось понаговорить ироничных колкостей, завоевать возможность ухода на равных. Но я опустился на диван молча и встретился с ней взглядом. Ее уверенность граничила с наглостью, но не откровенной, а спрятанной под тонкой дымчатой материей интеллекта. Подумалось, что в девятнадцатом веке ей точно нужно было бы носить вуаль, чтобы слыть порядочной женщиной. «Почему в девятнадцатом? Почему не в начале двадцатого? Впрочем, какая разница…».

– И страшной близостью закованный, смотрю за темную вуаль… – начиная или подводя итог диалогу, продекламировал я. А заодно…

Не получилось. Девушка подобрала ножки, усмехнулась.

– У Блока близость странная, у вас – страшная. А… вы уже закованный?

Было такое ощущение, что она подняла вуаль. Не остается ничего другого, кроме как рассмеяться.

– Вы меня проверяли? – догадалась она. – Как не стыдно!

– Ну что вы. Как я мог.

Девушка собрала себя в памятную мне позу: одну ногу она подобрала под себя, а вторую подтянула к себе, обняла ее двумя руками и положила голову на коленку, чуть наклонив. Она смотрела, как бы заглядывая, приглядываясь. Ее брючный костюм был создан для этой позы.

– Вы не спешите… Там действо в самом разгаре. Как бы вам не пришлось заночевать здесь, – ловя мою реакцию, медленно произнесла она.

Мне казалось, что моей реакции не было, а получается, она была. Вспомнился Шарапов в «Место встречи…»: «А ты на руки его посмотри!». Да, что тут скажешь. В моей правой руке до сих пор был раскрытый Пастернак, и в мозг снова и снова, через буквы и собранные из них слова, впечатывались оплавленные смыслом строчки:

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно

– Пастернака любите? – спросила она, все также наблюдая за мной из-под все той же ироничной, но доброй улыбки.

– А вы – Платонова?

– Ну, кто же сейчас не любит Платонова?

– Это все равно, что в свое время спросить то же самое о Достоевском.

– Отчего же? – поспешила с вопросом она, почувствовав отставание на шаг.

«Не любит проигрывать, привыкла к победам, а может быть и, наоборот, к постоянному соперничеству. Интересно, с соперницами или с соперниками? Соперники – проще для нее. Они, обязательно множественное число, вечно отстающие от ее смысловых игр – это ее материал. А соперницы – только при необходимости владеть территорией. Так сказать, обязательная программа. Что-то мы сразу с тонких слоев начали. Ни имени, ни прикосновения. Сразу проверочки, вопросики, советики…»

И я промолчал. И сразу же почувствовал, как что-то изменилось. У нее пропала игольчатая ироничность, улыбка стала другой, ровной, открытой.

– А что вы прочитали только что у Пастернака? – спросила она тихо.

– Стандарт. «На свечку дуло из угла, и жар соблазна…» – слова произносились легко, их не нужно было читать.

– «…вздымал, как ангел, два крыла крестообразно…»

«Читала? Скорее всего, затерзанный клип видела…»

– Многие смысл этого четверостишия не правильно понимают. Вся суть в «крестообразно», а не в «жаре соблазна». Кстати, мне тоже нравится Пастернак, – опередила она меня и впервые взглянула без улыбки.

Эффект был поразительным. Но меня спас стук в дверь.

Заглянула проводница в голубой форме, но не молодая, – лет сорок-сорок пять. Сразу растянулась в улыбке, назвала нас «голубками», спросила, где соседка-подруга, предложила чайку-кофейку.

– Лучше шампанского. Сможете? – спросил я.

– Конечно! И шоколадку сообразим, – проводница была само радушие, которое не пропало, даже когда она прикрыла дверь.

Тишина проявилась как-то сразу. Поезд стоял на какой-то станции.

– Я переоденусь, – тихо сказала она вставая.

– Я выйду сейчас…

– Не надо. Зачем?

Она уже расстегивала и снимала пиджак, потом блузку. Молния на обтягивающих брюках ушла вниз, и красиво обнажились кружевные оливковые трусики, через которые явно просматривались волосы лобка. Снимая медленно брюки, она посмотрела на меня, чувствуя, что обнажаемое нравится. На левом бедре, была татуировка – искусно выполненный цветок орхидеи.

– Вы хорошо смотрите, – улыбнувшись, она присела на диван, нагнулась, расстегивая застежки туфель.

– Вы хорошо выглядите, поэтому хорошо смотрю.

Груди её красиво обнимались второй частью кружевного комплекта, и я невольно задержал на них взгляд. Она расстегнула застежку спереди.

– Нравятся? – опять подловила она мои глаза. – Только не молчите, я знаю, что у меня красивые груди.

– Да. Если знаете, зачем спрашиваете?

– Женщине важно не знать, а слышать это от мужчины.

Она встала, чтобы надеть шорты и коротенькую майку с большим вырезом, оголявшую впоследствии то одно плечо, то другое. Майка была короткая и открывала моему взгляду аккуратный пупок с блестевшим в нем камешком. Девушка опять забралась с ногами на диван.