Мне не хочется печального финала:
Они не домолчались друг до друга.
Я слишком долго тебя искала,
Чтоб бумерангом молчание – по кругу.
Буду тихо кричать своими стихами.
Верлибры, оды, ропалики, сонеты
Будут в небе летать облаками.
На немые вопросы в них есть ответы.
Я знаю, что ты их читаешь, мой Мастер,
И окно моё всё ещё открыто.
Я вижу тебя, не видя. Счастье
Настигнет нас скоро. Твоя Маргарита.
30.03.2020
Не отдавай меня ему!
Чтоб даже в мыслях не вернулась.
Сожми в объятьях, как в плену,
Люби, целуй, дерись на совесть!
Борись за счастье карих глаз.
За то, чтоб лишь тебе сияли.
Любуйся, как огонь погас
К нему, сопернику, что ранил.
Прошу, открой мне новый мир,
В котором нет ни слёз, ни боли.
Нет ни предательства, ни лжи,
Ни масок. Выкради босою.
В моей израненной душе
Найди родник и пей глотками.
Я для него была мишень.
Закрой собой, встань между нами.
Взорви прогнивший старый мир,
И мы с тобой построим новый.
Кто ранен был, но жизнь любил,
Тот знает, сколько счастье стоит.
Мне больно,
Очень больно,
Сердце бешено стучит
И колотится в груди.
Мне одиноко,
Очень одиноко,
Нету рядом человека,
Которому я была бы нужна,
Просто нужна
Без всяких поводов,
Без всяких причин,
Просто нужна
Как подруга,
Как человек.
Время,
Как использовать время?
Дни, недели, месяцы, года пронесутся,
Но не все люди рядом остаются,
Ведь кто-то уходит безвозвратно.
Мы сами создаем моменты,
Которые хотим прожить
И на долгое время запомнить.
Если нет таких моментов,
Если нет рядом человека,
То тогда зачем существует жизнь?
31.03.2020
Леве грустилось с самого утра.
Как все меняется. Почему все так? И что они такие все? Какой раз на ум за последнее время приходит мысль, что как, с одной стороны, было проще в 90-е. Конечно, это нельзя ставить на чашу весов с тему ужасами, которые происходили в то время. Лихолетье.
Однако, на отметить разницу в отношениях между обывателями. Люди думали, прежде чем сказать простое – «Козел» кому-либо в лицо. Потому что этот самый «кто-либо» в мгновение ока мог превратиться в личность, глубоко уважаемую тобой. Потому как из кармана или из за пазухи могли показаться пистолет или нож. А то о вовсе без оных-неприкрытая неадекватность. И тут уже неизвестно, что лучше? В любом случае, разумнее было вообще держать язык за зубами и проходить мимо.
А в целом, до этого не доходило, так как люди не были уверены, что этого может не произойти. А потому, кто его знает, кто перед тобой сейчас? Да лучше сдержать свой пыл. От греха подальше. Так оно надежнее. Смотришь, а уже и сама причина негодования становится какой-то мелкой. Вот ведь, оказывается, что и не оппонент виноват, в общем то.
Хуже было когда за неаккуратно сказанное слово начинали «призывать» к непонятным «ответам». Разумных ответов на которые, у, вполне себе, интеллигентного человека, но, допустившего чуть не совсем оное поведение, быть просто не могло. Встречались друг с другом разные миры, которые при нормальном функционировании социума никак встретиться просто не могли
И если ранее один из этих миров не имел права на существование в гражданском обществе, ограничиваясь в своем распространении только в специально выделенных местах, то теперь он стал полноправным хозяином социального положения, разрастаясь до размеров Вселенной. Правоохранные институты, ограждавшие его распространение, перестали выполнять свои функции. А другими словами попросту исчезли. По крайней мере сначала их представителей перестали видеть, а потом прекратили в них верить. Люди оказались брошенными. Общество в былом понимании перестало существовать.
Ну, а большая часть народа реагирует на то, что видит. Приходилось принимать вещи такими как они есть. Вот и стали люди проникаться культурой преступного мира. Доходило до того, что и интеллигенты и даже представители закона стали слушать музыку неизвестного дотоле шансона.
В «блатных» идеях стали выискивать зерна правды, которые хоть как-то оправдывали бы текущее положение. Все чаще можно было слышать выражения: С бандитами хоть можно договориться…
Появилась альтернатива государственному управлению, которого, по сути не было. Или не было видно. Власть была занята совершенно другими проблемами.
А народ идет к тому, кто ему ближе. И пошел процесс интеграции чуждых ранее миров.
Нравы того времени отпустили вожжи естественного сдерживания индивидуумов, формируемого полноценным гражданским обществом. Но, выходило, что в то же время люди натянули поводья личного поведения в ракурсе новых альтернативных порядков. Хочешь не хочешь, но если не уважительно, то по крайней мере, аккуратно обходились друг с другом.
Сейчас же, складывается ощущение, что и уважение, как таковое, к человеку и осторожность в общении совсем исчезли из бытового обихода. Даже если человек будет разговаривать без оскорблений, то таким тоном, что себя ты можешь чувствовать хорошо если рабом, а то и его собачонкой.
И при этом, обращающийся к тебе самому, ровным счетом не будет испытывать никаких эмоций. Не говоря ни о каком душевном восприятии. Просто так уже привыкли. Большинство приняли новые потоки жизни. И наверное даже не обращают внимания на относительные тонкости восприятия действительности.
Некоторых это раздражает. Его, например. Лева, ментально такие ситуации, что происходят вокруг чуть ли не ежедневно, пристраивает на фон 90-х. Иногда получается весело. По черному.
А если серьезно, то куда дальше? Человеком себя перестать чувствовать, чтобы привыкнуть?
В магазин зайти нельзя. Уже себя должным чувствуешь.
Разумеется, он был против того, что творилось в то десятилетие. Но взаимное уважение, пусть и таким скорбным путем, достигалось. И распространялось оно не только на стороны конфликта. Остальной мир чувствовал, что с ним может приключиться то же самое.
За страх живем? Тоже нездорово. Сейчас его в том понимании нет. Зато есть наглость и хамство, которые вполне вероятно выступают в первых ролях, чтобы заглушить уже другой страх, который вполне не осознается, но присутствует, витает, как утренний туман. Пойди его улови – нет же. Но он все равно окутывает, облекает собой незримо, неосязаемо, но чувствительно.
Так что же лучше? Или третьего не дано?
Думать дальше не хотелось, и Лева пошел умываться. На работу пора. Там тоже свои дебри.
Как ни странно, но он любил ходить на работу. Пусть и не как на праздник. Но там было интересно.
Да еще сегодня вечером они должны были встретиться с однокурсником, которые сейчас проживал на Урале, откуда, собственно, и был родом. Так что вечер пятницы обещал быть, как минимум, нескучным.
Однокашник был довольно интересным человеком, хоть и со своими странностями.
Во время обучения он прославился тем, что был любителем всего, что расширяло его сознание.
Сначала он забавлялся естественным процессом познания путем освоения твердой материи гранита науки. Но потом, отчего-то потерял интерес к этому занятию. По всей видимости, из-за отсутствия видимой конечной цели этого процесса, а может оттого, что нашел более простое средство получения удовольствия от игр со внутренностями своей черепной коробки.
Так или иначе, но остался умным. Но, употребление различных снадобий не прошло даром для его психического здоровья. И хоть, его нельзя было признать откровенно хромым на голову, но странностей в поведении добавилось.
И если во время учебы, он вместе со всеми сам посмеивался над своим, иной раз, особенным поведением, то в дальнейшем стал серьезнее. Совсем прекратил эксперименты с потреблением «интересных» вещей.
Он не доучился с нами. Его отчислили именно по этой причине. В первый день после летнего отпуска он во время общего построения учебного подразделения остался сидеть в расположении. Это не могло не показаться странным командиру. Еще более интересным оказалось его поведение. Которое удивило даже нас. Он не отвечал ни на один вопрос. Что там у него могли произойти в отпуске, чтобы приехать в таком виде?
В результате, его сопроводили на гауптвахту, и через недолгое время он отправился с документами о незаконченном высшем образовании к себе домой, на Урал.
Мы некоторое время ничего не слышали о нем совсем ничего. А однажды, замполит зачитал нам лекцию о благе хорошего поведения, так как люди не знают, что может быть в будущем.
– Вот, например, ваш недавний товарищ, одумался у себя дома и решил податься служить в спецорганах. А они запросили у нас характеристику на него. Мы ему положительную дать, естественно, не сможем. Просто, в данном случае, не готовы брать на себя ответственность за судьбу Родины. Так что думайте, что делаете.
Мы даже не знали жалко нам его или нет. В целом, справедливо. Но, есть ли у человека право на ошибку? Или здесь важен размер и значение оной?
Кто знает, может он извлек серьезные уроки и важно дать ему шанс восстановиться?
В итоге, его, все же, взяли на службу в министерство чуть другого ранга – на оперативную работу. О его деятельности известно немногое, кроме того, что он там какое-то время подвизался на ниве, совсем неизвестных нам дел. Сам он об этом ничего не рассказывал: может от того, что ничего интересного. Ну, а мы, отчего-то, не спрашивали: наверное оттого, что не до того было.
Более интересным для нас оказалось то: каким образом и через какую связь, остается совершенно непонятным, он оказался на должности главного инженера довольно большого электротехнического завода. Волею судьбы или нет, но именно по специальности, которую наш друг должен был получить по диплому вместе с нами при более благоприятных для него обстоятельствах.
Но парень не унывал. Женился. Благоустроился в родном городе, уже независимо от родителей. Стал ковать свое собственное счастье. Ни на кого не надеясь. Скрывать нечего-были у него позывы, при довольно привилегированном положении его тестя, использовать появившиеся возможности. Он сам как-то об этом рассказывал. Но тот ему прямо заявил, что рассчитывать на его протекцию совершенно точно не следует: раз женился, то и занимайся сам своей семьей. Обида на нового родственника оставалась. Но ничего не поделаешь – сам так сам. Да, и в целом, получалось вполне себе неплохо.
Временами он наезжал в Москву. Все чаще, по делам завода: то конференция, то переговоры, то проездом, если ехал в другой регион.
Друзья встречались, включая еще одного однокурсника. Леве в такие дни всегда удавалось отпроситься у руководства, и они довольно весело проводили время за воспоминаниями недалекого прошлого.
И вот, вчера он позвонил и сказал, что неплохо было бы встретиться.
Хорошо: у Левы была путеводная звезда на текущий день. Хоть отвлечься можно будет на что то новое. Он любил изменения. А то все никак его не оставляли мысли о справедливости человеческих отношений.
На работе день прошел как обычно – без изменений. С другой стороны, тоже неплохо. К вечеру он быстро отстрелялся письмами к заказчикам, решил, что сегодня уже ему никто отвечать не будет, и, таким образом, все переносится на завтра. А сейчас-свобода!
Шеф не стал ему препятствовать в оставлении рабочих позиций – у Левы всегда было все на своем месте. Так что, даже будучи на отдыхе, он всегда мог решить все рабочие ситуации.
Несмотря на то, что встреча с другом селила надежду на интересный вечер, все же, что -то гнетущее находилось внутри и никак не хотело не то что уходить, но даже не поддавалось на изгнание. Может оттого, что Лева никак не мог найти причину и ответ к решению поселившейся в голове неотвязной мысли. Девяностые…
Без ответов Леве всегда было тяжело – с самого детства.
Но чтобы знать ответ, необходимо понять постановку самого вопроса. И здесь было тяжелее. Вопросы возникали большей частью в пространстве между причиной и ответом. Ну почему все так? А важнее было бы поставить вопрос к причине. Так вот и получается, что мучаешься по всей протяженности цепочки, а успокоиться не можешь. А вот обнаружить основу тяжелее всего.
Друг добавил неопределенности. Он оказался, если не в таком же, как Лева, состоянии, то около того. Тому тоже нравилось искать ответы.
И если Лева задавался вопросами к населению, с отдельными досаждающими представителями которого ему приходилось сталкиваться ежедневно, то вопросы товарища лежали в плоскости требований к власть имущим. Попивая пиво из горлышка, дно бутылки которого аккуратно вскидывалось при каждом глотке к звездам Кремля, в саду, около которого, они расположились с Левой, друг рассуждал:
– Почему все так? Почему они так поступают с нами? Где пенсии? Где дороги?
– Твои вопросы мало отличаются от того, что несется вокруг из информационных потоков. Ты будь или интересней или позитивней.
– А что не так?
– В общем, может и так. А когда то было иначе? Что нового? Новая только твоя жизнь. И тебе интересно биться о лед общих сомнений? Здесь не может быть ни одного ответа и ни одного решения. Ведь, заметь, за вечер, ты не произнес ничего положительного. Значит в тебе нет места ему. Тебя самого не жалко при этом? В независимости от твоих вопросов, в тебе начала жить общая жижа пессимизма, которая смешивает в себе все и дальше наполняется только недовольством и даже злобой. Но вроде, ты еще до этого не дошел. А так, негативное восприятие пессимизмом как механизмом для решения, никогда не приводит к положительному результату. Кроме того, ты и на прочие вещи в жизни начинаешь смотреть тем же взором – не хищника, не травоядного, Лева внимательно посмотрел на товарища, – а стервятника. Чем питаешься?
Писарь уставился на Леву взглядом не то какого-то мелкого животного, не то существа необъясненного (их сейчас столько развелось в современном искусстве, что и виды настоящих животных не сразу в голову приходят). В этот момент выделялись только лишь его блестящие глаза, зрачки которых то ли так сильно расширились, то ли слишком уж блестели, но казалось, что весь Писарь во всем своем сосредоточении сконцентрировался в них:
– Тебе не важна справедливость?
– Сложное понятие. Оно лишает свободы.
– Кого? Их? – он махнул рукой в сторону красных стен. – Может наоборот?
– Опять ты за свое. Смотри. Ты свободен, когда никому не доставляешь неудобств. В противном случае – ты виновен перед человеком. В таком случае, ты должен понести наказание, в том или ином виде. Справедливо?
– Ну да, – Писарь смотрел на Леву, словно ожидая какого-то подвоха. Было видно, что он сам не уверен в собственных убеждениях и допускал, что могут иметься другие взгляды на проблему. Но по всей видимости, ему этого не хотелось. Не хотелось даже допускать каких-то новых открытий. Хотя ясно себе человек не представлял даже своих убеждений. Так было удобнее: эмоционально отрицать как вовне, так и внутри себя. Наверное оттого, что не хочется углубляться и разбирать проблему до основания. Просто крикнуть, возглас решит все. Заглушит сомнения внутри, и может быть закроет рот оппоненту. А если и не закроет, то тоже неважно. Можно и не слишком то слушать, даже если и продолжит.
Однако сейчас товарищу было интересно.
– Неужели ты можешь жить совсем без ошибок? Тебе бы наверное хотелось, чтобы тебя простили за что-то в прошлом?
– Допустим, – произнес тот поеживаясь.
– Ну так, может быть тебе самому не нужно быть таким уж строгим к окружающим?
– Ну если меня не простили, то почему я должен другим давать спуск?
– Вот. Вот оно. В тебе живет твоя обида. И мстить ты будешь как раз не тем, которые потенциально могут тебя обидеть, а более незащищенным. Потому что ты понимаешь, что более сильному ты ничего сделать не сможешь.
Писарь нервно отхлебнул из бутылки, облокотился локтями на колени и смотрел вниз.
– И даже все твое недовольство, якобы на условия жизни выливается на объекты метафизического характера. Которых ты никогда не видел, не знаешь. Они существуют лишь в твоем воображении с информационной подачи. Какой-то единый образ. Проще, конечно, сказать: Они. И вылить все на них. Согласен, так психологически проще. Обида продолжает жить, ты продолжаешь искать жертв своих проблем.
Писарь продолжал молчать.
– Один человек сказал, что сильному человеку все равно при какой власти жить. Наверное, можно добавить, что главное, чтобы ты знал что от жизни хочешь.
– Ты знаешь, – произнес Писарь, подняв голову, – что я хочу… Я занял определенный рубеж в своем развитии и относительно доволен своим настоящим положением. Но я понимаю, что дальше то мне в моем городе особенно некуда. Я не могу все бросить и приехать, к примеру сюда. В конце концов, у меня жена и ребенок. Да, если честно, то я бы всерьез то уже и не думал куда-то ехать. Привык к стабильности.
– Какие-то «картиночные» рассуждения. Ну, в смысле того, что насмотрелся «нравоучительных образов» вокруг себя, коими сейчас выступают все что может петь, читать, говорить, показывать, и теперь по другому не видишь пути другого. Гонишься за фантомами, а себя не замечаешь. Так затоптал, зашпынял самого себя куда-то назад. Но он бежит за тобой, хромает, ковыляет. Но не оставляет надежды, что ты к нему, то есть к себе вернешься.
Неужели, к примеру, ты в своем городе не можешь найти применение своему развитию? Я ведь знаю достаточно ребят из регионов, которые не сидят на месте в ожидании грядущих благ. И им окупается сторицей.
А в целом-то, тебя вполне устраивает твоя жизнь. Но ты знаешь, что существует еще и другая. Может, в целом, картиночная в твоем представлении, но тебя она не оставляет и дразнит. Потому ты и бросаешься искать виноватых в том, что она лучше, чем та, что у тебя есть. А ведь, по сути, не так то все и плохо.
И ты понимаешь, что для того, чтобы получить набор картинок нужно, если не начинать заново, то многое приложить к тому. В то же время ты не готов расстаться со своим местом, которое сейчас достаточно комфортно.
Поэтому, если серьезно, то тебе нужна просто должность, «положение» в пространстве. Чтобы сидеть ровно, отдавать указания и получать дивиденды за «тяжелое» прошлое. В этом ты, опять же, не оригинален. И когда у тебя это получится, то другой будет на твоем прежнем месте. И также станет говорить в твою сторону, что вот, мол, живут в себя и ни о ком не думают. А ты то, по сути, в чем виноват? И что ты будешь делать? Правильно, то что умеешь. Будешь давить то, что тебе мешает. И если сейчас ты можешь только огрызаться на эти красные стены, то там уже будет проще закрыть рот нижестоящим.
– Как то ты все очень завернул, – однокашник поднял голову и посмотрел на Леву.
– Ну, а как, если уж, рассуждать.
– Я сейчас приду. Отойти нужно.
Он поднялся со скамейки и двинулся в сторону кафе своей неподражаемой походкой. При шаге казалось, что колено ноги на которую он ступал находится сзади, так сильно она прогибалась. Поэтому Писарь ходил не то чтобы пружинисто, а как бы, проваливаясь.
Раньше эта его особенность была объектом незлых шуток товарищей. Он и сам иногда подыгрывал друзьям, зная, что они в очередной раз будут смеяться.
Сейчас вся его фигура была отяжелевшей, и шел он как-то грустно, неуверенно. Колени также прогибались назад, но совсем невесело.
Леве стало его жалко и он отвернулся.
Друг так и не вернулся. Телефон его не отвечал. Лева думал о том, странности все же начинают проявляться иным манером, чем ранее. Появилась какая-то сверхобидчивость. А может, действительно, сам Лева уже не замечает, что будучи излишне прям, может ранить близких людей совершенно незаметным для себя самого образом. Но, ведь он же хотел, как лучше?
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке
Другие проекты