Надежда

Просто я очень хотела к озеру: окунуться в прохладную воду, поплавать так, как хочется, не то, что в пахнущем хлоркой, переполненном людьми бассейне. И, наконец, пройдёт головная боль, – мучает меня, кажется, с того дня, как на свет появилась.

Никогда раньше никуда не рвалась, считала, домашний уют предпочтительнее любых красот природы, ведь их можно увидеть по телевизору. Так бы и смотрела, но Ирина смутила душу рассказами: классный отдых, класснее не бывает. Избранная публика, встречи без галстуков на высшем уровне. Представь, почти все, даже женщины, рыбачат на лодках, а вечером танцы у костра.

Или я это придумала? Но придумать, что подружка, пофигистка по убеждению, научилась готовить уху, вкусную, я не могла. Неужели она своими пальчиками в дорогих кольцах, с которыми никогда не расставалась, даже не снимала на ночь, и с маникюром, чистила рыбу, и не какую-то там экзотическую, а простых окуней.

Мне тоже туда захотелось, так захотелось, что озеро стало сниться, таким, каким я его видела по телевизору: синее, в форме блюдца, в окружении зелёной травы и стройных сосен.

Как мне хотелось на природу, как я хотела вырваться из города! До галлюцинаций доходило: я на своем рабочем месте, без кондиционера, – боялась сквозняков, вдруг ощущала на своём лице свежий, ласкающий ветерок. Слышала всплеск воды, и весёлый смех. Нигде так весело не смеются, как на воде теплым солнечным утром.

Только отдых, никаких знакомств, пора остановиться, создать нормальную семью. Смогу ли? Читала, что если девочка выросла в семье, где отец – алкоголик, потом выходит замуж тоже за пьяницу. Даже если жених трезвенник, неизбежно превратится в мужа – алкоголика.

Только не Дима. Он талантливый художник. Зачем ему в кого-то превращаться?

Димы рядом нет, он будто в тумане, призрак на горизонте: то ли был, то ли приснился.

Перед глазами затылок Захара, красноречив до посинения. Неужели нет денег на хорошего парикмахера? В просвете тонких блондинистых волос лысина отливает розовой попкой младенца. На душе тоскливо от созерцания всего этого. Ему тоже не очень весело, хотя едет к любимой жене. Он старается держаться, но от меня, его секретаря, ничего не скрыть. Ирина права, когда говорила, что её муж большую часть своей жизни проводит со мной.

Что нашла в нём Ирина? Деньги? Но этого мало, чтобы вступить в брак, родить сына и оставаться женой Захара.

Зачем он свернул с дороги? Чувствую, как тяжело едем по узкой и глубокой колее. Мне плохо, боль в желудке. Если уткнуться лбом в спинку переднего сиденья, становится легче, но ненадолго. Тошнота подступила к горлу. Зачем он пользуется дезодорантом?

– Захар, мне надо выйти, – в другое время полюбовалась бы ромашками у самой дороги, но не сейчас. – Оставьте меня, прошу вас, мне плохо.

Ну, зачем он идёт следом за мной? В глазах темнеет, тропинка узкая, не споткнуться бы о корни деревьев. Он не отстаёт. Ускоряет шаг. Как ему объяснить, чтобы оставил меня одну?

Всё же влезла в крапиву, обожгла ногу. Густой кустарник расступается, поляна, никого нет, но костёр ещё дымит, недавно жгли. В случае чего закричу, – услышат.

Бревно, свежесрубленное, даже есть углубление, кто-то выдолбил. Вершины сосен и небесные просветы, – хочется туда, на свободу голубого цвета.

С Захаром что-то не так, непонятно, зачем вчера предложил ночевать в его доме. Чтобы с утра пораньше отправиться к Ирине? Но утро давно прошло, скоро вечер. Что он замыслил? Может, знает всё о нас с Ириной и решил мне отомстить? Как? Бросить в лесу? Ерунда, детские страхи.

– Надя, Надежда? Ты где?

Тревожится. А, может, я ему нравлюсь, и он так ухаживает за мной? Завёз в лес, чтобы что?

Знает ли он, что мы с Ириной дружили со школьных лет? Если да, как к этому относится?

Когда принимал на работу, казалось, не смотрел на меня. Ни о чём не спросил, подписал заявление и отвернулся к компьютеру. Жена приказала принять меня секретарём, он и принял. Жена знает, что он любит только её, и других женщин для него не существует.

Или она ошиблась? Он мог устать от ее темперамента. На её фоне моя сексуальность ниже нулевой отметки. Иррациональное число, привлекательное для математика.

Дима советовал меньше думать: в большинстве случаев люди не такие, какими я их представляю. Подразумевается, что сам Дима разбирается в людях лучше, чем они в себе сами: «Вот и твоя подруга совсем не такая, какой ты её себе представляешь». Ну и что? Все мы ошибаемся друг в друге и в себе тоже. Ирина – не исключение.

Плотный, больше средней упитанности Захар производит впечатление неблагополучного: тревожный, – непонятные страхи, хотя бизнес процветает, частая смена настроения, – хотя математик по образованию. Или я чего-то не понимаю, и всё это может сочетаться в одном человеке? Ирина сказала, когда с ним впервые переспала, невротика завела. Он будто под гипнозом, слышит только её голос. Но ведь когда-то проснётся и увидит… Уже проснулся?

Начитанный Дима говорил, что в Ирине избыток мужских гормонов. Если число подобных женщин достигнет критической массы, начнётся война, неважно кого с кем. После войны количество мужчин значительно сократится, и они будут выбирать в пользу женственности. Для восстановления гармонии в природе. Очередная теория женоненавистников: женщины не тех рожают и сами не такие, как надо.

Подумать только, всё зло от нас! И нечего бояться Захара – подкаблучника. Даже нашей жилетке, Марье Ивановне, бухгалтеру и отделу кадров в одном лице, надоело его жалеть.

В поступках шеф логичен, поэтому не стал бы везти меня в лес, если у него было миллион возможностей расправиться со мной, ведь мы с ним работаем вместе. Или на него повлияло как раз то, что мы теперь не в привычной обстановке? Пробудились неясные желания, связанные с насилием? Или он просто увидел во мне женщину? Димы рядом нет, он бы всё объяснил.

– Надя, как ты? Ехать сможешь?

– Смогу.

– Может, сядешь рядом? Не бойся, приставать не буду, – кажется, он умеет читать мысли. – Выпей, легче станет, – он протянул стакан с мутной жидкостью неаппетитного цвета. – Ананасовый сок, худею, знаешь ли.

– Не хочу, не надо.

Смотрит, как будто сейчас выплеснет сок на меня. Сдержался, выплеснул в окно.

Уже недолго, уже ощущается свежий запах озера, напоминающий морской, только прохладнее, и водорослями не пахнет.

Резкий толчок, я, кажется, задремала, чуть не угодила лбом в стекло.

– Забыл, так и есть, забыл, – он рылся в карманах.

– Что-то важное?

– Нет кошелька. С паспортом и водительскими правами. В кафе оставил, больше негде. Надо возвращаться.

Не помню, чтобы кто-то из знакомых мужчин терял кошелёк. Это женская привилегия.

Он так расстроен, так зол, что я не решилась попросить его сначала отвезти меня к озеру, а потом вернуться в кафе с романтическим названием «У трёх дорог».

Зачем мы в начале пути заезжали в кафе, если хорошо поели дома? Совсем недалеко отъехали от города, я была неголодна, и к тому же боялась, что от некачественной еды к головной прибавится боль в желудке. И осталась в машине. Захар решил перекусить. Если бы я с ним пошла, он бы не оставил в кафе свой кошелёк.

В тот, первый раз, площадь у кафе была забита машинами: от разнокалиберных легковушек до КАМАЗов, – признак того, что неплохо готовят. В этот раз площадь почти пуста, время обеда давно прошло.

– Есть будешь? – спросил он, вылезая из машины.

– Нет.

– Как хочешь.

Он заторопился. Я тоже решила выйти, размяться, и услышала весёлый голос:

– Привет, Захар. Ух, ты, какую красавицу везёшь! Познакомь. О, привет, а мы уже знакомы.

Я всё допускаю: в моём состоянии, когда путается сон с явью, могла познакомиться и тут же забыть.

Загорелое лицо, синие глаза, белые ровные зубы, стройная фигура, – к голливудским мужским прелестям приложились голубая рубашка и синие джинсы. Немного хищная улыбка, странно знакомая. Из фильма? Мужчина лёгким движением пригладил тёмные волосы с золотым отливом, – блестящие как на глянцевой обложке. Голос Ирины: «Волосы – блеск, зубы белоснежные, и глаза. Ах, эти глаза!». Нет, не встречала, в нормальной жизни с ним не знакомилась. Или Ирина ему рассказывала обо мне? И так красочно, что он сразу меня узнал?

Выражение лица шефа изменилось, будто уксуса хлебнул, багровеет мгновенно, когда злится.

– Будете на даче, загляните ко мне. Я вас угощу таким мёдом, какого вы ещё не ели. Спросите, где пасека Кирилла, любой покажет. Кирилл это я.

Он сел в машину с фургоном. Захар подождал, когда тот отъехал, направился в кафе, вскоре вернулся, с пакетом пирожков с яйцами и луком, его любимые, довольный, – нашёлся кошелёк. Он жевал пирожки и уверенно, одной рукой, держался за руль. Видимо, ему надо что-то жевать для успокоения.

Пирожки съел, пакет выбросил в окно и вытащил откуда-то из-под ног сумку, достал термос, налил кофе. Ароматный, такой, какой мне нравится. Я люблю, когда мужчина готовит кофе, но не Дима: редко успевает вовремя снять с плиты. Получается вместо кофе пойло, которое я вынуждена пить, чтобы не обидеть друга. Он любитель крепкого чая.

От кофе замутило. Так плохо, что захотелось открыть дверцу и выпасть на асфальт. И все мои страдания, наконец, закончатся.

Совсем недолго ехали, не прошло и получаса: «Я голоден», – хрипло произнёс Захар.

Он резко остановился у непривлекательного здания из серого бетона с вывеской «Пельменная». Сумеречный зал, стилизованный под старину: грубо сколоченная деревянная мебель. На полках вдоль стен горшки из керамики, медные самовары и деревянные кружки. Сомнительное для меня украшение. Или в эти кружки можно наливать пиво? Спрошу у Захара, но не сейчас. Жёсткий стул выпрямил спину, стало легче дышать.

Пельмени – не моя еда. Но Захар заказал. Заботливо придвинул салат, сметану: «Ешь».

Я не прошу, чтобы он обо мне заботился! Мне плохо, пища застряла в горле: не могу ни пить, ни есть. Тоска. Желание бежать. Но куда?

– Что с тобой? – Встревожился Захар.

– Мне плохо, я сейчас.

Не надо было есть помидоры. Я их не люблю в общепитовских салатах: сок вытек, мякоть затвердевшая, вкус сырой картошки. Ем только свежие, приготовленные дома.

В умывальнике прохладная вода, приятно, можно умыться, принять таблетку от головной боли. С трудом протолкнула.

Я не хочу никуда ехать, я ненавижу начальника, меня пугает путь в неизвестном направлении. Клаустрофобия плюс страх начальства, страх фобии, фобия в квадрате – я схожу с ума. Я мечтаю сойти с ума и боюсь этого.

Неужели кошмар никогда не кончится?

«Надюха, возьми себя в руки, обними себя крепче, вот так, я тоже обниму и поцелую. Но когда меня нет рядом, сама себя обнимай. Разве нормально, каждый вечер приходится тебя успокаивать? Что случилось в этот раз? Тёмной комнаты испугалась?» – спрашивал Дима, голос теплел, он улыбался мне. Улыбочка так себе, кривенькая, но хоть старался, и я успокаивалась. Вот и сейчас довела себя до того, что вот-вот сердце не выдержит и остановится.

Ну, почему я такая? Со своими комплексами накрутила себе такого, стыдно признаться. Даже Диме нельзя рассказывать, что Захара заподозрила немыслимо в чём. В том, что он хочет меня убить, потому что мы когда-то дружили с Ириной?

– Надин!

За столиком, у самого входа женщина – бегемот с необъятным животом, в чёрной юбке из шёлка, подол свисает до пола, и белой кофте в кружевах, вышивка искусственным жемчугом, махнула мне рукой, блистающей кровавым маникюром и золотыми перстнями, и назвала школьным именем. Трудно узнать, но я узнала по круглому, круглее не бывает, лицу одноклассницу Олю с рыбьей фамилией. Про неё говорили, что она гладила колготки. Чистенькая, аккуратненькая девочка со средними способностями. Карасёва? Акулова? Оля Окунева. Ну, как же, два «О», круглые очки. Теперь она без них. Бывает, зрение восстанавливается.

– Привет, Надин! Ты хорошо сохранилась. Знакомься, Егор, пока муж, – сказала она загадочно.

Рядом с ней сидел хмурый широкоплечий мужчина, почему-то я решила, водитель – дальнобойщик. В легковушке ему было бы тесно.

– Привёз в дешевую пельменную. Ты только посмотри, пластмассовые вилки, ни одной целой. В зубах, что ли ими ковыряют?

– Тише, Оля, тише, люди слышат, – уговаривал мужчина, склонив голову, скрывая выражение лица.

Лицо Оли налилось кровью, кажется, назревал семейный скандал.

Раньше она была беленькой, с чистой кожей, туго заплетённой косой, теперь мясистые щёки бордового окраса тряслись от гнева, рыжие спутанные волосы неестественно торчали в разные стороны. Глазки, и без того маленькие, злобно сверкали и пытались вылезти из жировых наплывов.

Её мать, активистка родительского комитета, тоже круглолицая, с ямочками на щеках, поправляя фигу на затылке из редких, серых волос, улыбалась нам: «Оленькины подружки? Вот и славно. С Оленькой дружите».

Своему зятю она тоже сказала дружить с Оленькой?

Оля была безобидной, кажется, все десять лет в школе у неё не было врагов, а про мать поговаривали, что она ссорилась с соседями и даже судилась. Мы повторяем наших мам?

Егор теперь смотрел перед собой, и то, что там было, ему не нравилось, но он готов терпеть всё, что пошлёт судьба.

Где-то я прочитала, что терпение – скрытое отчаяние.

– Вот, разводимся, – она кивнула на мужа.

– Зачем? – если прозвучало легкомысленно, я не просила втягивать меня в семейные разборки. Но как бы ни было, я на стороне Егора.

– Все разводятся, – пожала плечами Ольга, будто тема ей давно наскучила.

– С тобой всё ясно, мода, прежде всего. А вы, Егор, тоже хотите развода?

Поднял голову, посмотрел на меня, внимательно, лицо серьёзное, и его взгляд меня не раздражал. Кажется, дошло, что перед ним стоит привлекательная женщина.

Повеселел, не увидев обручального кольца. Понял, что привлекательная женщина одинокая и безрадостная? Пусть не совсем одинокая, но явно, к счастливым людям не относится.

– Теперь хочу, – улыбнулся он. Лицо разгладилось, молодой, наш с Олей ровесник. Для мужчины не возраст.

– Наконец! Я рада. Ты хорошо на него влияешь. Почему не приходишь на встречи одноклассников? Дай твой телефон, – Ольга порылась в сумке, достала изящную записную книжку и ручку. – Лучше сама запиши.

Егор протянул свою визитку:

– Может, пригожусь. Я занимаюсь перевозками. Обязательно позвоните. В любое время дня и ночи, – он погладил мои пальцы. Бережно, но я почувствовала его силу. Надёжная рука.

– Как же, перевозками. Теперь поняла причину нашего развода? Я сижу дома, жду его, а он неизвестно с кем в кабине едет.

Я постаралась легкомысленно махнуть рукой и грациозно пройти до места, где ждал меня Захар.

– Ну, как? Полегчало? – спросил он.

– Уже лучше. Может, поедем? Ирина заждалась.

Выражение его лица резко изменилось, будто сморщился надутый воздушный шар, губы дрожали. Неужели слёзы на глазах?

– Что-то случилось? С Ириной?

– Нет-нет, всё нормально, – он тоже испугался. Чего?

Шеф слишком изменчивый. Я не успеваю привыкать к его состояниям.

Совсем немного проехали по дороге, почти ровной, и мне снова нехорошо. Какой мучительный путь! Кажется, я застонала: его шея медленно задвигалась, напряглась, посинела от натуги, карие глаза в белых ресницах долго и пристально смотрели на меня. Ну, зачем он повернулся ко мне? Нельзя так, ведь он ведёт машину. Как бы чего не случилось, например, зайчик попадёт под колёса. Зайчика жалко. Или суслика. И мышку жалко тоже.

– Э, да ты совсем плохая. Укачало тебя, – резко остановился. Порылся в карманах, достал таблетки. Сколько их у него? – Выпей, обязательно поможет.

– Не надо, не хочу, прошу вас, не надо, – я отталкивала его протянутую руку.

– Ну, же, как маленькая. Больно не будет. Обещаю.

Я не хотела, но почему-то в одной руке оказался стакан с минеральной водой, в другой – таблетка. Положила её на язык, немного воды. Таблетка застряла в горле, будто раздумывала, не вернуться ли назад. Наконец, прошла. Я ждала облегчения, но оно не наступало.

Последнее, что помнила, испуганный взгляд Захара. Неужели я так жалко выглядела?

Меня уже ничего не тревожило. Куда-то делись привычные мысли: я злая, завистливая, принесла несчастье Ирине, родившей слепого сына, сама же избавилась от своего ребёнка. Мысли уплывали и меня уже не трогали, опустился туман, я погрузилась в сон, беззаботный, как в далёком детстве.

Долго просыпалась. Выныривала и опять погружалась в сон. Снился синий взгляд, весёлые глаза, загорелое лицо, немного хищная улыбка. Мужчина подмигнул и улыбнулся. Как мальчишка. Хитрый, из тех, что подсматривают, подслушивают. Что же он подсмотрел? Какую тайну узнал?

С трудом открыла глаза: незнакомое, почти во всю стену окно. Рама из светлого дерева, не обезображенного краской. По сумеречному небу плыл туман.

Если слегка приподняться, можно увидеть новенький штакетник. Сразу за ним сосновый лес, показавшийся в сумерках густым и непроходимым.

Кружилась голова. И я снова легла. Небо быстро темнело, и жёлтый цвет скатерти на столе у окна, приобретал серый оттенок. Жёлтый – любимый цвет Ирины.

Незнакомая комната пугала, но лежать уже не хотелось. На мне всё тот же сарафан из хлопка, но не холодно: я согрелась под тёплым одеялом, но тревога заставляла действовать.