Читать книгу «Нежданно-негаданно (сборник)» онлайн полностью📖 — Валентина Распутина — MyBook.
image
cover

Валентин Распутин
Нежданно-негаданно

© Распутин В., 1973–1997

© Курбатов В., вступительная статья, 1998

© Бирюков Л., рисунки, 1998

© Оформление серии. Издательство «Детская литература», 2008


Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.


Правда памяти и память правды

Я читал эту повесть и эти рассказы в разные годы и в разные дни. И дома, в Пскове, за привычным столом, и в Москве, в редакционной беготне, когда до выхода рассказа в журнале еще долго и хочется прочитать скорее, и в деревне, когда по странице нет-нет пробежит алый, меньше типографской точки паучок или заполошно прострочит гусеница, испуганная белизной, торопливо свесится с края страницы, ища опоры, как дети, слезая с лестницы, ищут пяткой следующей ступеньки, и облегченно вздохнет в траве. А «Прощание с Матёрой» и вовсе перечитывал не однажды в разных контекстах. И опять убеждался в старой-престарой и оттого уже почти неслышной истине, что книги живут как люди и в разный час как будто открываются на разных страницах, так что порой даже остановишься в растерянности – да как же я пропустил это тогда или почему не понял.

Это душа растет «не ровно» и не во все стороны одновременно, завися и от числа лет читателя, и от опыта, и от того, чем в этот час живет история. А уж сегодня история так история! Не знаю, как в остальных странах, а у нас, по-моему, и самый беспечный, одним днем живущий человек, и легкодумный школьник чувствует, что кончается не только век и тысячелетие, но и сама привычная тысячелетняя Россия, переходя в совсем новое, неведомое качество. Такие пороги всегда тревожны. Человек отчетливо чувствует закрывающуюся за прежней историей дверь, но, как тот же нащупывающий ступеньку ребенок, не знает, куда он шагнет после.

Концы слышны хорошо, а начала неразличимы. То, с чем мы прощаемся, понятно и близко. То, перед чем стоим, – пугающе и опасно. Но идти надо, и потому хочется осмотреть оставшееся позади с особенной заботой, чтобы продержаться на самом прочном из прошлого хоть самое первое время, а там уж будет видно – авось история сама догадается, что она жива, пока памятлива и пока растет с естественностью дерева, без тимирязевских прививок европейских бананов к русской картошке. Как ни одна нация близкие к природной полноте и наследованное™ жизни, мы вместе с тем, как ни одна же нация, податливы на всякую новость и легки в разрушении своих оснований. Это мучило русскую мысль, совершившую еще не всегда осознанные миром психологические открытия, сродные открытиям географическим. Это волновало и великую русскую литературу последнего времени, ту ее ветвь, которую еще недавно называли «деревенской», хотя ее резоннее было бы назвать национальной в самом глубоком природном и генетическом смысле. Тут сама русская природа устами лучших своих детей высказывала себя с доверчивой искренностью и удивительной глубиной. Это была подлинно «родная речь», как, бывало, хорошо назывались школьные хрестоматии.

Малая часть написанного Валентином Распутиным, собранная в этой книге, – хорошее зеркало и его собственного творчества, и всех беспокойных проблем русского сознания конца века и тысячелетия во всей их подвижности и устойчивости, во всей противоречивости азартной новизны и самозащитной жизни.

I

Когда я говорил, что книги в разное время раскрываются на разных страницах, я прежде всего думал о «Прощании с Матёрой». Повесть вышла впервые в осенних номерах «Нашего современника» 1976 года, посреди времени, когда уже были построены одни великие сибирские гидростанции и задумывались другие, когда рукотворные моря разливались по земле, а моря природные высыхали и мелели, вызывая грандиозные планы поворота рек для их наполнения. Отчеты партии были торжественны, задор молодости, порывавшейся на великие стройки, еще достаточно искренен, а коммунизм, судя по уличным плакатам, неизбежен. Идея уже слабела, но тем энергичнее торопилась утвердить свою праведность. Благо грандиозных проектов казалось так очевидно, что какие-то малые неизбежные издержки и утраты легко покрывались величием приобретения. И вдруг оказалось, что несомненное вовсе не несомненно и возможен взгляд и с «той стороны». То все идея «глядела» на человека, а тут человек поднял глаза – и оказалось, что в ответном этом взгляде не то что благодарности, но и понимания нет, что они с идеей смотрят в разные стороны.

Сколько их, русских деревень и малых городков, было затоплено Куйбышевским, Московским, Рыбинским, Братским, Красноярским и иными новодельными морями! Города мы еще вспоминали в печали, жалея Весьегонск и Мологу, оплакивая ушедшие под воду чудные памятники культуры. А деревни… Что деревни? Вон их у нас сколько – не убудет. (Вот и в повести чиновник «из отдела затопления» говорит старухам, пытающимся остановить разорение кладбища, – «У нас семьдесят точек под затопление, и везде кладбища».) И вот русский художник поглядел на одну из этих малых «точек», этих ничем не выделившихся деревень, как, бывало, русская литература глядела на «маленького человека», и открылось, что с каждой деревней уходит Родина и сиротеет каждое русское сердце, слыхом не слыхавшее об этой деревне.

Распутин горестно и бережно подробен в оглядывании каждого дня и чувства своих старых героинь, оставшихся в обреченной затоплению деревне, чтобы доглядеть огороды, да и просто дотянуть до последнего, потому что на новом месте, в новом поселке, куда перевозят деревню, несмотря на соблазн городских удобств, они уже жить не смогут. Он не зря выбирает деревне имя Матёра, заставляя вспомнить, что так в Сибири зовется коренное срединное течение реки, так определяется первородная живая сила и все вместе имеет великим началом слово – мать. Он нигде этого символизма не подчеркивает, но сами-то мы не слепые. И не зря выбирает в героини сильную характером старуху Дарью, из тех, на ком стоит всякая деревня, да и сама наша Родина, потому что именно они в самые тяжелые годы не дают пошатнуться ни Церкви, ни миру, храня течение реки жизни в устойчивом русле. А на чем они стоят – это видно из долгих разговоров и Дарьиных раздумий, которые при внешней простоте своей вмещают все глубинные понятия нашей национальной мысли, так что возьмись этот круг проблем очерчивать русский философ, он скажет только сложнее и отвлеченнее, но навряд скажет больше.

Так хотелось бы выписать все подряд, но книга перед читателем, и нечего опережать и теснить мысль читателя своим комментарием. Но от чего-то все-таки не удержусь. Куда деть свою боль и свое понимание происходящего? «Ничем лучшим, – писал когда-то поэт и мыслитель Вяч. Иванов, – не могут отдарять друг друга люди, чем уверяющим ясновидением своих хотя бы только предчувствий или начатков высшего духовного сознания»[1]. Какие уж сегодня претензии на «высшее сознание»! Не в них дело, а вот отдарить писателя и его Дарью хоть малой мерой своего понимания хочется. Тянет отозваться на ее слово, договорить с нею там, на Матёре, где жизнь еще дотягивает нить памяти, а то и пожаловаться ей на то, что случилось с нашим сердцем уже в нынешнее время, после гибели Матёры, понять вместе с нею, что мы успели растратить после ее, увы, не услышанных нами в свое время вразумлений. Ну и, таким образом, может быть, протянуть ее правду подальше, подержать ее на земле и, значит, еще побыть со всем лучшим, что было Россией и что держит ее существо на глубине до лучшего дня и сейчас.

«Нонче свет пополам переломился… И по нам переломился, по старикам… ни туды мы, ни сюды… Оно, может, по нам маленько и видать, какие в ранешное время были люди, дак ить никто назадь себя не смотрит. Все сломя голову вперед бегут…»

Добавим от себя только, что если кто назад и смотрит, то все же мимо человека, выцеливая кто экономические системы (тень Столыпина), кто способ правления (монархия), и всё через голову вот этих стариков и старух, не видя еще такой очевидной в них силы «ранешного человека». А что сломя голову вперед бежим, она не раз скажет и пожалеет человека, что он так «жизнь раскипятил»: «Он думает, он хозяин над ей, а он давно-о-о уж не хозяин. Давно из рук ее упустил. Она над им верх взяла, она с его требует че хочет, погоном его погоняет. Он только успевай поворачивайся».

А это вот даже еще и не обдуманная нами сегодня как следует мысль: как мы стали невольниками цивилизации и чужого способа мысли. И так незаметно и скоро в этом беге пробежали мимо человека, что теперь и вернуть не знаем как. Твердим, твердим о нравственности, о духовности, о традиции, а сами все так же бегом вперед. Всякая работа от этого кажется временной и годится только для того, чтобы что-то поскорее заработать, пока не прикрыли, вроде нечаянной халтуры на заводе и в деревне, а уж всего нагляднее в ларьках, мимолетных предпринимательствах, стремительно исчезающих банках и особенно в неуловимых, носимых ветром «челноках».

Дарья всего этого не видела и представить не могла. По нашим нынешним представлениям, ее мир еще стоял «на трех китах» и был недвижен, так что у него и имя было болотное – «застой». А только она оказалась права, что безоглядный бег и беспамятство сулят распыление и духовную смерть. Это уже подтвердил и сын ее Павел – не последний мужик в деревне, крепкий, хозяйственный, а вот не заметил, как тоже себя пробежал: «Нет, старею, видно… Старею, если не могу понять. Молодые вон понимают. Им и в голову не приходит сомневаться. Как делают – так и надо. <…> Все, что ни происходит, – к лучшему, к тому, чтобы жить было интересней и счастливей. Ну и живи: не оглядывайся, не задумывайся… Неужели и мое время вышло? Мать живет в одной уверенности, молодые в другой, а тут и уверенности никакой нету. Ни туда ни сюда, меж теми и другими…»

Он уже отстал от правды матери, от ее устойчивой силы, потерял живую связь с землей, хоть и держал ее разумом, слышал не вовсе истраченным слухом «обобществленного» человека, но и его несло со всеми без оглядки; коли «своим шагом мало кто ходит», то и он не своим пошел. Не зря он в конце мечется в тумане, ища Матёру, и не может сыскать, словно она от него за его беспамятство скрылась.

А уж что «знают молодые», мы услышим от Дарьиного внука Андрея: «Сейчас время такое, что нельзя на одном месте сидеть. <…> Мне охота где молодые, как я сам, где все по-другому… по-новому. <…> Вот я и хочу туда, где самое нужное! Вы почему-то о себе только думаете, да и то, однако, памятью больше думаете, памяти у вас много накопилось, а там думают обо всех сразу». Ведь вроде прав, прав! Я сам давно ли был бы рад, если бы мои сыновья вот так горели – где теперь одного такого горячего сыщешь, чтобы общее для него свое малое загораживало? А только великая и проницательная правда распутинской Дарьи посильнее и повернее этих благородно-общественных деклараций, которые скоро стали кончаться ложью и двоемыслием, а потом стремительным предательством, так что никто и оглянуться не успел, как вчерашние горячие комсомольцы Андреевых идеалов уже были в красных пиджаках владельцев офисов и бирж, бесстыдно расточающих нажитое отцами общественное добро. Причина же скорого этого превращения в том, что они, как Андрей, восстали против памяти, помешала она им, показалось, что ее многовато. Андрей-то еще по неразумию пытается прожить вне памяти, вне чужого опыта, который, как ему кажется, связывает его крылья, не дает раскрыться радости новой жизни. Другие, кто пришел потом, уже гнали память нарочно, потому что она обязывала к совести и ответственности, честности перед историей, национальной культурой и верой отцов. Память ограничивала средства, которыми можно было пользоваться, а значит, мешала добиваться своего любой ценой.

Вот что своим природным чутьем и своей подлинной земной культурой (а это именно высшая и единственно плодотворная культура) провидела старуха Дарья во внешне благом деле затопления своей деревни для пользы и желанного Андрею молодого развития жизни. У нее есть хорошие слова о том, что она, может, «мало видела, да много жила. На че мне довелось смотреть, я до-олго на его смотрела».

Это, может быть, очень просто и бедно на молодой слух, но это говорит о единственно здоровом способе познания мира, когда он познается вглубь и ввысь, в память народную и Божью. А когда мы избираем «горизонтальное» познание (бегать вместе с Андреем с места на место – тогда по России, а теперь уж и по миру), то это значит, что мы рискуем остаться вовсе без корневой системы, перестать слышать родную историю и веру, усвоив старый лозунг энергичной цивилизации – где хорошо, там и родина, тогда как, еще раз вспомню умнейшего Вяч. Иванова, «ни один шаг по лестнице духовного восхождения невозможен без шага вниз, по ступеням, ведущим в ее подземные сокровища, – чем выше ветви, тем глубже корни»[2]. Вот они бы с Дарьей скоро поняли друг друга, потому что она словами попроще настойчиво твердит себе, детям, читателю о том же: без наследованной памяти человек теряет душу, которая одна и держит его. «А кто душу вытравил, тот не человек, не-е-ет! На че угодно такой пойдет, не оглянется. Ну дак без ее-то легче. Налегке устремились… Не спросит никто».

Подлинно «налегке». Андрей вон и уйдет из Матёры, не обернувшись. И только Дарья за него будет знать, что и ему однажды придется встать перед многовековым клином родных людей, как стояла перед затопляемыми могилами она: «Ей представилось, как потом, когда она сойдет отсюда в свой род, соберется на суд много-много людей… Там будут и отец с матерью, и деды, и прадеды – все, кто прошел свой черед до нее. Ей казалось, что она хорошо видит их, стоящих огромным клином, расходящимся строем, которому нет конца… И на острие этого многовекового клина, чуть отступив, чтобы лучше ее было видно, лицом к нему одна она». И пережив это, она тем тверже и увереннее скажет: «Правда в памяти. У кого нет памяти, у того нет жизни». Это знание и помогает ей устоять до конца, как тот несжигаемый листвень, что стоит на виду всей Матёры и не дается ни топору, ни пламени, потому что стоял тут всегда.

Распутин потому так подробно и пишет ее неторопливые мысли о человеке, о смерти, о памяти, что не старуху Дарью пишет, а саму землю, саму жизнь и память, видя, что это не одна Матёра, а Родина наша с ней «по-е-ехала», как говорят они, когда глядят на пылающую мельницу, на сгоняемых коров, на умирающий остров. Это мы пое-ехали в свой новый, нескладно, без ума поставленный «поселок», оставляя в Матёре своих старых, не годных для этой жизни матерей, свои кладбища, свою память. И я потому так настойчиво возвращаюсь к этому слову, что повесть не хочет уходить в историю, а только сегодня и заболевает в нашем сознании с последней остротой.

...
8

На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Нежданно-негаданно (сборник)», автора Валентина Распутина. Данная книга имеет возрастное ограничение 6+, относится к жанрам: «Литература 20 века», «Советская литература». Произведение затрагивает такие темы, как «размышления о жизни», «деревенская проза». Книга «Нежданно-негаданно (сборник)» была издана в 2008 году. Приятного чтения!