Посвящается Алекс и Ярику.

Фотограф Мария Юрьевна Разоренова

Фотограф Вадим Викторович Шарапов

© Вадим Шарапов, 2021

© Мария Юрьевна Разоренова, фотографии, 2021

© Вадим Викторович Шарапов, фотографии, 2021

ISBN 978-5-4490-0453-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

РАССКАЗЫ

Грациозник

Когда Захар Васильевич Просветов в первый раз увидел грациозника, он подумал, что допился до чертиков.

Так и сказал сам себе, стоя на кухне и глядя на свою кружку – фаянсовую, с розочками – из которой с тихим хлюпаньем кто-то тянул сладкий чай.

– Допился, – сокрушенно сказал Захар Васильевич и покачал головой. – Допился ты, Захарка.

А потом пожал плечами и сам себя обругал беззлобно. Какое там «допился», что за ерунда? Пить водку Захар Просветов бросил еще лет двадцать назад, еще когда работал токарем-лекальщиком. Там нужен верный глаз, без этого никак. С тех пор, кроме чая разных сортов, он не брал в рот ничего жидкого. Даже к обычной воде Просветов относился с подозрением, предпочитая при любой возможности заварить в огромном пузатом чайнике английского фарфора крепчайший, черный как деготь настой ассама. «В воду рыбы гадят, а заварка без крепости – помои», – бормотал себе под нос Захар Васильевич, любовно ополаскивая чайник кипятком. Когда была жива жена, она, бывало, ворчала на Захара за его чудачество. Но теперь Просветов уже давно жил бобылем, а потому чай заваривал исключительно для себя. Так, чтобы в кружке не было видно дна.

И теперь этот самый чай, сдобренный тростниковым сахаром, кто-то выхлюпал до донышка. Прямо у хозяина на глазах.

– Да что ж это творится-то? – возмутился Просветов. Мужик он был не злой, хотя в случае чего даже в пожилые годы мог приложить уличного хулигана в ухо так, чтобы тот – брык, и с копыт. Но сейчас прикладывать вроде как бы и некого было.

Или все-таки…?

Захар Васильевич всмотрелся пристальнее. За тумбочкой, на которой стояла здоровенная литровая чашка, кто-то возился, тоненько пофыркивая. Затаив дыхание, Захар вытянул жилистую шею, прищурился и от неожиданности громко сглотнул, дернув щетинистым кадыком. За тумбочкой притихли, а потом оттуда несмело выглянуло… что-то.

Это была толстая зверушка, покрытая короткой пушистой шерстью бело-розового цвета. Настороженно торчащие вверх уши заканчивались кисточками, а длинные усы топорщились во все стороны. Зверушка, глядя на Просветова круглыми золотистыми глазами, вытянула длинный хоботок в розовой щетинке, и забулькала в чашке, допивая последние капли чая.

– Разъедрить твою в кочедык, – печально сказал старый токарь. – Настаивал для себя, настаивал… Сахарку не пожалел. А ты!

Зверушка, чуть осмелев, высунулась из-за тумбочки почти вся и почесала за ухом короткой толстой лапой с мягкими подушечками. Вся она была похожа на забавную помесь маленького бегемота с кошкой. Глядя на нее, Просветов вдруг почувствовал, что прострел, мучивший его третий день, прошел без следа. Не поверив сам себе, он осторожно наклонился и подобрал с пола упавшую газету, до которой вчера и дотянуться-то не могу – так скрутило.

Поясница не болела. Да и вообще – как-то стало радостно, будто в молодости, когда рабочая неделя позади, а впереди мотоцикл, удочки, быстрая езда по вечерним проселкам, а потом – ночное озерцо, рыбалка и костерок, около которого собрались старые захаровы друганы, чтобы потравить байки и распить чего бог послал.

Зверушка довольно фыркнула и потопала мимо Захара Васильевича в комнату, смешно повиливая нашлепкой короткого хвоста на толстой заднице. Просветов вдруг встревожился.

– Эй, ты там смотри, сторожко чтобы! У меня ж там Мурзик дрыхнет, он чужих не любит.

Сибирский кот Мурзик, безраздельно царивший в доме Просветова уже шестой год, был из породы котов бойцовых и неустрашимых. Гостей Мурзик почти не терпел, а соседских котов гонял так, что клочья летали по улице, точно тополиный пух в жару.

Старик еще не успел ничего сообразить, как Мурзик показался в дверях комнаты. Бесстрашная мохнатая зверушка потопала прямо к нему.

– Ой, японский бог, чего счас будет-то… – крякнул Просветов.

Но ничего не было.

Мурзик, гроза людей и котов, мирно обнюхал неведомого гостя, а потом потерся боком об бело-розовую шерсть и мяукнул – вполне дружелюбно.

– Так это что ж получается? – громко удивился Захар Васильевич. – Это ты его, значит, сам впустил?

Мурзик мяукнул с утвердительной интонацией, а потом завалился в прихожей, подставив хозяину брюхо и закрыл глаза, громко мурча.

– Чудеса, – констатировал Просветов, опять легко нагнулся, почесал теплое брюхо и пошел в комнату, шаркая войлочными тапками по линолеуму.

Зверушка сидела на подоконнике и разглядывала фикус в горшке. Старик зажмурился и потряс головой. Нет, точно не привиделось – фикус прямо на глазах тянулся вверх.

– Ты это… смотри только, чтобы он тут не разросся совсем! – шикнул хозяин, а потом вздохнул:

– Таня-то моя его любила шибко, пока жива была. Ухаживала. И я тоже стараюсь, хоть грабки-то у меня корявые, не женские, – и Захар Васильевич показал шерстистому созданию свои заскорузлые, разбитые работой ладони, с которых мозоли не сошли даже после пенсии.

Бело-розовый пискнул что-то радостное, и спрыгнул с подоконника, хлопнувшись четырьмя толстыми лапами. А потом – вот только Просветов моргнул – и зверушка исчезла. Была – и нету, как сдуло.

– Вот такая вот загогулина, – растерянно сказал старый токарь.

На душе было легко, весело и чисто, прямо как после короткого, но бурного дождя летом, который смывает всякое дрянное и оставляет после себя яркое небо.

Просветов еще немного поразмыслил, стянул с поясницы пуховый платок козьей шерсти, которым подвязывался от прострела, и зашаркал к двери. Выйдя на лестничную клетку, он поднялся этажом выше и позвонил в дверь, обшитую деревянными планками, со щегольски начищенной медяшкой, на которой был вычеканен номер квартиры – 37.

– Тимофеевна, вот ты мне скажи – спятил я, ли чо ли? – с таким вопросом, пожав плечами, он шагнул в прихожую к соседке.

Дарья Тимофеевна Стахеева, бывший директор библиотеки поселка Красный Перегон, ответила не сразу. Сначала она опустила со лба на переносицу очки в тонкой металлической оправе, а потом придирчиво изучила лицо Просветова.

– Да что ты меня изучаешь, как в музее? – буркнул он.

– Сам же спросил – спятил или нет? Да вроде нет, все тот же, хоть и ума шибко тоже не прибавилось, – отозвалась Дарья Тимофеевна. – заходи уже, не стой столбом.

– Тут такое дело…

* * *

– Значит, говоришь, сначала чай у тебя выдула эта животина, а потом еще и фикус вытянула?

– Сам бы не поверил, если бы кто рассказал, Тимофеевна! Так ведь плохим зрением не страдаю, это ты у нас окуляры носишь… Да и белой горячки вроде тоже нету. И даже таблетки не пью, только чайком пробавляюсь.

– Повезло тебе, Захар, – вздохнула Дарья Тимофеевна и подперла щеку кулаком, продолжая помешивать ложечкой в стакане. – Это ведь грациозник к тебе пришел. Теперь поселится, только не спугни смотри.

– Граци… чего? – не понял Просветов. – Это кто еще такой-то?

– Грациозник. Они редко кому дают себя увидеть.

– Что за звери такие? Даже не читал про них.

– Еще бы! – рассмеялась Стахеева. – О них в научных книжках не пишут, а ты, поди, такие только и читаешь.

Захар Васильевич смутился. И правда, фантастику всякую он не уважал, потому что – чего зря придумывать? В жизни, вон, чудес хватает, одно только что чай выпило до дна, а потом исчезло.

– Да ладно, тебе лишь бы позубоскалить! – рассердился он.

– Смех продлевает жизнь, – наставительно заметила бывшая библиотекарша. – Не сердись, Васильич.

Оказалось, что грациозники – звери очень скрытные и таинственные. И живут только там, где всегда порядок, а еще у хозяев хорошее настроение, никто ни с кем не ссорится и не ругается. Если кто-то плачет от горя или обиды, грациозник болеет и даже может умереть, такой нежный зверь.

– А с кем мне ругаться-то? – вздохнул Просветов. – Я и раньше-то со своей никогда не ругался. Так только, иногда цыкнем друг на друга. А сейчас – что мне, на Мурзика кулаком стучать? И плакать не с чего, отплакал я свое. Теперь каждый день радуюсь всякой мелочи.

– Вот поэтому грациозник к тебе и пришел. Они чуть что – и сразу исчезают, если что не по ним. А еще кошек любят.

– Да это я уже понял, – покивал головой Захар Васильевич, – и котейки, похоже, от них тоже балдеют.

– Чуют потому что.

– И что, от них польза-то есть?

Дарья Тимофеевна снова подняла очки на лоб и внимательно посмотрела в глаза Просветову.

– Васильич, – проникновенно сказала она, – я иногда думаю: ты правда дурачок, или прикидываешься?

Старый токарь хотел было снова рассердиться, но понял, что проще признать себя дураком.

– Да чего уж там, – сокрушенно махнул он рукой. – Дурак, как в картах, только «погонов» на плечи не хватает. Знаешь, Тимофеевна, у меня ведь даже прострел прошел, когда я на этого… грациозника просто посмотрел.

– И неудивительно. Пока он у тебя живет, болеть вообще не будешь.

– Ну? Эх, вот бы мне такого зверя по молодости, чтобы с утра похмелья не было… – лукаво рассмеялся Просветов в ответ на возмущенный взгляд Дарьи Тимофеевны. – Да ладно, Даш, ну шучу я. Сам понимаю – зверушка нежная, всякого грубого не терпит.

– Ты ей имбирное печенье покупай, – авторитетно посоветовала Стахеева, – вот такое, как у меня. Тогда вообще не оттащишь.

– Разоренье сплошное для пенсии, – снова вздохнул Захар Васильевич.

– Ну уж конечно! Как будто я не знаю, что ты своего Мурзика кормишь, как в ресторане.

– Так это кот, я ж его вот таким мелким в кармане пальто домой притащил… Мы в ответе за тех, кого притащили!

– Ишь, философ на пенсии, – хмыкнула Стахеева. – Вот и грациознику печенюшки не пожалей.

– Да уж придется. Как говорится, солдат ребенка не обидит. А токарь-лекальщик – тем более.

Захар Васильевич задумался и вдруг спросил:

– Слушай, Тимофеевна… А ты откуда так много про них знаешь-то? Если в книгах такое не пишут?

– Разные книги бывают, – задумчиво ответила Дарья Тимофеевна и опустила руку с печеньем под стол. Оттуда послышался негромкий хруст. Просветов приподнял скатерть и уставился на грациозника, аккуратно обгрызавшего имбирное печенье, не оставляя ни крошки. Тот был рыжий и синеглазый.

* * *

Ночью, впервые за несколько лет, Захар Васильевич Просветов спал крепко и видел хороший сон. Он улыбался и дышал глубоко и ровно, выпростав из-под одеяла руку и положив ладонь на бок кота Мурзика, растянувшегося рядом на кровати.

А на кухонной тумбочке медленно пустела оставленная на ночь чашка крепкого сладкого чая.