© Татьяна Соколова, 2018

ISBN 978-5-4474-5850-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Банка с алой краской. В руках кисть. Я вывожу на асфальте крупные яркие буквы. Такие, что их сложно будет не заметить, выглянув с балкона, сложно будет пропустить, отправившись в магазин. Признание на асфальте – очень удобный способ рассказать о своих чувствах. Никому не мешает, а все равно, что огромный праздничный плакат, кричит о том, что чувствуешь. Мне четырнадцать – время первой любви и первых признаний. Любовь перевернула всю мою жизнь, из тени превратила в человека.

Вывожу красные буквы, старательно, аккуратно. Вспоминаю обычный день, когда все изменилось.

1

Утро крадется в окно с прохладным воздухом из форточки. Пташки трудятся и помогают будильнику выполнять его работу. Я разлепила глаза, будто только того и ждала, когда будильник наконец сообщит «пора».

Прошлепала к шкафу и посмотрела в большое зеркало. Лицо и руки цвета ржаного хлеба. Последние несколько дней солнце ни на минуту не оставляло меня без внимания. Одноклассники на майские праздники разъехались по курортам, а мне было совсем не до лежания на шезлонге. Тело ныло, мышцы болели – отходили после выходных на даче. Даже в солярий ходить не надо. Самый лучший способ загореть – многочасовая работа на свежем воздухе.

Было раннее утро или поздняя ночь. Четыре часа утра. Спали все, кроме нас и комаров. Роса оседала на спортивных штанах мокрыми пятнами. На головах шляпы с сетками, в которых обычно смотрят пчелиные ульи. Но бояться в четыре утра стоит не пчел. Темное время суток – время охоты комаров, прямо как у вампиров.

Все еще слышу, как они жужжат и кружатся вокруг, пытаются найти голый участок тела и впиться в него, оставляя гигантский волдырь. В деревне комары какие-то особенно кровожадные. От их укусов кожа распухает, а если почесать остаются глубокие шрамы. Один кровопийца пробрался прямо под пчелиную сетку, уселся на лицо и вцепился в щеку. Ни о чем не могу думать, пока не пришлепну. Бабушка ворчит, требует не останавливаться. Скоро солнце проснется, комаров не убавится, а жалить будут еще и огненные лучи.

Работать в жару очень тяжело. Пот льется, голова раскалывается, все мысли о купании, но какой тут, когда такой огромный огород. Не до отдыха. Отдыхать будем во время обеда и сна.

Раньше очень хотелось играть в игрушки. Тогда-то я и придумала игры с обычными предметами, которые оживали в моих руках, как в сказке. С фантазиями работа казалось не такой трудной.

Пока другие ковырялись в песке совками, мы наполняли лопатами большие металлические ведра с песком и таскали. Помогали перестраивать старый деревенский дом. Таскали песок, гальку, кирпичи. Кладешь в ведро три штуки и несешь. Ручки слишком маленькие и не могут удержать сразу много, вот и используешь ведро, как носилки.

Во дворе бочка с цементом. Чем не аттракцион для скалолазания? Только подставок для ног нет – гладкая поверхность. Подпрыгнешь, зацепишься за край люка и подтягиваешься на руках. Заползаешь змеей внутрь и зачерпываешь полное ведро. В ноздрях образуется клейкий цементный раствор, хоть сразу бери и клади фундамент.

В жару лучшее спасение – полив растений. Главное не перестараться и не залить улей. Веселье до поздней ночи – спасаешься от преследования острых жал. Одно вонзилось мне между глаз, лицо так опухло, что было трудно узнать – я стала похожа на осу.

Маленькая, сгорбленная бабушка в половину меня ростом, а энергии, как у паровозика, пыхтит, но с пути не сворачивает, знай, делает свое дело, пашет сразу две грядки.

– Ай! Кусают! – кричит она, хотя закаленная от комаров.

Всю жизнь живет в деревне, кожа грубая, пересушенная на солнце, обветренная, потрескавшаяся от земли и воды, но и она чувствует, кровожадных певцов у своего уха, ощущает, как их носы проникают под кожу. И вот она уже танцует на грядке, вместо того, чтобы копать. Так странно видеть бабушку танцующей, она никогда этого не делает, потому что ей некогда.

Свои восемьдесят она прожила в вечных заботах о добывании хлеба. Жила как все живут в деревне, бедно, но честно, трудясь и не жалуясь. Она никогда нигде не была, не ездила на море, не купалась в реке, не каталась на велосипеде, не летала на самолете, никогда у нее не было выходных. И она ждет от других того же.

Я знаю, что сегодня будет длинный день, и мы не уйдем с огорода до тех пор, пока не опустится солнце и не станет совсем темно.

2

Некогда крутиться перед зеркалом и рассматривать загар, пора приниматься за работу, как учила бабушка, без труда и отдыха, пока не сядет солнце.

Я горжусь тем, что сама зарабатываю на кино, пирожные, а не клянчу у родителей, но все равно не могу заставить себя не стесняться того, что делаю. Не хочу чтобы кто-то узнал, чем я занимаюсь по утрам и вечерам, когда одноклассники, развалившись на диванах, щелкают пультом от телевизора. Четырнадцать – тот возраст, когда все норовят обидеть, и так легко на кого-то обидеться.

Я старательно избегаю попадаться на глаза даже охранникам и выбираю такое время, когда в школе никого нет. Как-то стыдно работать уборщицей. Стыдно потому, что никто не захочет дружить с «поломойкой» или пригласить ее в кино. Я живу в реальном мире, а не в сказке. И знаю, что чудес не бывает. Платье на выпускной не появляется из волшебной палочки, его ночами, вместо сладкого сна, шьет мама. А принц даже в сказке любил красавицу, а не замарашку, улучшенную копию Золушки, над которой долго работала парикмахер и стилист фея. Все предпочитают ухоженных, накрашенных и напудренных, с чудесным макияжем и длинными ногтями принцесс.

Я посмотрела на свои мозолистые, все в ссадинах руки, короткие обрубки вместо ногтей. Разве кто-то захочет поцеловать такую руку? Прислонила ведро и швабру к стене у туалета, натянула длинные, по локоть, ярко желтые перчатки, и обратилась к швабре, обнимая ее за место, которое в моем воображении было талией.

– Месье, не хотите ли потанцевать? – смеюсь над собой и разговариваю с предметами. Мне нравится представлять, что они мне отвечают. Они никогда не обидят и не ударят и всегда делают то, о чем я их мысленно прошу.

– Нет? Ну, как хотите, – я поставила швабру в угол, как наказанную, а сама обняла рукой ведро, полного металлического кавалера – коротышку, – А как вам мои новые бальные перчатки? Правда, они чудесные? Вам нравятся? Конечно, я с удовольствием потанцую с Вами.

Я сделала несколько поворотов на одном месте и посмотрела на пятна голубой краски на ведре, похожие на два глаза.

– У такой нестандартной девушки может быть только такой нестандартный кавалер, – я печально улыбнулась голубоглазому принцу Ведро, и сообщила, – Пора вам набрать воды и немного освежиться, – вместе со своими помощниками отправилась в туалет. Люблю начинать с самого неприятного.

На полу окурки, вокруг унитазов пепел и плевки, тоже самое с раковинами. Поправила перчатки цвета лимонной цедры, насыпала побольше моющего средства, чтобы перебило запах и было не так противно.

Недавно мыла полы в классе во время дежурства. Кто может, тот платит уборщицам, и они моют за них. Моя семья не в состоянии себе этого позволить, приходится мыть самой.

– Эй, Тоня, давай мы будем платить тебе, и ты будешь за нас мыть. Джинсы себе новые купишь, – смеется Пашка, наблюдая, как я выметаю шелуху от семечек.

Весь урок английского он лузгал семечки и бросал их на пол, помогал мне продлить дежурство и сделать его незабываемым. Его друг Саша и того хуже. Харкается прямо на пол или высморкается, а сопли об столешницу оботрет. Что не сделает ради меня? Очень любит. Девчонки гораздо более деликатные в этом отношении, жвачку наклеят, фантики в стол подкладывают.

Вместе с двумя своими помощниками зашла в светлый кабинет и принялась выгребать мусор из корзины в пакет. Потом взялась за пыль, полила цветы и стала натирать полы.

Мыть полы совсем несложно. Тяжелый труд – это когда студенты – родители после учебы мчались на работу, утром мели двор, а ночью работали охранниками, готовились к экзаменам и умудрялись получать красный диплом, с пятью детьми на восьми квадратных метрах в коммуналке. Заработать карманные деньги, вымыв полы— это способ получить удовольствие, возможность купить шоколадку, новую одежду или сходить в кино, только и всего. Хочешь красиво жить – заработай.

Мыть в учительской вообще одно удовольствие. Никаких черных разводов от ботинок, никаких семечек и жвачек, плевков и огрызков. Все равно, что моешь собственную квартиру, где только что побывала толпа родственников. Довольная тем, что дело идет быстро, коридоры оказались чистыми, а день обещал быть приятным и солнечным, я принялась напевать песню. Танцевать с кавалером, пусть даже шваброй, было приятнее под музыку.

Дойдя до конца кабинета, сгребла в кучу мусор и наклонилась, чтобы прополоскать тряпку. Не разгибаясь, я толкнула дверь спиной и попятилась, подтягивая за собой ведро и заметая тряпкой следы. Вдруг почувствовала, что карманы джинсов уперлись в какое-то препятствие. Я повернулась и увидела черные кроссовки, синие джинсы, рубашку, стала подниматься с колен, чтобы взглянуть в глаза незваному гостю, и случайно зацепилась за ручку ведра. Оно опрокинулось, а вода полилась, выметая неизвестного из учительской, и залила коридор.

Я снова схватилась за тряпку и опустилась на колени, собирая грязную воду. Времени гадать о том, кого протаранила своей пятой точкой, не было катастрофически.

– Извини, – незнакомец схватил тряпку для пыли и стал умело управляться с небольшим наводнением, направляя поток в ведро.

– Откуда ты взялся на мою…

– Я услышал шум в учительской и пошел проверить. Меня предупреждали, что кто-то придет мыть, но я не думал, что так рано.

– Не рано, а поздно. Мне еще в школу нужно успеть, – я подхватила ведро, вырвала тряпку из рук, не желая оставлять на память о себе этот несчастный грязный клочок ткани, – А еще первый этаж мыть, – и наконец, посмотрела на наглеца, посмевшего нарушить мой романтический обмен любезностями с ведром и шваброй.

– Давай я в качестве извинения тебе помогу.

Предложение о помощи от парня, охранника? Это было что-то новенькое. С чего ему мараться?

– Ты шутишь? – я так и уставилась на него, не стесняясь своего вида и как бы спрашивая, ты вообще видел, кто я? В руках ведро, швабра, тряпка, мешок с мусором.

– Нет, я серьезно, – он широко улыбался.

– Я тебя знаю?

– И я тебя, – он кивнул, а я вдруг залилась краской смущения, – Только на мне в прошлый раз было одежды меньше.

После этих слов на моих щеках можно было сготовить яичницу.

Я отлично помнила его загорелое тело, покрытое капельками пота, блестящее на солнце, оживающие мышцы на руках, которые управлялись с лопатой и мотоблоком с одинаковым мастерством.

Потная и грязная после долгой работы разогнула спину и посмотрела на отца, который привел подкрепление. Тяжелая артиллерия в виде мотоблока и папиного одноклассника с сыном была как раз тем, что могло помочь им победить многочисленного врага – не вспаханную землю и мешки с непосаженой картошкой.

– Приветствуем, трудящихся, – сказал дядя Ваня за себя и за сына, – Помощь вызывали?

Ответить у них сил не было. Весь их вид говорил сам за себя. Я скользнула взглядом по Косте, который стоял рядом со своим отцом и ждал команды начинать работу. Высокий, с темными прямыми волосами, в черных шортах, голый по пояс, он напоминал Маугли, который только что вышел из джунглей, рок-звезду, кого угодно, а не пахаря. Раньше она никогда не думала о нем в таком духе, когда строили снежные крепости и бросались друг в друга снежками. Переживала, что попадала ему прямо в лицо, это да, но то, какое оно симпатичное заметила только сейчас.

Необходимость продолжить работу не дала дольше фантазировать на Костин счет. Я схватила ведро и принялась бросать картошку, торопясь, успеть как можно больше, пока он здесь.

Нас с Костей злой рок преследовал. Если мы встречались, обязательно что-нибудь происходило. На рыбалке, я умудрялась закинуть крючок так, что обязательно подцепляла его штаны. Когда пошли за ягодами, случайно спугнула змею, и та укусила Костю, оказавшегося поблизости. Ногу обвязали платками, чтобы яд не распространился, а Костю увезли в больницу. Зимой он тянул санки, на которых я сидела, катал по заснеженным дорогам, споткнулся и ударился подбородком о ледяную глыбу. Прикусил язык так сильно, что в нем была дыра, и пришлось везти зашивать. Последней каплей стала стрельба из самострела. Костя и брат сделали их из старых хоккейных клюшек. Привязали прищепки, взяли мешок гороха и устроили тир – стрельбу по металлическим банкам. Дали мне самодельную винтовку и уселись, чтобы посмотреть, как справлюсь. Выстрелила я отменно, с зажмуренными глазами так, что ранила бойца. Горошина влетела в забор, и отрекошетила прямо в Костин глаз. Захотела бы сделать нарочно, точно промазала бы. Глаз не переставал слезиться, а мама Кости взволнованно спрашивала, что произошло. Я боялась, что Костя выдаст.

– Веткой попал, – соврал он, не глядя в мою сторону, и я почувствовала желание поблагодарить за защиту. Вот только его желание распадалось с моим.

Казалось, Костя расхотел встречаться. Звонок его велосипеда больше не звучал за окном, не летели в стекло мелкие камушки. Брат сам ходил в соседнюю деревню, где жила бабушка Кости, и находился районный молодежный клуб. Он наряжался, душился отцовским одеколоном и отвечал отказом на просьбу взять ее с собой.

– От тебя одни беды, – сказал он, и стало ясно, что это Костя просил друга избавиться от общества сестры – Лиха одноглазого.