– Вот, хочешь посмотреть? – Кармела порылась в сумке, выудила мобильник, потыкала и протянула мне.

Я полистал фотографии. Четыре неказистых конопатых ребенка; Тревор – такой же, как всегда, только волосы пореже; домик родом из семидесятых со структурной штукатуркой в каком-то унылом пригороде. Все мечты Кармелы сбылись, а этим мало кто может похвастать. Умница, хоть я от такой жизни глотку бы себе перерезал.

– Чудесные детки, – сказал я, возвращая телефон. – Поздравляю, Мелли.

Она тихонько втянула в себя воздух.

– Мелли. Господи… Меня так сто лет никто не называл.

В сумерках они снова походили на самих себя. Тусклый свет стер морщины и седину, уменьшил тяжелую челюсть Кевина, смыл с лица Джеки макияж, и вот мы впятером, юные, востроглазые и непоседливые, уже вновь пряли в темноте мечты – каждый свои. Выгляни Салли Хирн из окна, она бы увидела нас прежних – детей Мэкки на крыльце. На одну сумасшедшую секунду я обрадовался, что приехал.

– Ох, – заерзала на ступеньке Кармела, она никогда не умела молчать. – Всю задницу отсидела. Фрэнсис, ты уверен, что все было так, как ты сказал в доме? Что Рози хотела вернуться за чемоданом?

Шай не то засмеялся, не то с негромким присвистом выпустил сквозь зубы дым:

– Хрень. Он знает это не хуже меня.

Кармела шлепнула его по колену:

– Язык придержи!

Шай не пошевелился.

– Ты о чем? Почему хрень?

Он пожал плечами.

– Наверняка я ничего не знаю, – сказал я. – Но, как по мне, она наверняка в Англии, и все у нее хорошо.

– Свалила без билета и документов?

– Деньжат она поднакопила, билет могла и новый купить, а уплыть в Англию в ту пору можно было и без документов.

Так и было. Свидетельства о рождении мы собирались взять с собой только на случай, если придется подавать на пособие, пока ищем работу, да и пожениться хотели.

– Но я же не зря тебе позвонила? – тихо спросила Джеки. – Или надо было просто…

В воздухе повисло напряжение.

– …оставить все как есть, – закончил Шай.

– Нет, – сказал я. – Правильно сделала, сестренка. Чутье тебя не подвело.

Джеки вытянула ноги и рассматривала свои высокие каблуки. Я видел только ее затылок.

– Может, и так, – отозвалась она.

Мы еще немного посидели и покурили. Запах солода и горелого хмеля пропал; в девяностые на “Гиннессе” внедрили что-то экологичное, и теперь район пах дизельными выхлопами, что, как видно, считалось улучшением. Вокруг фонаря в конце улицы кружили мотыльки. Раньше дети качались на канате, привязанном к верхушке столба, но кто-то его снял.

Мне хотелось узнать кое-что еще.

– Па выглядит неплохо, – сказал я.

Молчание. Кевин пожал плечами.

– Спина не ахти, – сказала Кармела. – Джеки разве не…

– Я слышал, что со спиной беда. Но все не так плохо, как я ожидал.

Она вздохнула:

– День на день не приходится. Сегодня-то он ничего, а бывает…

Шай затянулся, зажав сигарету между большим и указательным пальцами, на манер гангстеров из старых фильмов.

– Бывает, в нужник на руках его таскаешь, – без выражения сказал он.

– Врачи знают, в чем проблема?

– Не-а. Может, на работе спину угробил, может, еще что… Не могут они разобраться. В любом случае ему все хуже.

– А пить он бросил?

– Тебе-то что? – спросил Шай.

– Па бросил пить? – повторил я.

Кармела пошевелилась:

– Нормально у него все.

Шай зашелся в резком лающем смехе.

– С мамой нормально обращается?

– Не твое собачье дело, – сказал Шай.

Остальные, затаив дыхание, ожидали, бросимся ли мы друг на друга. Когда мне было двенадцать, Шай разбил мне голову на этом самом крыльце, до сих пор шрам остался. Скоро я его перерос. У него тоже есть шрамы.

Я медленно развернулся к нему:

– Я ведь вежливо спросил.

– Что-то двадцать лет ты не спрашивал.

– У меня спрашивал, – тихо сказала Джеки. – Много раз.

– И что? Ты сама здесь больше не живешь. Знаешь не больше него.

– Поэтому я сейчас и спрашиваю, – сказал я. – Па нормально с мамой обращается?

Мы уставились друг на друга в полутьме. Я приготовился отшвырнуть сигарету.

– Если я отвечу “нет”, – спросил Шай, – ты бросишь свою крутую холостяцкую берлогу и переедешь сюда присматривать за мамой?

– На этаж ниже тебя? Ах, Шай. Ты настолько соскучился?

Над нашими головами с грохотом поднялось окно.

– Фрэнсис, Кевин! Вы идете или как? – крикнула ма.

– Одну минуту! – хором проорали мы.

Джеки тонко, напряженно фыркнула:

– Только послушать нас…

Ма захлопнула окно. Через секунду Шай откинулся на ступеньку, сплюнул через перила и перестал сверлить меня взглядом. Все расслабились.

– Мне все равно пора, – сказала Кармела. – Эшли любит, чтобы ее мамочка укладывала. Тревору она всю кровь попортит. Думает, это весело.

– Ты как до дома доберешься? – спросил Кевин.

– Я за углом припарковалась. У меня “киа”, – пояснила она мне. – А у Тревора “рендж ровер”.

Тревор всегда был тем еще козлом. Приятно было осознавать, что он ничуть не изменился.

– Недурно, – сказал я.

– Подбросишь? – спросила Джеки. – Я прямо с работы, а сегодня очередь Гэва на машину.

Кармела насупилась и неодобрительно прищелкнула языком:

– Он что, не может за тобой заехать?

– Не получится. Машина уже дома, а он в пабе с приятелями.

Кармела тяжело встала, опираясь на перила, и чопорно одернула юбку:

– Так и быть, отвезу тебя. Скажи своему Гэвину, если он хочет, чтобы ты работала, пускай хоть машину тебе купит, чтоб до парикмахерской добираться. Чего вы ржете?

– Да ты феминистка! – сказал я.

– Я на эту чепуху никогда не велась. Без крепкого лифчика я никуда. А ты, дорогуша, кончай хиханьки разводить и пошли, не то оставлю тебя с этими обормотами.

– Да иду, погоди… – Джеки сунула сигареты в сумку, перекинула ремешок через плечо. – Завтра заеду. Фрэнсис, ты завтра-то будешь?

– Как повезет.

Джеки поймала мою ладонь и крепко ее сжала.

– Все-таки я рада, что позвонила, – твердо, доверительно сказала она. – И что ты приехал. Цены тебе нет. Береги себя, ладно?

– Ты тоже хорошая девочка. Пока, Джеки.

Надо мной нависла Кармела:

– Фрэнсис, ну мы же еще того?.. Ты к нам будешь заглядывать? Раз теперь…

– Завязывайте, – улыбнулся я в ответ. – Там посмотрим, ладно?

Кармела спустилась с крыльца, и мы проводили сестер взглядом. Стук шпилек Джеки эхом отскакивал от домов, а рядом с ней, стараясь не отставать, ковыляла Кармела. Джеки намного выше Кармелы, даже если не считать каблуков и прически, зато Кармела в разы ее шире. Вместе они смотрелись комично, как бестолковая мультяшная парочка, которой предстояло немало уморительных несчастий, прежде чем поймают злодея и спасут мир.

– Хорошие женщины, – тихо сказал я.

– Ага, – откликнулся Кевин. – Еще какие.

– Желаешь им добра – больше не приезжай, – сказал Шай.

Я понимал, что брат, скорее всего, прав, но ответом его не удостоил.

Ма снова высунулась из окна:

– Фрэнсис! Кевин! Я дверь запираю. Если сейчас же не зайдете, спать будете где сидите!

– Идите, пока она всю округу не перебудила, – сказал Шай.

Кевин встал, потянулся, хрустнул шеей:

– А ты?

– Не, – сказал Шай. – Я еще покурю.

Когда я закрыл входную дверь, он сидел на крыльце спиной к нам, щелкал зажигалкой и разглядывал пламя.

* * *

Ма кинула на диван одеяло, две подушки, стопку простыней и ушла спать, выразив тем самым свое мнение о наших затянувшихся посиделках снаружи. Они с папой перебрались в нашу старую спальню, а комнату девочек переоборудовали в ванную – еще в восьмидесятые, судя по миленькой сантехнике, зеленой, как авокадо. Пока Кевин там плескался, я вышел на лестницу – слух у мамы как у летучей мыши – и позвонил Оливии.

Время уже близилось к полуночи.

– Она спит, – сказала Лив. – И очень разочарована.

– Знаю. Просто хотел еще раз сказать спасибо и извиниться. Я окончательно испортил тебе свидание?

– Да. А ты думал, официант приставит к столику третий стул и Холли будет обсуждать с нами букеровских номинантов за лососем en croute?^[7]

– У меня тут завтра еще дела, но я постараюсь забрать ее до ужина. Может, вы с Дермотом переиграете?

Она вздохнула:

– Что там у тебя? Все живы-здоровы?

– Пока толком не знаю, – сказал я. – Вот, пытаюсь разобраться. Надеюсь, завтра прояснится.

Молчание. Я думал, Лив обозлится на мою уклончивость, но она мягко спросила:

– Фрэнк, ну а сам-то ты как? Нормально?

Только не хватало, чтобы именно сегодня вечером Оливия проявила понимание. По телу разлилось обманчивое, убаюкивающее тепло.

– Лучше некуда, – сказал я. – Мне пора. Поцелуй за меня Холли с утра. Завтра позвоню.

Мы с Кевином разложили диван и улеглись валетом, чтобы чувствовать себя тусовщиками, вырубившимися после бурной ночи, а не малышами, спящими на одном матрасе. Лежа в узорах тусклого света, проникающего сквозь кружевные занавески, мы прислушивались к дыханию друг друга. В углу зловещим красным огнем светилось Пресвятое сердце на маминой статуэтке Христа Спасителя. Я представил лицо Оливии, случись ей увидеть эту статуэтку.

– Рад тебя видеть, – тихонько сказал Кевин.

Его лицо скрывала тень, я видел только ладони на одеяле. Кевин рассеянно потирал большим пальцем костяшки.

– И я тебя, – отозвался я. – Хорошо выглядишь. Поверить не могу, что ты меня перерос.

Кевин хмыкнул:

– Но драться с тобой все равно не рискну.

Я тоже рассмеялся:

– Правильно. Я теперь спец по рукопашному бою.

– Серьезно?

– Не-а. Мое дело – бумажки кропать и не влипать в передряги.

Кевин повернулся на бок лицом ко мне и подложил руку под голову.

– Можно вопрос? Чего ты в полицию подался?

Из-за таких, как я, копов никогда не посылают служить в родные края. Если начистоту, чуть ли не все, с кем я вырос, хоть по мелочи, да нарушали закон – не от испорченности, а чтобы свести концы с концами. Половина нашей улицы жила на пособие, и каждый таскал все, что не прикручено, особенно перед новым учебным годом, когда детям нужны были учебники и форма. Как-то зимой Кевин и Джеки подхватили бронхит, а Кармела тогда работала продавщицей в супермаркете и принесла оттуда мясо, чтоб они сил набрались. Никто и не спросил, на какие шиши она его купила. В семь лет я уже умел подкручивать газовый счетчик, чтобы ма могла приготовить ужин. Ни один консультант по кадрам не опознал бы во мне будущего полицейского.

– Звучало круто, вот и все, – сказал я. – Разве плохо, когда тебе платят за движуху?

– И как, круто оказалось?

– Иногда.

Кевин выжидающе смотрел на меня.

– Когда Джеки нам сообщила, – наконец сказал он, – у отца чуть колпак не сорвало.

Па начинал штукатуром, но к моменту нашего появления на свет переквалифицировался в штатного пьянчугу, а по совместительству прикарманивал все, что плохо лежало. Думаю, он предпочел бы видеть меня мальчиком по вызову.

– Да уж, – сказал я. – Это еще цветочки. Ты мне вот что скажи: что произошло после того, как я сбежал?

Кевин перевернулся на спину и закинул руки за голову.

– А у Джеки ты не спрашивал?

– Джеки было девять. Она не знает, что помнит, а что придумала. Говорит, миссис Дейли врач в белом халате забрал.

– Не было врачей, – сказал Кевин. – По крайней мере, я не видел.

Он уставился в потолок. В свете уличного фонаря, проникающем в окно, его глаза поблескивали, как темные омуты.

– Я помню Рози, – сказал он. – Понятно, я сопляком еще был, но… Помню как вчера, веришь, нет? И волосы, и смех, и походку… Красотка!

– Это точно, – сказал я.

Дублин был тогда каким-то серо-буро-бежевым, а в Рози сочеталась дюжина ярких цветов: грива медных кудрей до пояса, глаза будто осколки зеленого стекла на солнце, алые губы, белая кожа, золотые веснушки… По Рози Дейли сохло полрайона, но ей на это было плевать, что делало ее только еще более желанной, она же не считала себя какой-то особенной. От линий ее фигуры кружилась голова, но она держалась с той же непринужденностью, с какой носила залатанные джинсы.

В то время монашки вдалбливали девочкам, что женское тело – то ли выгребная яма, то ли банковский сейф, а все мальчишки – грязные маленькие грабители. Как-то летним вечером – нам было лет двенадцать, и до нас еще не дошло, что мы друг в друга влюблены, – мы с Рози играли в доктора. До того я обнаженных женщин в глаза не видал, разве что декольте на черно-белой кинопленке, а тут Рози сбросила с себя одежду в угол, будто она ей только мешалась, и, сияющая, смеющаяся, закружилась в полумраке дома шестнадцать, вскинув ладони. Как вспомню, до сих пор захватывает дух. Вот что такое была моя Рози. По малолетству я не понимал даже, чего от нее хочу, знал только, что даже Мона Лиза, шествующая по Большому каньону со Святым Граалем в одной руке и выигрышным лотерейным билетом в другой, и та не могла бы с ней сравниться.

– Вообще-то мы не сразу заподозрили неладное, – тихо сказал Кевин в потолок. – Ясное дело, мы с Шаем заметили, что тебя нет, когда проснулись. Ну, думаем, куда-нибудь пошел. А сели завтракать – влетает миссис Дейли, голосит, тебя ищет. Когда мы сказали, что тебя нет, у нее, блин, чуть инфаркт не случился, вопила как резаная, мол, вещи Рози пропали, и это ты не то с ней сбежал, не то ее похитил, – не знаю, что она себе навоображала. Па давай орать в ответ, ма пыталась их заткнуть, пока соседи не услышали…

– Ага, разбежалась, – сказал я. (Миссис Дейли была безумна по-своему, но глотка у нее была не менее луженая, чем у нашей мамы.)

– Вот-вот. Слышим, через дорогу тоже кто-то орет. Мы с Джеки выглянули посмотреть, а это мистер Дейли остаток Розиного шмотья из окна швыряет. Вся улица собралась глаза попялить. Цирк, да и только! – Он ухмыльнулся.

Я тоже невольно расплылся в улыбке:

– Жаль, я не видел!

– Ага. Чуть до потасовки не дошло. Миссис Дейли обзывала тебя мелким срамником, а ма назвала Рози мелкой шалавой, дескать, яблочко от яблоньки. Миссис Дейли так и озверела!

– Я бы на маму поставил – у нее преимущество в весе.

– Молись, чтоб она тебя не слышала!

– Она могла просто усесться на миссис Дейли сверху и не слезать, пока та не попросит пощады!

Мы по-детски давились смехом в темноте.

– Зато миссис Дейли была во всеоружии, – сказал Кевин. – Эти ее когти…

– Да иди ты! Она до сих пор так ходит?

– Еще длиннее отрастила. Прямо эти, как их…

– Садовые грабли?

– Не! У ниндзя такие… Точно! Сюрикэны!

– И кто победил?

– Пожалуй, что ма. Она вытолкала миссис Дейли на лестницу и захлопнула дверь. Та верещала, ломилась в дверь и все такое, но потом сдалась и пошла лаяться с мистером Дейли из-за Розиных вещей. Впору было билеты продавать! Почище любого сериала.

В нашей старой спальне зашелся надсадным кашлем отец, отчего кровать забилась о стену. Мы замерли и прислушались. Наконец па с присвистом засопел.

– На этом, в общем-то, и кончилось, – продолжил Кевин, понизив голос. – Недели две все только об этом и трезвонили, а потом худо-бедно забыли. Ма и миссис Дейли несколько лет не разговаривали, а па с мистером Дейли и до того дружбу не водил, так что особой разницы никто не заметил. Каждое Рождество ма лопалась от злости, не получив от тебя открытку, но…

Но в восьмидесятые у молодежи было три главных карьерных пути: эмиграция, папочкина фирма и пособие по безработице. Ма не могла не понимать, что хоть кто-то из нас да возьмет билет в один конец.

– А она не думала, что я подох в канаве?

Кевин хрюкнул:

– Не. Говорила, мол, кто-кто, а наш Фрэнсис не пропадет. Копам мы не звонили, в розыск тебя не объявляли, но не потому что… Ну, не потому что нам пофиг было. Просто мы решили… – Диван качнулся, когда он пожал плечами.

– Что мы с Рози сбежали вместе?

– Ага. В смысле, все же знали, что вы без ума друг от друга, сечешь? И знали, что про это думает мистер Дейли. Картина-то стройная, а?

– Да, – сказал я. – Логично.

– Плюс еще записка эта. От нее-то миссис Дейли, по-моему, с цепи и сорвалась. Кто-то болтался в доме шестнадцать и записку нашел. Вроде как от Рози. Не знаю, рассказывала тебе Джеки или нет…

– Я читал, – сказал я.

Кевин приподнял голову:

– Да ладно? Ты ее видел?

– Ага.

Он помолчал, но подробностей так и не дождался.

– Когда же?.. То есть перед тем, как Рози ее там оставила? Она тебе показала?

– Нет, после. Той ночью.

– Не пойму, она тебе, что ли, ее написала? Не родителям?

– Так мне тогда показалось. Мы договорились ночью встретиться, Рози не пришла, я нашел записку. Вот и подумал, что она для меня.

Когда до меня наконец дошло, что она не шутила и действительно не придет, потому что уже уехала, я закинул рюкзак за спину и пошел. Понедельник, утро, светает; в заиндевелом городе никого, кроме меня, дворника да нескольких усталых рабочих, возвращающихся после ночной смены в ледяной полутьме. Часы на Тринити показывали, что из Дан-Лири уже отходит первый паром.

Я обосновался в сквоте рядом с Бэггот-стрит, где гнездилась кучка вонючих обкуренных рокеров с основательным запасом гаша и бельмоглазый дворняга по кличке Кит Мун. Раньше я вроде как пересекался с этими парнями на концертах, и они решили, будто сами же и пригласили меня пожить у них. У одного из рокеров была невонючая сестра с квартирой в Ренеле, которая разрешала тем, кто ей нравился, указывать свой адрес в заявлении на пособие. Я ей, как выяснилось, больше чем нравился, так что, вписав ее адрес в свое заявление в полицейский колледж, я почти не соврал. К счастью, меня взяли и я вовремя срулил учиться в Темплмор, а то она уже начала подбивать клинья на предмет женитьбы.

Какой же сукой оказалась Рози, думал я, ведь верил каждому ее слову, она всегда выкладывала все без обиняков, даже самое неприятное. Я любил ее в том числе и за это. После жизни в такой семье, как моя, человек, который не плетет интриг, казался мне самой интригующей диковинкой на свете. Поэтому, когда Рози написала: “Обещаю, что когда-нибудь вернусь”, я верил ей двадцать два года. Все время – и пока спал с сестрой вонючего рокера, и пока гулял с разбитными, смазливыми, временными девицами, достойными лучшего, и пока был женат на Оливии и притворялся, что чувствую себя в своей тарелке в Далки, – я ждал, что Рози в любую минуту войдет в дверь.

– Ну а теперь, после сегодняшнего, что думаешь? – спросил Кевин.

– Не спрашивай, – сказал я. – Честное слово, я уже понятия не имею, что творилось у Рози в голове.

– Знаешь, Шай считает, что она умерла, – тихо сказал он. – И Джеки тоже так думает.

– Ага, – сказал я. – Известное дело.

Я услышал, как Кевин набрал воздуху, чтобы что-то сказать, но выдохнул, так и не собравшись с духом.

– Ну, чего? – спросил я.

Он покачал головой.

– Что, Кев?

– Ничего.

Я подождал.

– Просто… Не знаю я… – Он беспокойно заерзал. – Шай очень переживал, что ты уехал.

– Конечно, мы же такими закадычными корешами были.

– Нет, я знаю, что вы вечно грызлись, но в душе-то… То есть вы же все-таки братья, понимаешь?

Мало того, что это была откровенная брехня (первое мое воспоминание – как я проснулся от того, что Шай пытается продырявить мне карандашом барабанную перепонку), так Кевин еще и сочинил ее на ходу, лишь бы я не допытывался, что он хотел сказать на самом деле. Я собрался было поднажать и вытащить из него правду, но тут входная дверь закрылась с нарочито негромким щелчком – в дом вошел Шай.

Мы с Кевином лежали молча и прислушивались. Мягкие шаги на секунду замерли на лестнице, поднялись на следующий пролет, щелкнула еще одна дверь, и над головой у нас заскрипели половицы.

– Кев, – позвал я.

Кевин притворился спящим. А вскоре и правда начал ритмично посапывать.

Шай долго еще негромко расхаживал по своей квартире. Когда дом затих, я выждал пятнадцать минут, осторожно сел – пламенеющий в углу Иисус смотрел на меня так, словно насквозь видит таких, как я, – и выглянул в окно. Накрапывал дождь. Все окна на Фейтфул-Плейс были темны, только из комнаты над моей головой падал мокрый желтый свет на брусчатку.