© Светлана Чуфистова, 2020

ISBN 978-5-4485-5160-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

***

Спотыкаясь пыльными, стоптанными сапожищами о камни и засохшие навозные кучи, он спешил с докладом к хозяину.

– Кондрат Андроныч, не соглашаютси. Я уж с нимя и так и эндак. Ни в какую!

– А ты их плётками, плётками стягай, Филиппка! Ишь ты узкоглазы морды, я их заставлю землицу-то продать! На кой ляд им столько земли-то, голодранцам? Ух, басурманское отродье! – скосился помещик Мартынов на сбившихся в кучу неподалёку от своих юрт измученных людей.

Хозяин жизни сидел в тени берёзок за покрытым белоснежной скатертью круглым столом, пил чай из пузатого самовара, да изредка недовольно покрякивал. Полный чернобородый большеносый мужчина в картузе, зипуне, да хромовых сапогах в нетерпении ожидал развязки событий.

В это время управляющий с помощниками кинулся исполнять приказание. Со всех сторон на головы башкир – кочевников стали ложиться плети. Плач женщин, визг ребятишек разнёсся по всей округе на многие вёрсты.

Уж пятый день пошёл, как держали их без пищи и воды, угрожали, запугивали и били, но гордый народ не соглашался продать свои земли за бесценок.

Наконец, от становища отделилась огромная фигура.

– Хватит! Хватит, я сказал! С барином говорить буду!

Это встал в полный рост глава племени Юнус. Его тот час подхватили барские холую и связанного потащили на разговор к хозяину.

– За что бьёшь, собака?! – сверкнул Юнус своими чёрными раскосыми глазами на Мартынова.

– Я ж тебе толкую, – стал обволакивать вкрадчивый голос – отдашь землицу за рубь, отпущу.

– Твоя цена, барин, плохая цена. За рубь и коня не купишь. Где скот пасти будем? Мой народ с голоду подохнет!

– А ты коней продай, да избы поставь…

– Мы народ вольный, кочевой! Поле, да ветер вот наш дом!

– Ну, гляди, гляди…

И истязания продолжились с новой силой. А на седьмые сутки башкиры сдались…

***

Тянутся вереницы телег по России – матушке, тянутся, как тонкие ниточки рек по иссохшим руслам земли-кормилицы. Пешие, конные, немытые и усталые, с нехитрыми пожитками, оставившие то, чего не было, едут люди в края дальние…

Уж двадцать лет минуло с тех пор, как отменил царь – батюшка крепостничество. Голодный, обездоленный, нищий люд, помыкавшись на вольнице, пустился на поиски своего «сытого» счастья на Восток…

Одному Богу известно, сколько боли и слёз видела эта дорога лютая, сколько крестов покосившихся выросло вдоль обочины.

Ехал в таком обозе и маленький казачок пяти лет отроду, с именем, данным ему попом Прокопием, Константин.

Помнил Костик, как собирались они в путь всей своею деревнею.

– Куды ж везёшь ты нас, окаянный? – причитала мать – Ребятишек орава, погубим же!

– Цыц, раскудахталась курица, – грозил ей отец, кряжистый светлобородый голубоглазый мужичок, который, не смотря на несдержанный нрав, оставался для домочадцев своих добряком каких поискать – вон уж Дорофеевы уехали и землицу купили, и избу сладили. Не одне ж сподобились, всем миром. Брат, ежели что, подмогнёт. Не пропадём!

Так и потянулись денёчки длинные в бесконечном скрипе несмазанных колёс, криках мужиков, да баб, рёве ребятишек малых….

Один лишь Костик не тужил. Правда, два раза уши отмораживал, да кашлял смерть как шибко. Вёсна то в России, сами знаете, какие – день припечёт, а день и снег вперемешку с дождичком, да ветер сквозанёт так, что и с ног вон.

Больше всего любил малец помогать отцу, управляться с лошадью, уж больно она была норовиста. А мамка держала его на привязи.

– Костяяяя, ты куды побёг пострел, зашибёт тебя энта зараза!

– Не зашибёт! – кричал ей Костик. – Я её крепко держу хая – моряйскую!!!!

Мальчонка, хоть и мал был, а понимал мать. Трясётся она над ним, потому как схоронили они в дороге дальней сестрёнку младшую Нюсю. Да и не они одни…

Вон третьего дня загрызли волки голодные, ребёнка у матери. Так она и сидела теперь в телеге сама не своя, выла, причитала, да каялась. Мужики тогда само собою побегали, из ружий в лес постреляли, да толку от этого. Дитя то уже не вернёшь. А бабу ту люди жалели, одну бросать и не думали. Ведь горе такое не каждая вынесет.

Не осталось девок в семье у Костика, а парней было хоть отбавляй.

Павел – старший, ему уж 17 минуло. В Вятской губернии окончил реальное мужское училище. Умный он вырос и очень степенный, во всём отцу помощником – и уток настрелять, и дров наколоть, и со скотиной управиться.

Иван тожно был ничего себе грамотей, осилил три класса школы церковной.

А вот Егорша выучиться не успел, да и учился он очень плохо.

– Не способный ты к наукам, Егорий, – говаривал ему, было, отец. – Ну, ничё, жизня она тебя быстро всему научит…

Почитай две недели прошло со дня Пасхи, как въехал крестьянский «табор» в Уфимскую губернию, в предгорьях Урала, к новому месту своего жительства. Там, из письма Петра Дорофеева, продавал землю по 20 рублей за десятину помещик Мартынов всем желающим. Желающих оказалось много, только вот рубликов у всех по-разному. Кому Бог помог, скопили на батрацких работах да хозяйстве невеликом кто на одну, кто на две, а кто и на более десятин.

Отец у Костика был мужиком сноровистым, работы не боялся никакой – и избу поставить, и сена накосить, и плуг поправить. Одним словом на все руки мастер. Как говорят, корнем в свой род пошёл. А род его почитай с Ивана Третьего тянется. Разбойничали в то лихое время казачки на Вятчине, беглых много было из Московии. Вот и решил их Иван царь на службу свою поставить, чтоб озорство такое прекратить. Кто не согласный был, за Дон отправился, а согласные остались и службу свою исправно несли.

Из таких служивых и происходила семья Казаковцевых, Костина семья.

***

Улыбнувшись яркому утреннему солнышку, он потёр глаза и немедля ни минуточки, подскочив с мягкой пуховой перины, побежал, путаясь в длинной сорочке, по большому богато обставленному дому к комнате своей дорогой матери, которая была сегодня именинницей.

– Маменька! Маменька! – кричал звонко темноволосый малыш Георгий, перебирая босыми ножками по каменному полу. – Маменька! – наконец, остановился он у заветной двери. – С днём ангела, маменька! – резко распахнул мальчик двустворчатую и, отчего-то, замер на месте.

Покои его родительницы были совершенно пусты, и вещи внутри находились в полном беспорядке. Всюду валялись матушкины надушенные платья, меха, корсеты, разорванные книги, цветы, булавки и банты, а мятая постель добавляла ещё большей неприглядности увиденному…

– Маменька – отшатнулся перепуганный ребёнок. – Где ты?

И тот час к нему подскочили пожилой слуга и молоденькая немка-гувернантка. Они стали уводить ребёнка прочь.

– Пойдёмтес, барин голубчик, пойдёмтес – говорил старик Пантелей ласково – Не надо вам на энто глядеть…

Но парень и не думал уходить. Он, вырвавшись из цепких объятий слуги, уже бежал по дому в поисках маман. Мелькали всюду какие-то незнакомые лица, пьяные и безобразные. Распущенные кавалеры и дамы, не ведающие стыда, веселясь, показывали на него своими потными пальцами. В хозяйской гостиной, прямо на полу, расположились цыгане. Они ели, пили, пели, спали и бодрствовали, не обращая ни на кого внимания…

– Георгий Кондратьич, постойте! – услышал малец позади и, не оборачиваясь, пустился на второй этаж к комнате отца.

Из-за двери родителя раздавался раскатистый храп.

– Она непременно там! – сказал пострел и вошёл внутрь.

Мартынов старший валялся пьяный на полу в рубахе, с пятнами крови, а на его постели сидел кудрявый, испуганный цыганёнок.

– А где моя мама? – спросил его Жора.

Но незнакомец ему ничего не ответил, а только стал нервно и часто икать.

Георгий почувствовал, как уводит его Пантелей, и гувернантка делает ему очередное внушение.

– Вы забылись, молодой человек?! – шипела она с акцентом – В комнаты родителей вход нельзя!

Да плевать он хотел на это.

– Где моя маменька? – повторил в который раз юный барин.

– Уехалас – переглянувшись с гувернанткой, сказал растерянный слуга, и, опустив глаза в пол, добавил – Навсегда уехалас…