Недавно по Европе и в России прокатилась война, забрав с собой половину населения с земли на небеса. Наиболее мудрые, честные и благородные обратили свои стремления к цели, дабы улучшить окружающий мир, тогда как бедные разумом, воспользовавшись нищетой, решили нажиться на горе людей. В XIX веке вера в Бога и любовь к отечеству объединила крепостных, дворян, помещиков и царя в единый русский народ. Теперь же, спустя десять лет после победы над Наполеоном и его армией Россия была готова к новой войне – гражданской.

***

Серж и не заметил, как наступил вечер, прошел еще один сумасшедший день, и он надеялся -последний в этой истории. Сегодня начало его новой жизни, наконец-то он богат, свободен и, как в юности, мечтает о блестящей карьере, ожидая нового назначения. Вероятно, мне присвоят офицерское звание, скажем майор, думал Серж.

В комнате никого нет, даже хозяин, переживший ночное вторжение в свой дом и от страха только и бормотавщего: «Я ничего не знал господа, помилуйте…», теперь, когда все ушли и все стихло, не осмеливается зайти. Какое благоденствие, можно расслабится и выпить вина за жизнь и свободу. Однако я голоден, подумал Серж – это был уже не молодой, не высокого роста, очень худой и лысоватый мужчина. Он поднялся с кресла, в котором ему пришлось просидеть всю ночь, потянулся и вышел из комнаты. Господи, какая же все-таки грязная лестница в этом доходном доме, не Екатерининский проспект чай, даже не Офицерская улица, уж на что военные сплошь пьяницы и гуляки, а чистоту любят, ну да ничего, сегодня у меня праздник и прочь хандру. Серж вышел на набережную канала, было серое и пасмурное утро, начинался один из многих будничных дней и прохожие с мрачными сонными лицами шли на службу. Сержу так и хотелось им крикнуть, чего насупились, проснитесь господа, улыбнитесь и порадуйтесь вместе со мной. Подойдя к магазину, Серж вспомнил, что-деньги-то ему так и не отдал поручик, а ведь под утро, в самый последний момент сказал себе – напомни Шлыкову, не забудь. Серж стоял у магазина и решительно не знал, что ему делать дальше. Подкатил экипаж. Ну, слава Богу Шлыков вспомнил, что мои карманы пусты и вернулся, смею надеяться к своему сослуживцу, отдать заработанные честной службой. Серж улыбнулся и постучал в дверцу кареты.

–Поручик я вас жду, выходите и мы отпразднуем нашу победу.

Дверца открылась и из нее вышел жандармский ротмистр.

–Граф, попрошу без глупостей. По приказу начальника третьего отделения жандармского управления графа Бенкендорфа вы арестованы, отдайте ваше оружие и следуйте за нами.

–В чем меня обвиняют?

–В измене отечеству и императору, в подозрении организации покушения на жизнь генерала Муравьева, в организации убийства вашей сестры княгини Салтыковой. Вопросов больше не задавать, соблюдать молчание и четко выполнять приказы. Любое ваше действие, которое вызовет у меня или у солдат подозрение будет расценено, как попытка сопротивления и желание побега. В этом случае вы будете убиты без предупреждения. Извольте ознакомится с приказом.

Черная карета везла Сержа по городу, и он пытался отгадать куда его повезут: если к Бенкендорфу на допрос, то не все еще потеряно; если в Петропавловку, то он сгниет заживо в этих казематах. Из одной тюрьмы в другую, уж и вправду лучше бы убили сразу. Он забился в угол и, откинув голову на спинку, сидел с открытыми глазами, но ничего не видел перед собой. Серж не жалел о своем поступке, ведь в конце концов он не предал императора и сможет это доказать, если будет на то разрешение конечно, ведь не убил никого, самого чуть не казнили. Я лишь выполнил свой долг офицера и жандарма. Тогда отчего появился этот страх? Как говорит граф, боязнь возникает от мысли, что же будет со мной через мгновение и окончательно ломает волю восклицанием: «О, ужас!» Серж пытался избавится от этой навязчивой мысли, прогнать ее прочь и успокоится, к тому же он должен через несколько минут предстать перед человеком, которому до сего мгновения служил верой и правдой. Самообман! Какой верой, какой правдой? Вместо того, чтобы выполнить приказ графа, решил немного подзаработать. Чушь, все не могу перестать себе врать, ничего себе подзаработать… Серж закрыл глаза и сморщился. Да кому ты врешь? Хоть перед самим собой будь сейчас правдив и откровенен. Я боюсь!

Казалось, что карета уже несколько часов кружит вокруг одного и того же места. У Сержа болела голова, он плохо переносил закрытое пространство. Окна кареты плотно закрыты шторами и Серж мог лишь слышать, как копыта стучат по мощенной камнем дороге. От неизвестности и темноты время тянулось ужасно медленно, а монотонный стук приводил в бешенство. Сумасшедшие мысли носились в голове с ужасной скоростью: они дрались между собой, кричали, обвиняя друг друга в глупости и самонадеянности. Я пленник, Господи, неужели снова арест? Он теперь проклинал ту минуту, когда решил, что сделал правильный выбор. От страха Серж потерял контроль над собой и не выдержав, дрожащей рукой отдернул штору. Внезапная мысль о побеге, как искра опалила воспаленный мозг и тут же погасла, оставив в душе лишь тьму обреченности. За окном лил дождь, и он подумал, что лучше сегодня ехать в тюремной карете, чем плестись под таким ливнем до дворца графа и уж совсем мерзко, если бы светило солнце. Нестерпимо смотреть на радостные лица из окошка тюремной кареты, а на съежившихся людей под серым и холодным дождем, как-то легче и не так противно.

По Петербургу во время дождя спокойно идти невозможно: сверху на тебя сплошным потоком льется вода, а под ногами грязь, кое где по колени и от вони нечистот, покрывающих улицы, невозможно спастись, а если замараешь платье навозом, то выстирать или очистить его уже не сможешь и придется выбросить. Люди прыгали через лужи, закрывая голову руками от дождя; переходили улицы на цыпочках, боясь замараться и набрать в калоши воду; передвигались из стороны в сторону, стремглав перебегая дорогу, по которой мчались экипажи и всадники, готовые раздавить любого зазевавшегося пешехода. Серж смотрел в окно и улыбался, немногочисленные горожане, оказавшиеся волей случая на улице, казалось не идут, а исполняют какой-то дьявольский танец под дождем.

Откуда взять мужество для встречи с ужасным? Неужели один смертный человек может лишить жизни другого такого же смертного? Может, еще как может, но ведь не зарежут меня в темном углу грязной камеры? Могущественный человек убивает постепенно, сперва разговор, потом пытка… пришло время и граф будет решать мою судьбу, как же не хочется оправдываться и изворачиваться, но придется. Смогу ли я, выдержу ли? Сержа лихорадило при одной лишь мысли об этом. Кровь стучала в висках и несмотря на холод на лице выступил пот. Пытаясь успокоится, он терзал свое воображение, требуя от памяти умиротворенных картин из прошлого, но на ум приходили видения с окровавленным телом сестры или воображение рисовало перекошенное лицо поручика, ехидную ухмылку следователя или лица офицеров, которых он предал. Серж гнал от себя воспоминания последних дней и мучительно боялся признаться самому себе, что будь хоть какая-то надежда на успех и он не задумываясь примкнул бы к ним, с восторгом предаваясь безнаказанным грабежам и убийствам. Вот где можно покуражится и потешить душу.

Серж уже простился с жизнью, но карета внезапно остановилась, и эта остановка вернула его к реальности. Офицер открыл дверцу, свежий воздух слегка опьянил его и немного успокоил. Карета остановилась не в тюремном дворе Петропавловки, а на Большой Садовой. -Теперь куда, -подумал он, -в подвал или все-таки в дом, в кабинет графа?

Конвойным жестом приказал выходить.

–Сударь, прошу выполнить мою просьбу, мне нужно встретится с графом Бенкендорфом и ни с кем другим.

Смерив его пренебрежительным взглядом и брезгливо осмотрев с ног до головы, по всей видимости удовлетворившись осмотром, конвойный с важным видом ответил:

–Граф, как начальник полиции сам назначает время для встреч и вам сударь, как арестованному не мешало бы помолчать, а не высказывать глупые и опасные для вас пожелания.

Предусмотрительно воздержавшись от ответа, Серж вежливо поблагодарил за совет, молча вышел из экипажа и направился за спиной впереди идущего конвойного. Теперь конец, думал он, впереди солдат, сзади солдат – это конец и если не жизни, то карьеры точно, а это по сути одно и тоже. Если граф даст ход приговору и суду чести, то за побег ему грозит дорога на каторгу или в рабство, крепостным к тому же графу. Поднявшись по лестнице на второй этаж и пройдя длинный и узкий коридор, они остановились у двери.

–Меня примет граф? –снова, не выдержав спросил Серж.

–Ох и глупый, и назойливый народ пошел, -буркнул в сторону охранник.

–Мне необходимо передать графу один очень важный документ и лично в руки, непременно лично в руки!

–Раз нужно, значит передадите, -ответил офицер и, отодвинув Сержа в сторону от двери, вошел в кабинет. Конвойный, не высказывая ни малейшего желания разговаривать, опустил глаза и стал напевать себе под нос мелодию. Серж же напротив, с удовольствием поболтал бы с ним, ну хоть узнать к кому пришли, но пришлось созерцать стену. Коридор постепенно заполнялся народом, за окном выглянуло солнце и залило ярким светом сад. Рабочий день у чиновников вот-вот начнется, а у него этот день уже неделю длится. По мундирам пойму к кому меня привели: к жандармам, к судейским или к военным. Хуже, если к судейским, тогда точно конец и граф не заступится, не спасет. Дверь распахнулась и на пороге приемной комнаты появился офицер, который пропустил вперед маленького мужчину в черной судейской мантии и с портфелем под мышкой. Не обращая внимания на поклоны посетителей и зашелестевший почтительный шепот, они с громким стуком захлопнули за собой двери и молча прошли мимо, направляясь по коридору в соседний зал.

–Нам нужно пройти в другую комнату, там и поговорите о своей бумажке, -проговорил насмешливым голосом конвойный.

–Скажите наконец, меня примет граф или нет?

–Нет.

Сержа повели по тому же длинному коридору в другой конец здания, наконец они остановились перед маленькой дверью. Нежели пыточная, подумал Серж и мурашки побежали по телу.

–Здесь у вас аудиенция, -ухмыльнулся конвойный. Он постучал, приоткрыл дверь и получив разрешение, махнул головой в сторону, как бы приглашая арестованного войти. Серж сделал шаг и невольно остановился, за столом сидел судья.

–Не волнуйтесь, я призван графом не судить вас, а задать вам несколько вопросов и ознакомится со списком.

Сбросив мантию и оставшись в черном фраке, он подошел к Сержу и протянул руку.

–Давайте список.

Он медленно стал читать и судя по тому, как менялось выражение его лица – этот документ вызывал у судьи живейший интерес.

Голубые мраморные стены и каменный черный пол прекрасно гармонировали с роскошной мебелью. В бронзовых подсвечниках, а их было по десять на каждой стене и стояли они в небольших, бежевого цвета нишах, возвышались белые свечи. В готическом камине плясали красные языки пламени. Яркий солнечный свет, попадающий в комнату из окон, отражался в зеркалах, висевших на противоположной от окон стене и рассеивался, освещая каждый закуток небольшой комнаты. Вероятно, это здание проектировал Растрелли, у князя так же в зеркальном зале, подумал Серж и стал рассматривать судью. Из-за залысин, отчетливо проступающих над высоким лбом, судья казался глубоким старцем, его редкие седые волосы были тщательно прилизаны, а глаза бесцветные. Серж представил себе, как он этими глазами смотрит на многочисленных просителей. Несмотря на свой малый рост и бутылкообразную фигуру, в этом человеке чувствовался властный характер.

Ну вот, у меня снова начинается паника, нужно взять себя в руки, в сущности я выполнил приказ графа, но увы не в полной мере, подумал Серж и унял дрожь в ногах. Завершив чтение, судья взял листок со стола и, начав обмахиваться им словно веером, бросил на Сержа оценивающий взгляд.

–Вы офицер?

–К вашим услугам, господин судья.

–К моим услугам? Ну это вряд ли. Знаете, о чем говорится в третьей статье уложений российской империи?

–Я юрист по образованию.

–Принимали ли вы участие в войне? Если да, то в каких войсках и под чьим командованием?

–Я был военным судьей и возглавлял трибунал.

–Многих осудили?

–Были случаи дезертирства.

–Неужели среди офицеров?

–Нет, солдаты или, если угодно, можно их называть крестьянами. Отчасти помещики и дворяне – офицеры, желающие подзаработать на грабежах в оккупированных войсками узурпатора русских землях. Наполеон пообещал крестьянам землю их помещиков и свободу от крепостного рабства, а те и поверили. Помещики и дворяне, что остались на оккупированной территории, прислуживали офицерам французских войск, но все же помогали русской армии, в меру своих возможностей, в войне с узурпатором, но некоторые переходили к ним на службу, предав родину и императора.

Судья вышел из-за стола и стал рассматривать Сержа со всех сторон, сопровождая косые взгляды ехидным хмыканьем.

–Расскажите какой ни будь показательный случай из своей боевой судьбы.

–Однажды за выпивкой я пожаловался, вот ведь другим дают награды, а я выполняю нелегкую службу и воюю с самого с самого что ни на есть начала войны, одних только смертных приговоров исполнил больше сотни, а никакой награды не получил. На передовой, убей ты противника, получишь крест или орден, а я разве убиваю не врагов отечества? От меня еще никто не смог убежать и нареканий за свою службу я не имел. Трибунал – это приговор со следствием, как без него, но без всякой обязательной по закону положенной защиты и без всяких состязаний во время судебного разбирательства между защитой и обвинением.

Приговор, как говорится окончательный и обжалованию не подлежит – этот венец правосудия и я прочел его не над одним солдатом, потерявшим веру и в своих, и в французов.

–Вот война закончится и что дальше? –спрашивал меня мужичек с почерневшим от дыма лицом, осужденный на смерть, -придется вернуться к барину, а как иначе? А он до войны с нас три шкуры сдирал и голодом морил, хуже скотины жили. Теперь же, когда его француз пожег, так и вовсе со свету сживет.

–Ты перешел на службу узурпатору, потому как веришь, что он сделает тебя свободным и богатым?

–Он обещал землю и волю.

–И веришь?

–Нет, не верю, но очень хочу. Наш царь даже на обещания не решился.

Потом таких, как этот мужик, потерявших человеческий облик от страха, отупевших от безысходности, со связанными за спиной руками и смешком на голове, я привязывал к столбу или просто ставил перед канавой и, по изменникам царю и отечеству, пли. Я не задумывался по чьей вине погибают эти мужики, просто исполнял свою службу и приближал разгром французов. На могилах таких солдат нет православных крестов или колышков, только ровная невспаханная земля или болото. Я всегда говорил солдатам расстрельной команды: «Чего их жалеть, пусть они сами себя пожалеют. Враги они и достойны казни. Не гневи Бога, не трусь и не предавай, неси свой крест с достоинством и раб ты или барин, будь верным сыном своей родины – защити ее.

–Как ты сам к ним относился? –усмехнувшись спросил судья.

–Я мстил им за то, что эти предатели и рабы осмелились жить рядом со мной, дышать одним воздухом со мной. Каждый приведенный мной приговор наполнял мою душу радостью победы над предательством и малодушием. Я им приказывал умереть, и они умирали. Запомните, говорил я своим солдатам, только обреченный подозревает, что его все обманывают, только мертвец враждебно относится к добрым по отношению к нему поступкам со стороны, Богом, поставленным над ним, барина.

–А сам-то ты не мертвец? Сдается, что ты любое внимание со стороны начальства к своей личности воспринимаешь, как личное оскорбление и в приговорах вмещал всю злобу и зависть за свою отвратительную жизнь. Ведь никто из рабов не потребует объективного расследования, никто не взыщет с тебя за облыжность, прямой оговор или вранье. Ни один начальник не потребует от тебя ответить за лишнюю смерть ложного предателя.

–Я не боялся убивать рабов и господ предателей. Во время войны я судья и палач надменного графа, такого же солдата, как и его крепостной. Все они рабы войны. Граф Ростопчин, хозяин Москвы, был мной осужден, как предатель, а ведь он только и хотел, чтобы Наполеон не разрушал Кремль. С этим предложением граф пошел к узурпатору, взял у того письмо к императору России и, мечтая спасти от разграбления святая святых, помчался прямо ко мне в руки. Граф в подвале и под пыткой, вот миг блаженства – тело сиятельного графа у меня под ногами…

–Этой смертью ты признался в своем призрении к чести, человеческому достоинству и справедливости, разве не так? Тебе ведь нравилось лишать человека жизни, чувствовать себя его господином. Граф ведь не боялся смерти?

–Не боялся – правда.

–Для него честь офицера и дворянина – это невеста в белом платье, этакая недотрога без единого темного пятнышка и поругание чести, для таких как он, значит больше чем смерть.

–Так и есть господин судья, он был горд своей смелостью, своей любовью к отечеству и к императору, но пришло мое время, и я отплатил ему смертью, которую он желал. Я не жадный. Приговор окончательный и произнес его я. Никакого сострадания, я выполнял волю русского народа и императора. Приговор предателю исполнил сам и не имею я право быть милосердным, слабым и добрым – иначе меня затопчут, как ненужную вещь.

–Да, да, конечно, надо признать, было, -рассуждал этот маленький человек в слух, потом задумчиво посмотрев в список и продолжил допрос, -как вы считаете, сударь, на вас можно положиться? Вам можно верить?.. Ладно, не отвечайте, вы еще не знаете, куда вас могут привести необдуманные ответы. У графа на вас есть свои виды, тем более, что список написан рукой вашей сестры, погибшей княжны Муравьевой. Этот список вы получили не из ее рук?

–Не из ее.

–А не потому ли, что она была убита вами? Впрочем, об этом вы расскажите графу, а меня интересует Кукушкин.

–Списки у вас – это заслуга Кукушкина.

–Кто руководил операцией? Кто отдавал приказы? И наконец, кто осмелился подписать документ вместо графа?

–Санглен.

–Берите бумагу и пишите докладную на имя графа Бенкендорфа, изложите в нем все разговоры со следователем, перечислите всех, кто имел отношение к этому делу и дайте оценку их действиям. Постарайтесь перечислить всех, кого видели и о ком слышали. Объясните, для чего понадобилось подделывать приказ, дающий неограниченные полномочия и подписанный якобы Бенкендорфом? Пишите.

–Этот документ князь вручил не мне, а корнету своего полка.

–Князь собственноручно передал корнету сей документ?

–Я не видел. В это время я сидел в камере подземелья княжеского дворца и услышал о нем от Кукушкина во время допроса.

–Вот об этом поподробнее.

Когда Серж закончил писать, чиновник взял бумагу, прочитал не спеша и улыбнувшись, позвонил в колокольчик. Зашел конвой.

–Отведите в камеру. Сегодня, быть может, с вами пожелает встретиться граф.

За окном уже стемнело и слуги зажгли свечи в коридоре. Его отвели в подвал. В камере было не так сыро, как в подземелье княжеского замка, но приятного конечно мало. Серж уже почитай сутки ничего не ел, а кормить заключенного похоже не собирались.