«Мужчины с Марса, женщины с Венеры» написал в 1992 психолог Джон Грэй. То ли он сам разобраться пытался; то ли как раз наоборот: уже разобрался и решил поделиться открытием со всем миром, тем самым подведя окончательную черту под бесконечными дебатами по поводу сходства и различия между полами. Так или иначе, получилась целая книга. Опубликовал он её, посвятив жене Бонни, поскольку именно она помогла ему «…стать настолько чутким и понимающим, насколько (он) мог быть, и поделиться с другими тем, чему (они) научились вместе».

Только с подведением черты ничего не получилось. Споры по этому поводу продолжаются. Причём, на самых разных уровнях. А когда дело доходит до нас, простых смертных, очень даже забавно порой получается.

Помню дискуссию с одним совсем неглупым молодым человеком, который с пеной у рта и высоко поднятыми бровями доказывал мне, что разницы между полами не существует. Я с не меньшим количеством пены пыталась убедить его в обратном, хотя в глубине души понимала, что спор наш – не более, чем сотрясение воздуха, поскольку никто никому и ничего доказать не сможет. Уж таков удел споров. Любых! Также я понимала истоки позиции моего оппонента: подлинный сын Соединённых Штатов Америки, он был бережно взращён на идеях свободы и равенства, которые теоретически не должны позволять поправок на пол, расу и всё такое прочее. Только вот незадача: бедняга полностью перепутал Конституцию с её величеством Природой! Мы детей рожаем, в конце концов! Вот и говори после этого, что мы одинаковые. В общем, разные мы – и слава богу.

Различия, естественно, не ограничиваются областью анатомии и физиологии. Наше поведение, реакция на каждодневные или мирового масштаба события, отношение к людям своего или противоположного пола – список можно продолжать бесконечно. Планета женщин – это страна со своими порядками, законами и языком, который не всегда понятен инопланетянам-мужчинам, особенно тем, которые даже не пытаются его освоить.

Слово «дружба», например, является ярким примером языковых различий: совершенно разное значение применительно к мужчинам и женщинам. Многие вообще отрицают существование женской дружбы как таковой!

Мне же повезло. У меня есть подруги, которые практически стали членами моей семьи и без которых я не могу представить свою жизнь. Их любовь и верность поддерживали меня в самые трудные минуты. Наша дружба пережила ссоры, измены, расстояние и время. Между нами лежат океан и восемь временных поясов. И каждую неделю с нетерпением жду я выходных, когда наконец-то смогу набрать номер телефона в приемлемое и здесь, и там время и услышать родной голос: «Привет! Как дела?»

Благодаря им я и начала писать. Вначале письма, которые становились всё длиннее и как-то незаметно превратились в зарисовки моей жизни в далёкой стране. А потом вдруг международная телефонная связь стала широко доступной и технически, и материально. Мало-помалу телефон вытеснил устаревший эпистолярный жанр из наших отношений. Только вот потребность выражать свои мысли и чувства на бумаге осталась. Тогда-то и начали появляться короткие заметки, со временем всё больше и больше напоминающие законченные рассказы. И наконец – мой самый длинный рассказ. О нас, женщинах.

Моим дорогим девочкам посвящается эта повесть.

«Последний раз со мной такое было… было… Такого со мной ещё никогда не было! Страсть до одури, так, что голову теряешь – была; просто родство душ с бесконечными разговорами обо всём не свете – было; лёгкий безобидный флирт – миллион раз был! Но так чтобы всё сразу, практически с первого взгляда, и, самое невероятное, взаимно – не было такого никогда! Никогда!» – обнажённая правда безжалостно вторглась в растревоженное сознание, и женщина с силой вжало в дно педаль газа. Новенький Фольксваген довольно рыкнул и с удвоенной скоростью понёс свою хозяйку долой, прочь из города её детства и юности. Ещё минута-другая, и уже далеко позади остались то ли заброшенные, то ли недостроенные здания окраины…

Лариса Семёновна, или просто Лариска как называли её подруги, была привлекательной, если не сказать красивой, сорокапятилетней женщиной. Возраст, впрочем, являлся не более чем биографической справкой, поскольку на годы свои она точно не выглядела. Кто-то мог бы завистливо попенять на удачный набор генов; злопыхатели не преминули бы намекнуть на услуги из области хирургии – и оказались бы неправы! Свежий цвет лица, гладкая ухоженная кожа и сильное тренированное тело, обтянутое тонким спортивным костюмом светло-серого цвета свидетельствовали в пользу здорового образа жизни и тщательного ухода за собой. А отсутствие косметики, румянец на лице и блеск в глазах – являющиеся, похоже, результатом чрезвычайного волнения – делали её похожей, скорее, на чью-то старшую дочку, чем маму этой самой дочки.

Лицо женщины и в самом деле было неспокойным и тревожным. Она лихорадочно покусывала нижнюю губу и часто дёргала головой, отбрасывая со лба прядь волос; сильные пальцы пианистки нервно барабанили по рулю. Люди, знавшие Лариску, могли бы сказать с первого взгляда – что-то беспокоило её не на шутку.

Тяжёлые капли ударили в лобовое стекло. Небо над шоссе в той стороне, куда ехала Лариска, раскололось пополам ослепляющей молнией и через несколько секунд содрогнулось от грохота. Приближалась гроза.

Мимо пронёсся яркий и нарядный щит с рекламой новых французских духов «In Love Again». Это был удар под ложечку, нож в спину, соль на рану – уж назовите, как вам заблагорассудится. Слёзы брызнули из глаз Лариски, горькие и обильные. Ей пришлось свернуть на обочину, где она и провела следующие несколько часов, пытаясь привести в порядок свои растрёпанные мысли и чувства, которых оказалось неожиданно много у этой, казалось бы, повидавшей жизнь и научившейся справляться с неожиданными или нежеланными эмоциями женщины.

Их было трое, девчонок-подружек, которые встретились и подружились ещё в первом классе. Пришли они тогда Первого сентября в школу в сопровождении взволнованных мам, сами тоже немного перепуганные обилием людей, цветов, белых передников, рвущих волосы белых бантов, новеньких портфелей – как говорится, «первый раз в первый класс».

Девочки сразу вычислили друг друга из толпы: то ли потому, что высокими были все трое, то ли ещё почему. А потом оказалось, что и в класс они попали один и тот же, первый «А». И за парты их посадили тоже рядом, в последнем ряду – как самых высоких.

– Тебя как зовут? – спросила на переменке хулиганистого вида девочка с рыжеватым кудрявым хвостом свою соседку по парте. А та только что избавилась от огромного белого банта, доставлявшего ей, похоже, кучу неудобств и сейчас облегчённо трясла головой, отчего лёгкие льняные пряди рассыпались по плечам, делая её и без того милое лицо ещё более симпатичным.

– Любаша, – ответила девочка, подняв пронзительно синие глаза на собеседницу, и шмыгнула маленьким вздёрнутым носиком.

– Возьми, – протянула ей аккуратно сложенный носовой платок девочка, похожая лицом на шамаханскую царицу из «Золотого петушка». Густая грива чёрных, как смоль, волос, с трудом сдерживаемых двумя роскошными бантами, только усиливала поразительное сходство. – Ты что, простыла? Чаю с малиной перед сном нужно попить – и всё пройдёт. Меня Наткой зовут, между прочим. Моя мама – врач. Зубной, правда, но про болезни она всё-всё знает. И я тоже.

– Меня зовут Лара, – подхватила разговор кудрявая девочка, – и я умею играть на пианине.

– А, Лариска, значит, – уточнила блондинка и высморкалась в предложенный платок.

– Нужно говорить «на пианино», а не «на пианине», – деликатно поправила Натка.

Лариска скорчила недовольную физиономию.

– Тоже мне, подумаешь. Пианино-пианине – какая разница?

– Хотите конфет? Я потихоньку от мамы их в портфель положила, – разрядила накаляющуюся обстановку Любаша, и девочки с готовностью протянули руки за лакомством.

Вот так они познакомились и вскоре не могли даже представить, как друг без друга раньше жили.

Школьные годы пролетели, как прекрасный миг. Детство закончилось, началась настоящая, взрослая жизнь со всеми ей присущими сложностями и проблемами. Она то сводила девочек вместе, то разбрасывала по разным концам огромной страны. Подруги уезжали учиться, выходили замуж, рожали детей, переезжая в новые места, где приходилось начинать всё с начала. Но дружба ничуть не страдала от всех этих перетрубаций и неизменно сводила их вместе в родном городе, каждый год на день встречи выпускников, а последние несколько лет – также и на день рождения единственной оставшейся на троих теперь мамы.

В этом году маме Вере исполнялось семьдесят шесть лет. С раннего утра она и Любаша хлопотали по дому, готовясь к прибытию дорогих гостей. Любаша меняла постели, мама Вера пылесосила ковры и протирала полы. На кухне варились в кастрюльках овощи для любимого Лариской винегрета и яйца для салата оливье, который любили все. В холодильнике охлаждалось шампанское. Стол в гостиной был уже с вечера накрыт парадной скатертью и сверкал хрусталём тонконогих бокалов и непоцарапанной эмалью тарелок «для особого случая».

Лариска прикатила первой на своём новеньком фольксвагене. Она бесцеремонно просигналила под окном, чем привлекла внимание не только Любаши с мамой, но также и соседей. Те, было, выглянули из окон, прикидывая, как отнестись к нарушителю порядка, но при виде вышедшей из машины виновницы переполоха недовольство их моментально испарилось: это же Лариска приехала, всеобщая любимица! Ну, а шум произвела – так оно даже лучше: теперь все знают о её прибытии. Дядя Петя со второго этажа послал ей через стекло воздушный поцелуй, на что Лариска ответила воздушными же буськами ярко накрашенным ртом. Тётя Маша с третьего даже открыла окно и крикнула оттуда:

– Привет, хулиганка! Всё хорошеешь? Почему без кудрей? Это что – мода сейчас такая?

– А вам что, не нравится? По-моему, очень даже ничего! – и Лариска крутанула головой, отчего длинные блестящие пряди взметнулись в воздух шёлковой волной, совсем как на рекламном ролике, и горделиво присели, закручиваясь концами кверху, на плечах хозяйки.

– Нравится-то нравится, да только я привыкла видеть тебя кудрявой, – ворчливо ответила тётя Маша.

– Будет исполнено, ваше величество, исправимся! Кудри – значит, будут вам кудри! – приставив руку к несуществующему козырьку, отрапортовала Лариска и направилась к двери в подъезд, откуда уже выходили те, к кому, собственно, и приехала эта шумная гостья.

Лариска набросилась с объятиями и поцелуями на маму Веру и Любашу, которые даже не пытались противиться урагану обрушевшейся на них энергии. Затем она бесцеремонно затянула их в машину, показывая всякие кнопочки и объясняя, для чего они там. Включила подогрев сидений, испугав насмерть маму Веру, которая подумала, что под ней что-то загорелось. Рассказала о подушках безопасности, которые в этой модели было видимо-невидимо. И только затем угомонилась и позволила увести себя в дом.

Потом на такси с вокзала приехала Натка. После неизбежной процедуры объятий и поцелуев Лариска похитила её у хозяев, вытащила на улицу и, усадив в машину, повторила демонстрацию чудес зарубежного автомобилестроения.

– Нечего сказать, хорошая машина. Хочешь показать её в действии? – предложила Натка.

– Хоть один понимающий человек нашёлся! – восторженно воскликнула Лариска. Она аккуратно выехала узким переулком на широкую центральную улицу, и – Натку даже в сиденье вжало от резкого ускорения!

– Эй, взлетим сейчас! – рассмеялась она, любуясь подругой, которая явно наслаждалась властью над укрощённым четырёхколёсным зверем, опустив боковое стекло, с удовольствием подставляя лицо ветру и позволяя ему играть густыми шёлковыми прядями.

– Смотри, Натка, ты видишь? Чистый шёлк! «Чи» называется: наносится на влажные волосы перед укладкой. Хочешь, я тебе привезу в следующий раз? А, тебе не надо, они у тебя и так как на картинке! Тебе моих страданий не понять, – сменила тему Лариска, и легко обогнала старой модели «Волгу», словно та и не ехала вовсе, а стояла на месте. – Видала?! Машина – что надо, это тебе не халам-балам! – последнее выражение было одной из немногих памяток, оставшихся у Лариски от первого супруга.

– Окно закрывай, всю красоту мне испортишь! – не выдержала, наконец, Натка, когда очередной порыв ветра взбил бесцеремонно тяжёлую смоль её волос. Лариска обиженно нажала на кнопку стеклоподъёмника и даже, было, надулась, но ненадолго:

– Гастроном! – восторженно воскликнула она. – Там торт можно купить! Любаша, небось, опять десерт зажала. Ты что думаешь по этому поводу?

– А я по этому поводу полностью с тобой солидарна, – утрированно серьёзно поддержала её Натка.

Лариска лихо затормозила у самого бордюра, спугнув стайку голубей, торопливо разделывающихся с оброненной кем-то булкой, и прервав оживлённую беседу двух женщин с полными кошёлками, в одной из которых, похоже, совсем недавно находилась понравившаяся голубям булка. Женщины проводили взглядом подруг и зашептались ещё оживлённей.

– Они бы поменьше болтали – булки сохранней были бы, – прокомментировала Лариска. – Сплетницы, сразу видно!

Прилавки магазина сияли неожиданным изобилием, что приятно удивляло: не так давно всё было совсем иначе. Шампанское – только по блату. А сейчас – пожалуйста: и такое, и сякое, и крымское, и французское. Шампанское купили полусладкое, торт – «Ленинградский», сложили всё это на заднее сиденье машины, сопровождаемые любопытными взглядами тех же кумушек, у ног которых опять сновали голуби, заканчивая пресловутую булку, и поехали назад.

Увидев подруг, нагруженных покупками, Любаша возмутилась:

– Вы с ума сошли! Есть же шампанское в доме! У меня две бутылки с вечера ещё охлаждаются!

На что Лариска ответила невозмутимо, освобождая место в холодильнике:

– Шампанского много не бывает! А торт ты никогда не покупаешь, за фигурами нашими всё следишь. Но у нас сегодня праздник! Так что будем пить шампанское и есть высококалорийный торт, – она, нагнувшись, покрутила головой, изучая содержимое холодильника. – Вот видишь, как я и говорила: нет торта! Безобразие сплошное! Какой же день рождения без торта?! А мы «Ленинградский» купили, его все любят. Так что успокойся. Отложим все диеты до завтра. Или послезавтра.

Торт и шампанское были убраны в холодильник, а Лариска и Натка, надев передники, присоединились к Любаше, занимающейся приготовлением праздничного обеда. Маму Веру отправили смотреть телевизор – это её день, в конце концов. Пусть отдыхает.

Из гостиной доносились звуки какой-то юмористической программы и звонкий смех мамы Веры.

– Как она? – спросила Натка.

– Тьфу-тьфу, – поплевала через плечо Любаша. – Молодцом держится. Вот опять на дачу начнёт ездить по выходным. Сегодня у них открытие сезона. Видели – сумки большие стоят в прихожей? Она с вечера их приготовила. Пообедает с нами – и туда. За ней друзья на машине заедут. Планирует на даче и заночевать.

– У-у-у! – многозначительно протянула Лариска. – Так у нас сегодня хата, девочки! Можно и налево! Дяде Пете, что ли, позвонить? Мы с ним уже воздушными поцелуйчиками обменялись в качестве аванса!

Подруги прыснули. Лариска была неисправимой кокеткой, неудержимо флиртующей со всеми одушевлённым и неодушевлёнными объектами, встречающимися на её пути. На этом, правда, всё обычно и заканчивалось. А для подруг не было большего развлечения, чем наблюдать за кислыми физиономиями ухажеров, оставленных с носом испарившейся куда-то Лариской. А поболтать она любит – так на здоровье!

– Мне Глебу позвонить? – тем не менее участливо спросила Натка, придав лицу серьёзное выражение.

– Да ну тебя в баню, – отмахнулась со смехом Лариска.

Вскоре они закончили стряпню и перенесли приготовленную еду на стол в гостиной комнате.

– Ах, девочки, – всплеснула руками мама Вера. – Смотрите, как вы всё красиво приготовили! – она потянула носом. – М-м-м, вкусно-то как пахнет! И умницы вы у меня, и красавицы, и хозяюшки, тоже!

Мама Вера была совершенно неординарной личностью. Прошедшая через многие испытания, включавшие войну, целину и потерю любимого мужа, с которым она познакомилась ещё на фронте, мама Вера умудрилась сохранить юношеский задор, способность воспринимать окружающий мир таким, какой он есть, и, самое главное, дар любви. «Они тебя неправильно назвали, мама, – шутила Любаша. – Тебя Любовью нужно было назвать, а не меня!» Этот дар притягивал к ней, как магнитом, и людей, и животных, и, возможно, даже растения: таких роз, как у мамы Веры, не было ни у кого в дачном посёлке. «Не знаю я, почему у меня всё так растёт», – пожимала плечами мама Вера и улыбалась лукаво. И не понять было, шутит она или говорит всерьёз.

Подруги её просто обожали и всю жизнь, с самого детства, величали мамой: «Мама Вера» – и никак иначе. И та их любила, как своих собственных детей. Дом её был всегда открыт для девочек и даже стал своего рода штаб-квартирой для неразлучной троицы. Иногда она их журила, порой поучала, когда заслуживали – ругала, но всегда по-доброму, так что ни у кого и в мыслях не было обижаться. Тем более, что в результате она всегда оказывалась права, что немного раздражало подруг. Но тут уж ничего не попишешь: возраст – это серьёзная штука. Как говорится, если бы молодость знала, если бы старость могла. Мудрость, пришедшая с годами, не может быть почерпнута из каких-нибудь умных книжек. Сама жизнь преподаёт уроки взрослеющим студентам. Свои предметы для каждого возраста. Простую эту истину подруги начали постигать по мере взросления, проходя новые университеты год за годом. И уже в свою очередь посмеивались над собственными детьми, с недовольством признающими правоту родителей.