© Сергей Яснодум, 2021

Счастливо, т…
(стихи)

Линия 1: “Position”

В ночь на Первое

 
Моя мастерская. Повсюду портреты -
здесь милые, добрые, умные лица.
С утра музыканты, актёры, поэты
и люди другие
идут вереницей.
 
 
А мне ни подняться, ни плечи расправить,
ни выветрить запах наложенной краски.
Штампую налево, штампую направо
какие угодно,
добротные маски.
 
 
Неважно,
какими Вы были до двери
моей мастерской – вот сила искусства! -
портреты – иконы, грешно не поверить.
А что неудачно – замажется густо.
 
 
Но вымыты кисти.
С ослабленным духом
ищу я спасение от ночи бессонной.
Забыть бы, что даже последнюю шлюху
изображу непорочной мадонной.
 
 
Забыть бы,
что девственно-чистым оставил
тот холст, на котором когда-то хотел я
и снег написать – как он весело таял! -
и даль – как бескрайне она голубела…
 

Октябрь-83… июнь-84.

“Извини…”

 
Всё живое затихло, то есть
близок, близок грозы разбой!
А к перрону подходит поезд,
первый утренний.
За тобой.
 
 
За тобой. Ты безмолвна тоже.
Набежала печаль в глаза.
Ждёшь. Я в эти минуты должен
на прощание что-то сказать.
 
 
Мне не трудно, но что изменят
в твоей жизни
мои слова?
Если хочешь, паду на колени,
даже руки начну целовать.
…Дождь мне с тела грехи мои смоет.
 
 
С нетерпением жду дождя!
Извини, что я жил с тобою.
Извини, что я жил без тебя.
 

Сентябрь-83.

Могила № 840

 
Не потому, что друзья слепы,
не потому, что враги глухи,
хочется через себя слепить
в рифму вколоченные стихи.
 
 
…Между надгробьями тесно, что ж,
муторно-тесной была юдоль.
И не случайно цифрами с грош
выбито “восемь четыре ноль”.
 
 
Где же сплетения крепких рук?
Не перекрыта последняя боль,
та, что ушла и вернулась вдруг
Вечностью “Восемь Четыре Ноль”.
 
 
Пара слегка любопытных глаз -
это тебе, перекатная голь.
Просто хватило тебя как раз-
только на “восемь четыре ноль”…
 
 
Не потому, что любовь, как мёд,
после которого жадно пьёшь,
ты принимаешь того, кто ждёт.
И пожираешь за то, что ждёшь.
 

Август-87.

(К спектаклю о Чернобыле, несостоявшемуся)

1. ДОРОГА

 
Логичное и нелогичное строго.
Однако растерянность портит глаза.
Тебя целиком поглощает дорога.
Дорога, которая прямо назад.
 
 
Так здравствуйте, близко-далёкие братья,
не зная почти ничего о войне,
и кукла, пятном подвенечного платья
мелькнувшая в полузакрытом окне.
 
 
Не правда ли, случай, помимо резона,
порою не то, что хотелось, даёт?
Тебя провожает Опасная Зона,
и ты уезжаешь, частица её.
 
 
Живи – это символ второго этапа.
И дело не в тысячах книжных томов.
А ветер – ты помнишь, срывающий шляпы?-
слоняется вдоль опустевших домов.
 

Январь-88.

2. ФИНАЛ

 
Покуда верстается номер журнала,
где будет когда-то рождённое нами:
свободное слово – не скрытое жало,
летучая фраза – бескровное знамя -
не надо борьбы, и останутся силы,
казалось бы, для невозможных полётов
туда, где единая мера – “красиво…”
А значит, не надо любить идиотов.
 
 
О Ты, воскрешённый и вставший над всеми,
убитый за право залечивать стоны,
бросай же на землю целебное семя!
бросай же скорее, ну что Тебе стоит…
 
 
А каждая просьба полна униженья.
А каждая жизнь – продолжение песни.
И мы продолжаем искать продолженье.
За это похвалят, но раньше – повесят?
 

Январь-88.

Провожая

 
И трудно расстаться,
и трудно расставить
ушедшее
ровно, по полкам и в ряд.
И мечется,
вдруг натыкаясь на ставни,
уже изумленно-растерянный взгляд.
 
 
Пускай говорят про идейную свежесть,
что смена пришла или только в пути.
А вновь раздаётся: “Простите, а где же…”
И снова кого-то придётся простить.
 
 
Я вычитал где-то, что слово летуче.
И всё-таки
я не сумею смолчать.
Спасибо за ум и за честность -
за лучшее,
не позволяющее
одичать.
 

Март-88.

«Кроме того, что болит и болит…»

 
кроме того, что болит и болит
твёрдое нечто, условно твоё
очень хорошее, только вдали
или невзрачно-большое житьё
 
 
сольная партия требует сил
руки убрали, да голос охрип
брошен ли жребий, как ты попросил
выпало так: сторона номер три
 
 
не привыкать признаваться во всём
пусто в копилке развития вширь
определённо, ты будешь спасён
лопнуло сердце, как мыльный пузырь
 

Апрель-88.

«Меня вынуждали выбрасывать белые флаги…»

 
Меня вынуждали выбрасывать белые флаги.
Закушены не для того сотворённые губы.
Я выбьюсь из общего ритма на стартовом шаге.
А все барабанщики это, как раз, и не любят.
 
 
Не звук ненавижу, но однообразие звука.
Второму удару нисколько не буду послушен.
И штраф назначают проросшие в палочки руки -
публичный позор под огнём бесконечного туша.
 
 
А чувство вины – утончённое правило плаца.
Его приплюсую к признанию собственной дури.
Содеяно зло, и не всем суждено оправдаться.
Тогда я мечтаю родиться источником бури.
 

Апрель-88.

«Отчизна моя встрепенувшейся птицей…»

 
Отчизна моя встрепенувшейся птицей
расправила крылья на пламя заката.
Перо над зеркальной водою кружится,
пройдя по дырявому телу плаката.
 
 
Любимая, где ж за тобою угнаться?
В твоих пожеланьях – воинственный ветер,
глубокая ночь и начало прострации,
путь на звезду, что прохладен и светел.
 
 
Ты плавно встаёшь и уносишь обиду.
Ты резко встаёшь, не желая мириться.
Ты напоминаешь рассерженным видом
Отчизну мою, встрепенувшейся птицей…
 

Июль, август-88.

«Страна преломлённого света…»

 
Страна преломлённого света
в предчувствии трудной зари.
Как осиротевшие, где-то
мерцающие фонари.
 
 
Слуга пресловутой арены,
хозяин убогой судьбы,
кого же ласкали сирены,
любезные лику Судьи?
 
 
“Ах, если бы стать гранатою,
и вражьи крушить дома.
Жалея цветы, помятые
фонтанчиками дерьма…”
 
 
Всё кончено, честное слово.
Лениво толкает сквозь строй
живого, пока что живого
казённо-простой герой.
 

Ноябрь-88.

«Товарищ по сцене, когда я тебя позову…»

 
Товарищ по сцене, когда я тебя позову,
мы встретимся там, где растаяла вечная мгла.
Искомая радость, что прямо от нас пролегла,
способна ослабить бесцветные сны наяву.
 
 
И чувствуя: не разряжается в сердце набат
на той стороне с безысходностью в степени “эн”,
мы станем минёрами тщательно сложенных стен
и мало-помалу, но выдавить сможем раба.
 
 
А если в конечностях неугасимая дрожь,
как следствие тяжести нового стада ханжей,
умрём и похерим, что кличет беду ворожей,
товарищ по сцене, когда ты меня позовёшь.
 

Июнь-89.

«По-над белой дорогой, где светел и юн…»

 
По-над белой дорогой, где светел и юн
собирательный образ героев поэм,
прозвучали аккорды эоловых струн.
И растаял в пустынной дали Вифлеем.
 
 
И сокрыла Голгофу завеса дождя,
разъярённое небо – от падшего ниц.
И того, кто готов упоительно ждать
появления умных доверчивых лиц.
 
 
Потому в полнолуние мне невтерпёж
уберечься от огненной лавы в аду.
И тогда не судьба напороться на нож
в соловьино-густом Гефсиманском саду.
 

Июль-92.

«За то, что вы меня печалите…»

 
За то, что вы меня печалите,
и наказуема вина,
позвольте выкинуть из памяти
недорогие имена.
 
 
Других балуя или милуя,
предполагая алогизм,
порою искренне насилует
не очень искренняя жизнь.
 
 
И по своим законам тянется,
и не кончается теперь,
поскольку преданные пьяницы
не выставляются за дверь.
 
 
И так не хочется повеситься
и даже выпрыгнуть в окно,
пока со мною вместе бесится
в бокале терпкое вино.
 

Август-92.

«Года усыхают в минуты…»

 
Года усыхают в минуты,
а также – в короткие дни,
имея черты почему-то
устроенной вдруг западни.
 
 
Я тоже куда-нибудь денусь,
глотая той жизни кусок,
где суть излагает младенец,
шалея от розовых щёк.
 
 
И верить случается поздно,
что где-то за дальней горой
для всех осыпаются звёзды,
как листья осенней порой.
 

Сентябрь-95.

«Уж если бежать, то в Канаду…»

 
Уж если бежать, то в Канаду,
уж если бежать, то всерьёз,
где клёны роняют прохладу
и русская тайна берёз.
 
 
Где дождь музыкально дробится,
баюкая голубей,
по рыжей скользя черепице,
по красной каминной трубе.
 
 
Где в самую лютую стужу
в шезлонге привидится мне,
что был бы я всё-таки нужен
одной непутёвой стране.
 

Апрель, май-97.

«Жизнь и стара и юна…»

 
Жизнь и стара и юна,
а снова увела
туда, где в полнолуние
разбиты зеркала,
 
 
и не пригоршня меди,
а мука во плоти -
красавица как ведьма,
а гений – еретик.
 
 
Не ваши звуки рвались
о лезвие ножа?
Безумство – это шалость
пристойных прихожан.
 
 
Жизнь и стара, и юна.
Давай забудем ту,
когда Джордано Бруно
привязан был к кресту.
 

Август, сентябрь-97.

Линия 2: “Этюды и др.”

Осень, этюд

 
Дома посерели от сырости.
А в транспорте – духота.
Холодное прямо за шиворот
стекает с чужого зонта.
 
 
И сумки, и локти, и жалобы
мешают спокойно стоять.
И снова безудержно боязно
за стены свои опоздать.
 
 
А все красивые девушки,
согласно такой судьбе,
выходят до той остановки,
где нужно выйти тебе.
 
 
Но солнце явится завтра,
и лишнюю влагу – долой!
И вдруг ты плюнешь на право
остаться самим собой.
 

Сентябрь-83.

«Наконец-то весной повело…»

 
Наконец-то весной повело
по сугробам до окон,
за которыми так же тепло.
Или так одиноко.
 
 
Ветер с юга. Оборвана нить,
паутина редеет.
Ветер-С-Юга, хотелось любить,
ни на что не надеясь.
 
 
Удаление времени снов -
аналогия детства.
Это важно: сегодня весной
повело, наконец-то.
 

Март-87.