А Наташа… Ну, может от малой части от сочувствия ко мне, из понимания ситуации. Но главное не это, а вот что… я не знал и не знаю. Что-то мешало. Давайте считать – любовь к другому (но к кому?).

Областные олимпиады прошли, я пробился дальше, и встречи наши стали более редкими. Но не прекратились – учебные поводы находились легко и регулярно. Лишь в самом конце учебного года, в июне, когда я вот-вот уезжал в летнюю школу при своем интернате, Наташа сделала решительный шаг, опуская, за ненадобностью и отсутствием времени, все промежуточные стадии. Тоном абсолютно серьезным, каким о предстоящих экзаменах говорят, она предложила:

– Конец июня. Летось вот-вот откроется. Чего ждать? Давай сходим в воскресенье вечером искупаемся, а?! Я отличный пляжик знаю. Далеко, правда.

Пара дней прошла в ожидании, всю гамму которого мне вам не передать. А в воскресенье утром Наташа визит на пляж отменила. Почему? Не знаю. Не думаю, что ее ссылка на плохое самочувствие была тут реальной причиной. Попробовать, что ли, так прокомментировать: купание со мной было, конечно, смелой, далеко рассчитанной и, скорее всего, многообещающей инвестицией в будущее. Но – в будущее, и только уменьшало котировки настоящего.

Да нет, тоже ерунда. Давайте еще раз повторим: любовь к другому (но к кому?!).

Так вот и окончился, не начавшись, школьный роман, обойдясь без поцелуя напослед и без руки на прощание. Ну а когда я стал учиться в интернате и на физтехе, встречались мы редко; я вообще в родные места старался без лишней надобности не наведываться. Но встречались, остались друзьями. Иногда, между прочим, даже письмами обменивались с вложенными фотографиями: Наташа, в своем студенческом театре областного Политеха, играет роль Наташи (из «Мастера и Маргариты», избранные сцены) – ну чистая ведьма, соглашусь с бабулей! Я, с автоматом Калашникова в руках, принимаю участие в соревнованиях по стрельбе от военной кафедры…

* * *

Короче говоря, не было ничего удивительного в том, что, когда я после стройотряда на четвертом курсе заехал на последнюю неделю августа в родной поселок, Наташа была первой из тех, кто в гости заглянул:

– Очень ты вовремя приехал! Через два дня, в воскресенье, свадьба: Танечка, Первая Красавица наша, замуж выходит. Грандиозное мероприятие, пароксизм всех местных традиций. Триста гостей, десяток вызываемых женихов: Первую Красавицу выдают, с рук сбывают! Позиция вакантна!

– Слышал. Но не имею чести быть приглашенным.

– Как? – она искренне удивилась. – Неужели?

– Ну я же не знаю толком ни Таню, ни Колю Козлова, жениха ее. Они и старше заметно, да и вообще как-то не общались.

– Ну Таню хоть помнишь?

– Кто же Первую Красавицу не помнит? Но это ты ведь ее подруга, всегда рядом можешь побыть, а мне, маленькому, о ней даже и мечтать было не положено, не то что приблизиться. Но тут покаюсь, – я брал привычный между нами фривольный тон, – благодаря тебе, мечталось.

– Благодаря мне?!

– Угу. За давностью лет могу признаться, что, когда ты мне свою фотографию подарила, при отъезде в восемнадцатый интернат, помнишь, – она кивнула, – строгую такую, разве что не у красного знамени, – так вот тогда я не переборол искушения и выкрал из твоего альбома еще одну: где вы с Таней вместе на пляже на Летоси, на левом берегу, стоите в купальниках.

– Так это ты?! А я думала…

– Я, я. Извини. Но ты-то ведь, если бы захотела, могла бы и новую сделать. Или вообще целую фотосессию устроить. А я… вот эпиграмму сам на себя написал. Римский поэт Сергеций, современник Овидия с его «Наукой любви», первый век нашей эры. Гекзаметр, или почти. Дай только вспомню:

 
Наглая ложь, что ты ложе делил с нашей Таней
И что с Наташей делил его, тоже ты врешь.
Правда же: с фоткой в руке, запершись, неустанно
В душном сортире себя лишь, увы, познаешь.
 

– Талантливо.

– Вашими молитвами. Не эпатаж, а, как на физтехе говорят, точность самоотчета: смеясь, расстаемся со своим прошлым.

Потом мы поболтали еще о разной ерунде, местных новостях. Я узнал, что Наташа, окончив Политех, поступила в аспирантуру по теме «огранка драгоценных камней». Интересно!

На следующий день она прибежала с утра:

– Сергей, гениально! Есть для тебя работа. И червонец заработаешь, и на свадьбе побываешь.

Оказалось, Танины родители (отец и мачеха) ищут извозчика, чтобы развозил на их жигуле гостей: в поселок и обратно к Дому культуры, где сама свадьба проходила: традиционное место – лучшая переправа через Летось, самая узкая, с отличными подходами с обоих берегов, рядом. Развозить надо всю ночь. Стоит десятку (торг уместен; да они еще добавят – свадьба же!). Распространился слух, что ГАИ специально устраивать будет ночью проверки, пьяных водителей ловить для плана, так что ни капли; тут-то и проблема.

– Но тебе же это легко!

Я кивнул.

– И права ведь есть.

Да, писал ей об этом:

– Получил через военную кафедру.

Я не видел никаких причин уклониться от этого приключения. Вечером принял от Таниного отца ключи от машины и инструкции. Тани дома не было.

На свадьбе я сидел от молодых далеко, тостов не произносил, тих был и незаметен. Да и то: кто я таков? Даже, по сути, не гость (хотя место на краешке стола нашли, отдельно не посадили): шоферюга, развозчик… Лукавлю, конечно. Известность моя как «местного гения» уже в узких кругах существовала и по аудитории как-то сама собой распространилась. Я порой ловил заинтересованные взгляды, пару раз пожилые тетки беседовали со мной, как там у нас учиться, как к нам поступить. Осознал даже, что, от небольшой части, здесь не только развозчик, но и свадебный генерал – а точнее, позволим себе сказать, «свадебный майор»: смотрите, кто у нас шоферюга! Местный гений, не вам, сиволапым, чета – и всего лишь таксует. Во как!

Невеста мне казалась невероятно красивой (что правда или почти правда) и словно из другого мира (что полная чушь). Когда смотрел на нее, вспоминались Мэрилин Монро и Бриджит Бардо, о которых я, конечно, ничего не знал, и представлялось – Таня оттуда. Казалось так. Дело было отчасти в воспоминаниях; о многом я уже сказал, о чем-то умолчал, а еще я ведь помнил ее, первую школьную-поселковую красавицу, старшую на три года (физически), на два класса, на школьных линейках и дискотеках, помнил какие-то нелепые слухи, распускаемые о ней девчонками-завистницами, пустейшую похвальбу старших парней за передаваемым по кругу стаканом самогонки:

– Вчера я вашу Таньку отъе… – в которую не верил никто, даже они сами – но надо было помалкивать, а если ты шавка, то и поддакивать.

Коктейль, короче говоря, взрывоопасный, и ясно было – этой ночью мне мыслей о ней не избежать – впрочем, не в первый раз. Таня, с невестиной своей высоты, заметила-таки мои взгляды и как-то раз украдкой, очень откровенно понимающе, улыбнулась в ответ. Я устыдился и старался больше на нее не смотреть.

Нет, к тому, что уже сказано, надо еще добавить, чтобы вы лучше поняли, что такое Первая Красавица. В наших местах титул этот был скорее официальный, чем просто комплимент: Первые Красавицы – это те, кого не пускали за Летось. Нельзя им туда, так как присутствие Первых Красавиц все испортит: обесценит остальных и заставит каждого стремиться только к ней, и что же это будут за дела? Было их всегда немного: одна-две на поселок; Таня была у нас одна.

С высот дня сегодняшнего я бы этот момент тоже прокомментировал. Вот примерно так: уже один из первых дошедших до нас кодексов, индийские законы Ману, предписывают, что излишне красивых девочек можно и нужно из обычного порядка (обращения) изъять: превратить в храмовых проституток и сделать доступными всем. (Не в этом ли, кстати, и главный секрет храмовой проституции?) И здесь – с обратным знаком – все то же изъятие из общего порядка. Может, вся история Троянской войны, то есть Елены Прекрасной, и есть прежде всего борьба с этими исключениями? Не зря ее первый раз крадут (и насилуют?) Тезей с кем-то уже в десятилетнем возрасте, а потом ее только и знают, что крадут да насилуют: «всю жизнь, сквозь все метаморфозы, грозят ей свадьбы и увозы». Не должна такая женщина, в традиционном обществе, принадлежать только одному, хоть и царю: отживающее старое борется с прогрессивным новым, и щепки летят. Это как у любимых моих шумеров читаем пословицу: «царская дочь пребывает в святой таверне» (eš₂-dam, месте для храмовой проституции). Это сухой формальный перевод, климакс сегодняшнего точного знания – увы, не слишком осмысленный. Как реальный смысл придать? Сейчас принято: «и царской дочери не избежать таверны», то есть богатые тоже плачут. А может, наоборот: раз уж ты царская дочь, то место среди Первых Красавиц – храмовых проституток тебе обеспечено, какая ни будь уродина. Не поднимается точный смысл в сегодняшний день.

Но это я отвлекся. Коротко: Первых Красавиц из обычного обращения изымали. От такой подчеркиваемой недоступности – и так-то ведь поди подъедь к знающей себе цену – разумеется, о них еще больше все мечтали, и статус этой девочки-девушки поднимался до высей заоблачных… Правда, им, похоже, ничего особо хорошего это не приносило.

Таня была старше Наташи на класс, но приходилась подругой. Не самой, наверное, близкой, но, бесспорно, самой надежной, подругой – той, которой все можно доверить. Вот помнил я еще одну Наташину оговорку – когда обсуждали мы ее русалочьи корни, она поддержала разговор охотно:

– Разное болтают. Мамка мне говорила, что, когда девчонкой была, ее мама, бабушка моя, Руслана Ивановна, перед смертью послед свой, с которым родилась, ей показывала в огромной рыбьей чешуе… Ну да ясно, что глупости это. А правда, я думаю, в том, что нагуляла с Петром какая-нибудь девка ребенка, открыться не могла, вот с ним и договорилась, что тот в срок чадо свое заберет. Парень не подвел, дождичка не испугался. А с кем он там снюхался, кто сейчас узнает. Разные были варианты: и нищие, и, наоборот, барыни расфуфыренные городские. И цыганки могли. Хотя нет, непохожа она: это у Танечки цыгане, – она осеклась, осознав, что проболталась, – я этого не говорила!

– Понятно, – подтвердил я, – ты не говорила, а я не слышал.

– Приятно иметь дело с умным человеком.

Не слышал-то не слышал, но, смотря сейчас на Танечку, осознавал, что сведения у Наташи точны. Зная о цыганских ее корнях, многое объяснялось: вот откуда могло взяться это невероятное сочетание черт.

Через два – два с половиной часа ко мне пересела – из первых рядов, где находилась на правах «второй после свидетельницы» подруги, Наташа:

– Как ты смотришь на нашу Танечку… Не боишься, что дружки жениха побьют?

– Нет. Слишком мелкая сошка. Да и что-то напились они уже сейчас не в меру. Не справятся. Убегу.

Чистая правда – и сам жених Николай уже вот-вот был готов клюнуть носом.

– Это точно. Что, нравится наша красавица? Хотелось бы с ней того самого, а? Ложе разделить?

– Спрашиваешь. Кто бы отказался. Ну так ведь и у нас будет не хуже, – здесь я, как мог, подыгрывал ей. (Не переиграть бы…)

Наташа пересела ко мне не просто так – на этот раз дело стремительно шло к развязке: она выходила покурить, я за ней (хоть и не курил): поцелуй первый, второй, третий; рука, протянутая к ее грудям (маловаты), а вот уже и рука, проникшая под платье, она задержала ее, но не стала сдвигать чуть-чуть раздвинутые ноги. Наконец, она прозрачно намекнула приходить утром, после развоза, к ней домой.

– Посмотрим, – сказала Наташа. – Все может быть.

Как там, в известном анекдоте: если девушка говорит «может быть», это означает да, так?

Но Наташа имела в виду не это.

К тому времени уже началась моя служба-развозка. Вначале какие-то спешащие дальние родственники, родители с детьми, еще кто-то. Свадьбы я в сущности не видел: забегая на короткие перерывы между развозами, успевал лишь стакан сока выпить, кусочек красной рыбки съесть, частушку подслушать, бросить беглый взгляд на зал. Сценарий проходил мимо, лишь видно было, как редеют ряды. Иногда забежать и вовсе не удавалось: ты возвращаешься, а тебя уже ждут новые пассажиры. Так постепенно дошел черед и до жениха с невестой, устроившихся на заднем сиденье: их провожала вся оставшаяся публика по́шлыми шутками. Николай был пьян изрядно, он тут же, в машине, опять заснул, и Наташа вызвалась помочь мне и Тане довести его до квартиры. Впрочем, жила она рядом, все было логично: заодно и ее отвезу домой. (Чтобы она там ждала меня по окончании извоза?!)

Как только мы тронулись, Наташа без всякого стеснения, откровенно переигрывая, как-то в невероятной позе рассевшись на переднем сиденье, сумела закинуть обе ноги на лобовое стекло и задрала платье:

– А ты, Таня, не смотри.

– А я и не смотрю, – невеста отвернулась. Ее присутствие на заднем сиденье, конечно, все равно очень смущало меня, но с чего бы мне было сопротивляться тому, что Наташа притянула мою правую руку к своим трусам… я лишь изредка, стараясь делать это по необходимому минимуму, отнимал ее на переключение скоростей.

Наташа притворно стонала и на полпути сказала:

– Больше не могу. Сережа, заворачивай в лес, мы сейчас выйдем на пару минут.

Я все же спросил у Тани:

– Можете подождать?

Она кивнула, закусив губу, и добавила:

– Мне тоже хочется выйти. Я не буду вам мешать.

Я отвернул на ближайшую идущую в лес дорогу, и, по уже выработавшейся привычке, быстро выскочив, пошел открывать дверь самому почетному пассажиру – в данном случае невесте.

– Ой, как тут грязно, я же платье запачкаю…

– Мы поможем, – сказала подошедшая Наташа.

Она чуть приподняла ей белое подвенечное платье вверх, поддерживая его снизу. Чистое место, зеленая травка сухая, было через несколько шагов. Но на нем Наташа отнюдь не отошла в сторону, а неожиданно задрала белое невестино платье очень высоко, накрыв Тане голову, и слегка наклонила ее. Я был сзади в паре шагов.

– Давай, Сережа. Наша красавица готова.

Мой взгляд уперся в бело-розовые Танечкины трусики под полупрозрачными телесного цвета колготками. Мокрые трусики… Она и не пыталась избежать того, что сейчас могло/должно было произойти, лишь пискнув:

– Ой… А разве невесту… можно?

– Нужно, – сказала Наташа. – Зачем ее, по-твоему, похищают, если по-настоящему? Сережа, не медли. Танечка может обидеться.

И ей громко шепнула:

– А ты, Танька, не дури. Другого шанса не будет, не вырвешься.

Удерживаться стало невозможно, я сделал эти два шага и решительно сдвинул вниз эти самые бледно-розовые трусы с колготками, сдвинул чуть-чуть, по минимуму, лишь настолько, насколько это было нужно.

Танечка опять пискнула, по-прежнему, однако, не предпринимая никаких усилий к изменению хода событий, напротив, податливо еще сильнее наклонившись вперед… Процесс был очень коротким, но бурным. Таня действительно была совершенно уже готова, в техническом смысле. Я тоже – и изливался в нее, пожалуй, дольше, чем потратил времени на все предварительные действия. Невеста откликалась, сдерживая стоны, выходили какие-то хрипы. Две-три минуты, и я надвинул ей трусы с колготками назад. А потом, наконец, зашел спереди, обнял, погладил по волосам и глупо сказал:

– Спасибо.

– Не за что, – еще более глупо ответила она, и мы вполне непринужденно рассмеялись.

Не за что – потому, что ничего не было – вот был правильный тон. Невесту – нельзя, и точка; такого не бывает.

И, не поверите, оставшиеся десять минут дороги я вел с Таней абсолютно светскую беседу, вспоминая школьных учителей и выслушивая ее планы по заочному обучению. Наташа молчала, мы холодно расстались на пороге ее квартиры. О возвращении меня туда после окончания извоза не могло быть и речи.

А я вернулся на работу и спокойно оттаксовал еще с полтора часа. Ни одного гаишника не встретилось – напрасно я, стало быть, не выпил ни капли. Последними в моей смене были родители жениха. Они расспрашивали меня, как молодые, о чем говорили в дороге, когда отвозил? Я «честно» ответил, что Николай все время проспал, а с Таней мы поговорили о том-то и о том-то. Учиться хочет…

– Е… она хочет, а не учиться, – недовольно протянула Мария Петровна, – ученая на нашу голову.

– Одно другому не мешает, – рассудительно сказал Федор Петрович. – А ты, молодой человек, где ночуешь сегодня?

Я ответил, что не знаю:

– Вроде с одной девицей договаривался-договаривался, да не выгорело. А в свою квартиру до утра не могу, мама в область уехала (моя мама терпеть не могла эти свадьбы на Летоси и использовала любой предлог, чтобы не участвовать), а я пустил страждущих… Да ладно, в машине передремлю. До утра осталось немного.

– Зачем в машине! Давай к нам, – любезно предложила свекровь. – Ничего, потеснимся, места хватит.

А свекор гнул свое:

– Не удалось, стало быть, тебе сегодня пое…, не уговорил девку. Жаль, свадьбы у нас для того и сделаны. Как там говорится: одну выдают, а десяток е… Невесту на ложе, а подруг в кустах тоже.

– А он бы нашу красавицу лучше поуговаривал, так, глядишь, и получилось бы, – опять недовольно протянула Мария Петровна. (Я прикусил язык, хотя прекрасно понимал, что она буровит со зла и впустую.) – Вот нашли невестку на свою голову…

Хороших внутрисемейных отношений все это в будущем не обещало, ну да какое мое дело.

– Язык без костей, – перебил Федор, – знаешь же, невесту нельзя. Это она оттого так злится, – обратился он ко мне, – что Колька-то наш упился, как свинья, сколько мы ни просили, ни требовали. Так что наша бедная невестка тоскует сейчас одна. Тут мы ничего не сделаем. Давай лучше подумаем, как парню помочь? Может, мы ему нашу Гальку, раз уж свадьба сегодня – можно ведь за Летось, – сосватаем, а то когда еще зятек-то до нее доберется, истосковалась, поди.

– Тьфу ты, – незлобно буркнула свекровь. – Это у тебя язык без костей.

Федор Петрович подмигнул мне:

– Видишь, мамка согласна. Остается девку уговорить. Беру на себя.

В этот момент мы приехали. Я для порядку поотнекивался, но, конечно, с охотой пошел к ним в квартирку: спать там, пусть на полу, было куда удобнее, чем в машине. Мария Петровна, приоткрыв дверь маленькой комнаты, показала мне кровать, на которой кто-то спал:

– Вот сюда ляжешь. А Галку мы переместим.