– С места не сдвинусь! – и неожиданно протянул руку, – Я – Николай, из шестой палаты.

– Пока, Николай! – и девушка, шмыгая тапочками, двинулась по коридору.

– Я провожу, – крикнул Николай, и поспешил за ней.

– Пропустите очередь!

– Да черт с ней! – и перешел к главному: – А вас как зовут?

– А вам зачем?

– Ну, просто. В одном отделении. Почему бы не познакомиться?! К тому же я уже все видел!

– То есть, приставать уже не зачем, – засмеялась она. – Тогда – Лена!

… Эти десять дней они почти не расставались. Кроме процедур, ночного сна и вообще всего того, зачем они легли в больницу.

Все остальное время они гуляли по коридору, в разрешенное время – по большому саду, разговаривали, разговаривали…

Спроси спустя десять дней, о чем они говорили, – никто не вспомнит. Обо всем. Просто так. Конечно, и о себе.

Оба были из разных, далеко стоящих друг от друга районных городков и только страсти, зигзаг судьбы свел их в областной больнице.

Для Лены ее городок был родным. Незатейливый городок, незатейливая судьба.

После школы устроилась на главное предприятие городка – швейную фабрику. Через два года – страстная влюбленность почти в своего ровесника, – старшего мастера, присланного из города, рождение ребенка – и вот обычная, но вполне счастливая, по меркам городка жизнь. В семье достаток, муж не пьет, хорошо получает – он к этому времени дорос до начальника цеха. Что еще надо?

Страсть, конечно, прошла, но у кого она вечная?

Николай, после института пять лет назад был направлен в районную школу. Для начала. Но начало затянулось. Через два года, когда он хотел уже уходить и вернуться в свой город, случилась беда – скоропостижно умер директор школы.

Николая уговорили временно занять его место. Это «временное» продолжается уже три года. Да и сам Николай втянулся – бросать родной коллектив было жалко.

Семьей он так и не обзавелся, наверное, у него была какая-то личная жизнь, но, естественно, эту тему они с Леной не затрагивали.

Завтра их выписывают.

… Дежурная медсестра, изредка проходящая по ночному коридору, давно перестала напоминать двум словно прикованным к этому окну больным, что пора спать.

Рука ее лежала в его руке и наклонившиеся друг к другу головы сплетались волосами.

– Мне сейчас кажется, что это были лучшие дни моей жизни, – тихо говорила она ему.

– И в моей. Хотя ничего не было. Странно.

– Было. То, о чем ты думаешь, оказывается не всегда главное.

– Ты о сексе?

– Да, хотя у меня такое впечатление, что и это у нас было.

– Да не было же! – засмеялся он.

– Ну, не было и не было! А что же мне так тоскливо?!

– И я не хочу отсюда уходить!

– Давай останемся!

– Навсегда? – засмеялся он.

– Навсегда не могу. У меня сын, – помолчала и добавила, – И муж.

– Просто на нас нашло затмение.

– Просветление. Так как с тобой, я никогда ни с кем не говорила. И не гуляла, и не чувствовала, и не узнала столько!

– Ну, я все-таки учитель. Много знаю.

– Коль! – она прижалась к нему. – Я не знаю, что мне делать. Как жить! Ты все разрушил!

– Неужели? Все будет как прежде. Это сейчас ночь. Она все обостряет. Придешь домой. Успокоишься. Мы ничего не разрушили, просто минутное затмение.

– Так не получится.

– Я вот говорю, а сам тоже не понимаю, как я буду без тебя?! Ну, как-то буду.

Он оглянулся, обнял ее и припал к ее губам.

Они забылись. Поцелуй был таким долгим, что даже осторожно прошмыгнувшие чьи-то тапочки за их спинами, не позволили им оторваться друг от друга. Николай тихо целовал и гладил ее плечи, расстегнув блузку на ее груди и уже совсем забывшись, протянул руку под резинку ее брюк.

– Коль! – отчаянно зашептала она, – что ты делаешь? Здесь же ходят!

Но он уже не мог остановиться и словно в забытьи гладил то, что там обнаружил.

– Коля, я прошу! Ну не хочу я так! Все равно ничего не получиться!

А Николай гладил и гладил.

И вдруг Лена всхлипнула, тихо охнула и изо всех сил прижалась к Николаю.

Тяжело дыша, она выдохнула, – Я все! Что ты наделал!

Николай очнулся, и хоть Лена, видимо, из чувства благодарности потянулась к его брюкам, остановил её руку.

– Не надо, это слишком заметно. Не хочу скандала, не надо,– прошептал он ей на ухо, и опять снял ее ладонь.

– Вот теперь, между нами, все было!

– Коля! – ответила она, – скорее всего, мы никогда в жизни не увидимся и хорошо, что не увидимся. Но я всегда буду знать, что у меня был ты, с которым было все, все, все, о чем я только могла думать!

– Ты так говоришь, будто мы признаемся в любви.

– Да. Лучше это слово не говорить. А то, как потом жить?

Ночь катилась к рассвету. Скоро будет светать. И сказка той ночи побледнеет, протрезвеет, расползется, начнутся обходы, но потом они разойдутся по кабинетам своих лечащих врачей, потом соберут свои вещи, подойдет автобус отвозить до вокзала, потом каждый из них выйдет на своей остановке, они посмотрят друг на друга долгим взглядом… Была ли эта ночь? Или им это только приснилось?

***

В пятом часу вечера лучи заходящего зимнего солнца уже потухли и не коснулись окон затемненного верхушками сосен нейрохирургического этажа. Уютный, предвечерний полусвет разлился по его коридорам, сливаясь с электрическим светом ламп и постепенно наполняемый звуками вернувшихся из послеоперационной палаты и после обеденного сна.

В отдельную платную палату, в которой лежал только что привезенный из реанимации больной, вошел нейрохирург Виктор Павлович.

Душа не лежала заходить сюда, потому что состояние больного он знал отлично, и никакого смысла заходить перед концом рабочей смены не было, но предстоял нелегкий в этих случаях разговор с женой больного, которая ждала его здесь уже несколько часов. Без всякой необходимости, но все же по привычке, он приоткрыл веки больного, потрогал его лоб и обратился к ожидающей начала разговора женщине:

– Слушаю вас, Мария Ивановна!

– Это я Вас слушаю, доктор, – тихо и спокойно произнесла Мария Ивановна – невысокая с необычайно тонкой для ее возраста фигурой моложавая женщина. Голос ее был тускл и безволен, по-видимому, и слезы, и слова были выплаканы за эти десять дней, и теперь она ждала только приговора.

– Ну, что ж, честно, как привыкший к горю хирург, – начал Виктор Павлович, – Успокоить мне вас нечем. Диагноз вы знаете – обширный инсульт. Жизнь удалось спасти. Мозг – нет! Дальнейшие действия бесполезны, вынужден Вашего мужа выписывать.

– А зачем тогда было спасать жизнь? – также тускло заговорила Мария Ивановна.

Виктор Павлович не удивился, он знал эти разговоры.

– Это мой долг, моя задача, как врача, – дежурно сообщил он.

– Он теперь будет овощ?! – без обиняков, но, уже поднимая голос, спросила женщина.

– Энцефалограмма показывает ноль! – Пожал плечами врач, – Обнадежить Вас нечем.

– А бывают счастливые случаи? – с какой-то детской надеждой спросила Марина Ивановна.

– История знает такие примеры, – пожал плечами Виктор Павлович. – Но редко.

Он знал, что сейчас начнутся вопросы последней надежды. И точно.

– А он понимает, чувствует, что происходит, что я ему говорю.

– Нет, – стараясь говорить как можно короче, жестко ответил врач. Энцефалограмма – ноль,

Если бы женщина перешла на крик, если бы, как обычно в таких случаях бывает, раздался бы истеричный плач, слезы, и даже если бы она начала биться головой о стенку, Виктор Павлович привычно бы принял все это, но Мария Ивановна ничего этого не сделала. Она как будто застыла в своем теперь уже навсегда горе.

– А жить он будет долго? – неожиданно спросила она.

Виктор Павлович пожал плечами.

– Прогнозов не даю, – долгожителем он, конечно, не будет, но может прожить достаточно много лет. Ему ведь сорок пять?

– Да, подтвердила женщина.

– Ну вот, – организм молодой, – все показатели у него без патологических изменений… Конечно, никто не знает, как организм будет справляться с новым состоянием, к тому же могут появиться, другие новообразования. Ну, трудно спрогнозировать жизнь и здоровье человека.

– Значит, мне теперь жить с живым трупом? – также безвольно то ли спросила, то ли сказала Мария Ивановна.

– Это ваш муж.

– Теперь труп, – и вдруг запричитала, наконец, – Зачем вы его спасли?!

– Виктор Павлович молча ждал. На самом деле он и сам давно не понимал, зачем спасал жизнь таких людей. Которая, не нужна ни жалкому больному, ни его семье, ни кому.

Но, конечно, никогда и не с кем не делился такими мыслями.

– Это мой долг, – говорил он.

– Ваш долг – не мучить таких людей, не превращать жизнь их семей в ад, – кричала женщина.

И вдруг остановилась, и тихо проговорила, – Доктор, а если….

Виктор Павлович понял и сразу оборвал:

– Нельзя. Эвтаназия у нас запрещена.

– Ну, а отключить как-то… Я понимаю, это по заявлению родственников, но я готова написать.

– Отчего отключить? Он не подключен к системе жизнеобеспечения, организм здоровый, справляется сам. Все! – взорвался он, такие вопросы решаются без меня. Завтра его выписываем! И помолчав, добавил:

– С угасшим мозгом, но здоровым. Это будет отражено в документах. Не делайте глупости!

… Виктор Павлович шел по коридору. В голове его все колотилось. Не первый раз вел он такие разговоры, не первый раз видел убитых горем родственников, которым завтра предстояло начать новую, как он сам считал, ужасную жизнь.

Не первый раз он задавал и сам себе вопрос: в чем долг врача? В том, чтобы продолжить эту никому не нужную жизнь или прекратить ее, если человека практически нет? А есть только бесполезное тело, которое нужно много лет кормить, обтирать, выносить из-под него фекалии, смотреть на него, бывшего когда-то любимым, родным и мучиться, что этого уже нет, но вот напоминание, безобразное теперь тело всю жизнь будет стоять перед глазами!

Морг в квартире!

Да, не понимал. Но делал. Потому что таковы правила. И законы, составленные из человеколюбия.

Как жесток ты, о, боже!

…. Ночь застала Марию Ивановну, молодую еще женщину, сидя на стуле у постели теперь уже навсегда спящего мужа. Для которого уже никогда не будет ни уютного вечера, ни солнца, ни луны, только одна вечная, беспроглядная ночь.

Спит Мария Ивановна. Набирается сил на долгую и мучительную теперь жизнь.

Завтра их выписывают.

И одно за другим гаснут окна.

***

Светятся вечерние окна больничных корпусов, бликами сияет в стеклах солнечный зимний день, гаснут, и тускло светят дежурными лампами комнаты палат.

Меняются жители этого дома – временно населяющие его пациенты, только не меняются врачи, проводящие здесь свою долгую жизнь, за каждым окном пройдут свои истории, свои трагедии, свои радости…

Много происходит и все забывается. И только старенькая медсестра, работающая здесь с самого основания, пишет по своим дежурным ночам свою книгу, где записывает эти истории, эту жизнь.

Жизнь ее тоже оборвется, и новая медсестра, пришедшая на ее место, найдет в ее ящике стола эту книгу, пожмет плечами, выбрасывать побоится, положит обратно и никто и никогда ее больше не прочитает.

И не надо.