Глава 1

Плавно покачиваясь, телега катилась по слегка примятой траве – малоезжей полёвке, пробитой по залитому солнцем увалу. Выше тянулись стройные сосны, улетающие вершинами к облакам. Внизу раскинулась Верёвка – заваленная камнем речушка, в два шага перейти можно. По мокрым булыжникам отважно прыгал голенастый мородунка^[2]. Трудень, гнедой с длинными ногами и пегим вкраплением под грудью, не торопясь, натягивал постромки, степенно вышагивая по едва угадываемой дороге. Выехали с утра, ещё на камнях роса лежала. Сейчас уже полдень, а половину пути не преодолели. Вдовец Несмеян Донсков – маленький, шустрый старичок с аккуратной полуседой бородкой, уютно расположившись полулежа на солидной охапке сена, оборачивался к своему слушателю – шестнадцатилетнему пареньку Горию – худенькому, но широкому в плечах. Серьёзные серые глаза парня задумчиво смотрели по сторонам, а пальцы то и дело шевелили завивающийся пушок на подбородке: подражая взрослым, парень будто оглаживал несуществующую заросль. Свесив ноги, он покачивался в такт движению. Дед говорил тихо, и чтобы его слышать, юноша то и дело наклонялся.

Шумел ветер, качая и путая цветущие ветки жимолости и шиповника. Горий втянул носом цветочный аромат: «Как пахнет!» За околицей Коломны, села, где он вырос, вроде тоже полно всякого диколесья, той же жимолости, но все же не тот дома запах. Парню казалось, что здесь, в горах, аромат цветущих кустов более насыщенный и яркий. Буквально вчера он с другом Родиславом, конопатым и добрым увальнем, что приезжает частенько из города погостить у деда Богумира, бегал на сопку за селом – яйца птичьи поискать. Разорив по дури два гнезда, тут же на костре спекли найденные четыре яичка, сами не наелись, но зато накормили досыта сотни две комаров. А по возвращении Гор получил ещё и подзатыльник от Несмеяна за порушенные жилища для пернатых.

Выше по склону в кустах багульника засвистел свиристель. Горий видел не раз, как эти лесные птахи, запрокидывая клювы, покачивают бледно-розовыми хохолками, когда поют. В горячем воздухе навязчиво звенели комары, успокаивающе гудели осы, прыгая на фиолетовых метёлках негнущейся солодки, и густел хриплый голос старика:

– Ты, Гор, парень смышлёный. На лету схватываешь. Учиться у старика легко тебе будет. Он, тудымо-сюдымо, кожедубец знатный. Его сыромять в городе на «ура» разбирают. Ремесло нужное, и тебя, и семью твою прокормит. Да и то сказать, умение сироте много более нужно, чем обычному мальчонке с отцом-матерью. С меня какой прок? Сегодня жив, а завтра подойдёт срок – и к праотцам отправлюсь. Тебе же жить да жить. Ты не думай, старик хороший, тудымо-сюдымо, из ведунов. Белбогу капище хранит, то ты и сам знаешь. Потому на него варяги и косятся. О чём-то, видать, догадываются или доложил кто, но точно, надо думать, не знают. А слухи – они что? Они слухи и есть. То ли так, а то ли и нет, – повернувшись к внуку, дед хитро прищурился. – Старик-то, тудымо-сюдымо, ох, не прост. Они же за ним следить хотели. Ан не вышло.

Горий заинтересованно склонился к деду.

– А почему не вышло?

Дед довольно хмыкнул:

– Я же говорю, не прост старик. Ну да ничего. Вот поживёшь у него, поучишься малёха, сам поймёшь. Потворника^[3] он давно ищет. Про тебя спрашивал, ещё когда ты голозадым по дому бегал. Понравился ты ему чем-то. Он же кого попало не возьмёт в обучение. Ему приглянуться надоть. Я вот не слыхал, звал он кого после тебя, нет?.. – Несмеян почесал за ухом, вспоминая. Не вспомнил. – Да, был бы ты уже лет десять в учениках… Я тогда не отдал. Моложе был, думал, сам на ноги поставлю. А тут, это сааме, хворь налетела, сердце прихватывает чего-то, – дед помрачнел на мгновенье, и снова морщины разгладились мягкой улыбкой. – Ну да с Божьей помощью справлюсь. А может, и Воинко поможет.

Где-то рядом раздался возмущённый крик: «Крь-кррь-крррь-крюйу», и над головами людей метнулся мородунка. Дед с интересом проводил кулика взглядом. А тот, развернувшись почти на месте, ещё раз прошёлся с пронзительным криком над телегой. Нырнув перед мордой жеребца, исчез в траве. Трудень никак на кулика не отреагировал. Больно надо на всяких птичек внимание обращать.

– Гнездо защищает, – одобрительно закивал дед. – Хорошая птаха. Тудымо-сюдымо, полезная.

– А чем полезная?

– Чем? Да хотя бы тем, что мимо неё тихо не пройдёшь. Обязательно всех в округе переполошит.

– Значит, если кто за нами пойдёт, мы сразу узнаем?

– Э, смышлёный какой, – дед поёрзал, подтягивая под бок тюк со свежей бычьей шкурой. – Вроде никому не говорили, что на Горючий камень собрались, но мало ли что.

Спрыгнув с телеги, Горий зашагал рядом.

– Это понятно. Осторожность не помешает. Дед, а как старика-то зовут? А то я только Светлый слышал.

– Старика? – задумчиво протянул Несмеян, – А по-разному кличут. Светлый – это как обращение. А так, для своих, с кем дружен, он – Воинко, это его мирское имя. Для всех вообще он – Белогост. Так старика стали звать, когда появился у нас с идолом на телеге. Тудымо-сюдымо, лет шестьдесят назад. Как только через все заставы и городки прошёл? Издалека ведь пробирался. Так его и называй – Белый гость. Тут и Белбога поминаешь и ему, как светлому гостю, уважение высказываешь. Особенно по-первости. Ну а дальше он сам подскажет, как кликать.

– Дед, а он знает, что я приеду?

Несмеян не спеша подтянул онучи^[4] на лодыжках:

– Знамо, ведает. Он всё ведает.

– Так уж и всё?

– А вот, тудымо-сюдымо, скоро сам узнаешь…

Дорога заползла под кроны высоченных сосен. Речка осталась позади, дед с внуком углубились в чащу, поднимающуюся по склону. Через густые кроны солнце почти не пробивалось, и травы сразу поредели. Вместо них дорогу теперь указывал слегка примятый мох с крапинками ещё не спелой черники и брусники. Дохнуло разогретой смолистой корой. Телега лениво запереваливалась по неровностям. Дед тоже сполз с возка. Крепкой рукой придерживая вожжи, пристроился рядом. Внук забежал к нему сбоку:

– Деда, а сколько ему лет?

Несмеян поправил сползший клок сена:

– А никто не знает. Когда я мальцом бегал, он уже стариком слыл. Мне, тудымо-сюдымо, восьмой десяток, так что считай.

Горий присвистнул:

– Так ему, может, годков сто пятьдесят?

– Не меньше.

Приглушённое расстоянием, но узнаваемое «крь-кррь-крррь-крюйу» долетело до слуха людей.

– Мородунка! – дед встревожено оглянулся.

Горий тоже забеспокоился:

– Деда, ты чего?

Не отвечая, Несмеян впервые за весь путь дёрнул вожжи:

– Ну, Трудень, шире шаг, – он ещё раз оглянулся. – Скоро подъём, с телегой там не проедёшь. Пешком надоть. Ты уж держись за мной, не отставай.

– Не отстану. А что там, деда?

– Идёть, тудымо-сюдымо, кто-то за нами.

– А кто?

– Да кто ж его знает. Может, лось воды вышел попить, а может, тот лось на двух ногах.

Беспокойство человека передалось и животному. Задрав морду и, сторожко прижимая уши, жеребец оскалился.

Старик ласково погладил по напряжённой шее:

– Но, но… Труденёк, не балуй. Тише, тудымо-сюдымо.

Конь, пофыркивая, зашевелил ушами.

Лес густел с каждым шагом. В стройные ряды сосен замешались тонкие ели и корявые лиственницы. Потемнело, и комары атаковали людей с новой силой. Всё трудней приходилось и жеребцу. Мох на скользких камнях сменили редкие лишайники. Корни деревьев, змеями расползающиеся по каменистому ложу в поисках хотя бы ямки с землёй, буграми переплетали чуть заметную тропинку. Рассыпающиеся камешки шуршали под копытами и ногами. Чтобы не оступиться, шагали сторожко. Трудень переносил копыта степенно, стараясь попадать между корней. Движение замедлилось. Перед первым крутым подъёмом дед, изредка настороженно оглядывавшийся, остановил телегу:

– Распрягай пока, а я отлучусь ненадолго. Надо, тудымо-сюдымо, проверить.

Прислушиваясь к чему-то, Несмеян передал вожжи внуку. Вполголоса помянув Тарха Перуновича и сотворив перуницу^[5], осторожно свернул с тропинки. В три прыжка преодолев нагромождения камней, исчез. Всё произошло так быстро, что Гор даже не успел спросить, куда это дед собрался.

На склоне Несмеян разогнался. Уже невидимый с тропинки, быстро перебирая ногами, посеменил под откос.

Пожав плечом, парень потянулся к супони. Умело развязал. Посматривая по сторонам, взялся за хомут. Ему хотелось распрячь Трудня до возвращения деда. Чтобы тот, едва заметно улыбаясь, сказал: «Ну, ты шустрый, я и обернуться не успел, а конь уже охаженный».

На бегу Несмеян умудрился зацепиться за крупный камень, из-под ног полетел мелкий камешник, и он остановился. Он на месте. Тропка здесь круто поворачивала, скрываясь между высокими, выше человека булыгами. Отличное место для засады. Несмеян выбрал подходящий валун. Расслабленно кинув руки вдоль тела, старик прижался к прохладному камню спиной. Пройти по переплетённым корням и каменной крошке бесшумно невозможно – хоть человеку, хоть сохатому, и он рассчитывал услышать преследователя или преследователей.

Несмеян только и успел привести в лад сбитое на бегу дыхание. Отмахнувшись от обнаружившего новую жертву комарья, старик прислушался: на тропинке скрежетнули камни. «Саженей десять», – определил он, тихонько вытягивая из ножен на поясе нож. Пальцы нащупали коловрат на груди: «Тарх^[6] не оставь».

Шорох повторился громче – кто-то приближался. Старик уже не сомневался: никакой не зверь – человек. Слишком уж неумело двигался. Зверь ходит по-другому, мягко, выбирая куда лапу или копыто поставить. А этот топает, как стадо коров. Точно не лесной житель. Выходит, горожанин? А раз из города, то послан варяжским наёмником Тагром – сотником княжеской дружины. Или попом Никифором. Нынче они самые ярые преследователи старой веры. Уже много лет не оставляют надежды подчистую истребить засевших в уральских камнях волхвов. На совести этой парочки гибель нескольких ведунов. А вот до Воинко пока добраться не могут. Самого старика, они, сильно захоти, наверное, взяли бы, но ворогам надо капище. За его уничтожение князь хорошо заплатит. Да и дары на капище часто богатые копятся. Лихим людям всё едино: Богу, не Богу. Загребут и не покаются. Но вот туда им путь закрыт. А Белогост, они знают, не выдаст, под любыми пытками. Единственный способ – проследить. Но пока Белбог не спит – отсекает преследователей. Старик дорожки за собой так путает, что ни один лиходей не распутает. «Но как же, тудымо-сюдымо, они нас вычислили? Надыть, апосля покумекаю».

Шорох повторился, уже ближе. Приближаются. Надо пропустить гостя. Или гостей? До слуха долетел слабый шепоток. Разговаривают. Значит, не один. По следам тележным идут, выродки. Застучал дятел почти над головой, да так резко и неожиданно, что Несмеян вздрогнул. Но разума не потерял. «Ага, а вы, ребятки, настороженные да прячитесь ото всех, наверное, тоже испугались, да покрепче моего». Выждав пару мгновений, вдохнул глубоко. Перекатываясь с пятки на носок – бесшумно, выскочил из-за валуна. Две пригнувшиеся спины замерли в сажени от него. Задирая головы, люди шарили взглядами по кронам деревьев.

Один быстрый шаг, и он уже рядом. Пока не обернулся, Несмеян молча ткнул ближайшего в бок ножом и, оттолкнув согнувшееся тело, бросился ко второму. Но того нахрапом взять не вышло – опытный тать. Не дожидаясь, пока старик приблизится, ворог изловчился, и здоровенный кулак вылетел навстречу. Несмеян, не ожидавший такой прыти от горожанина, гагнул, челюсть хрустнула. Ноги подлетели, и он грохнулся всем весом о жёсткую подстилку. Сосны вдруг поплыли, и силуэт человека размазался по хвое.

Пришёл в себя Несмеян от того, что кто-то тяжёлый, воняющий потом и чесноком, упал сверху, и горло сжало, словно стальными тисками.

Напрягая последние силы, старик попытался приподнять насевшего варяга. Где там! Такого здорового он и в молодости, когда был не в пример сильнее и ловчее, не смог бы скинуть, а сейчас и подавно. В глазах потемнело, сосны заволокла сизая дымка. Титаническим усилием воли, вдруг вспомнив детский не совсем честный приём, применяемый очень редко, только, когда враг сильней и побеждает, а на кону не просто победа в кулачном бою, а жизнь, он подтянул колено между ног варяга. И сразу понял, что попал. Руки врага ослабли, задохнувшись, он начал валиться на бок. Сорвав ещё пытающиеся цепляться пальцы с шеи, извернувшись, Несмеян скинул воина с себя. Тот медленно сворачивался калачом, перекосив рот и выпучив глаза. Рука нащупала выпавший нож и, кое-как упёршись рукой в камни, другой воткнул его в туго лопнувшее горло врага. Там булькнуло и, варяг, вытянувшись на буграх, ухватился ладонью за рану. Ноги заскребли по тропинке. Кровь залила лишайники, растеклась в узловатых сплетениях корней. Варяг был мёртв, только его мозг ещё не знал об этом.

Дождавшись, пока тело перестанет дёргаться, дед, покряхтывая, поднялся. Саднила придавленная шея, стучало, как загнанное, слабое сердце, кашлялось и плыли бледные полосы по сосновым и еловым стволам. Придерживаясь за камень, Несмеян сполз вниз. Грызли комары, но он долго не обращал на них внимания. Наконец, губы его скривились, ладонь растёрла защемившую грудь. Два тела неподвижно скорчились на залитой кровью тропинке. Зашумел лес, и в его звуках уже не ощущалось опасности. Снова застучал дятел над головой. Старик приподнял голову. Прищурившись, углядел нарядную птицу на сосне. «Благодарю тебя, Тарх Перунович».

И почти сразу отлегло.

Устало оттолкнувшись спиной от валуна, старик поднялся. Качнувшись, шагнул. Выдохнув, склонился над первым врагом. Молодой, только-только жидкая бородка отросла. Башмаки остроносые кожаные, с двойной подошвой – точно, горожанин. Простая посконная^[7] рубаха, небогатый, скорее всего из прислуги. На груди в распахнувшийся вырез рубахи вывалился крест с новым богом, распятым. «Как же можно носить на теле образ страдающего человека? Он же из тебя силу пьёт через свое мучение. Вот и выпил. А если бы они голову вашему Богу отрубили? Пенёк с топором носили бы, что ли? – он тяжело вздохнул. – Нет, никогда не видел, как и второго – здорового, матёрого варяга в мягких узорчатых сапогах с перевязью. На боку короткий меч, хорошо, что не успел достать. Под дорогой рубахой, вышитой золотой нитью, кольчужка – иди он позади, а не тот из прислуги, ножом бы ничего не сделал. Повезло. Воин. Из дружины князя, похоже. На шее только ладанка. Не идейный, значит. Так, деньгу заработать приехал в наши края. Варяг – он и есть варяг, без роду и племени. Где платят, там и родина. Оба не наши. Пришлые. Ну, видать, тудымо-сюдымо, так на вашем роду написано».

Ухватив первого врага под мышки, попятился. Надо их за камень, чтобы воргу^[8] не поганили. Хотя, здесь в глуши день-два, и от варягов и костей не останется, всё лесные жители погрызут, растащат. На это Несмеян и рассчитывал. «Когда в городе хватятся пропавших, уже не найдут. Поди, и в какой стороне искать-то не ведают. Мы же никому не говорили, куда пойдём. Из села выехали, будто в город, а потом уж свернули. Как же они нас вычислили? Не иначе, направление знают и на тропе где-нибудь в кустах сидят. Плохо дело, надо старику сообщить». Кинув второе тело, наклонился, снимая с вражеского пояса меч: «Внуку трофей, пригодится». Распрямился, отирая пот со лба. Прислушался. Обычные звуки наполняли лес. По дереву пронёсся рывком поползень, замер. Увидел человека, смешно повертел серой головкой, разглядывая его через черную полоску, забежавшую на глаз-пуговку. И помчался дальше по стволу, куда-то вверх по своим делам.

Палец прошёлся по ножнам. Кожа ощутила холод хорошо выделанной бычьей шкуры. Железные бляхи крепились лишь у основания и на самом конце. Старик вытянул меч. Покачал в руке, проверяя балансировку. «Однако, хорош!» Голомня^[9] засеребрилась, заиграла в ровном свете подлеска волнистым узором – ёлочкой. «Вот это оружие! – восхитился дед. – Дорогой внуку подарок будет». Для верности щёлкнул ногтём по гибкому металлу. Долгий ровный звон подтвердил догадку. Харалужский клинок! Довольно улыбнувшись, старик сунул оружие обратно в ножны. Развязав пояс, пропустил его через кольцо ножен. Приладив на боку, ещё раз придирчиво оглядел место сражения. «Ни за что, тудымо-сюдымо, не найдут. А кровь – она первым дождиком смоется». Успокоившись, Несмеян зашагал по тропе, по пути с удовольствием замечая, что следов телеги почти не заметно. А пройдёт дня три, их и вовсе не останется.

Гор ожидал в тенёчке, спрятавшись в густой еловой поросли. Завидев деда, с улыбкой вышёл навстречу, ведя Труденя в поводу. Старик устало присел на телегу:

– Молодец, – нашёл Несмеян силы похвалить внука. – Правильно сделал, что сховался. Шли за нами.

Внук скинул улыбку:

– Кто?

– Ведомо кто, недруги наши. Варяги. Не даёт им покоя капище Белбога. Всё, тудымо-сюдымо, дорогу отыскать пытаются.

– А ты их?..

– Да, – старик опустил голову.

– И что мы им, православные, сделали, что они за нами, как за ворогами, охотятся?

Старик хмыкнул:

– А теперича они себя православными называют.

– Как так? – не понял Горий. – Это ведь мы мир богов наших – Правь – славим, а не они?

– А христиане говорят, что, мол, они Христа своего правильно славят, оттого тоже православные.

– Ну, дают. Как же это можно нашу Правь переиначивать?

– Можно, внучок, можно. Тем, у кого ни чести, ни рода нет, кто от своих богов и предков отказался, им всё можно… Потому как потерянные души.

Возмущённо качнув головой, Гор прижался щекой к морде послушно замершего коня:

– Но ведь наши боги им отомстят, правда, деда? И за моих папу и маму тоже.

Старик помрачнел:

– Отомстят, тудымо-сюдымо. Когда-нибудь. Тёмное время на Руси. Ведуны говорят, на много столетий. Уснёт Русь, забудет славу свою и имена предков, которые Боги наши. И будет спать, пока русичи снова о Макоши и Велесе не вспомнят. Не начнут Белбогу требы носить. А вот как вспомнят, тогда и возродится Святая Русь, новым светом озарится и поведёт за собой все белые народы. Так в Ведах сказано. Но правда эта никому не нужна.

– Что же нам делать, деда?

Дед мягко спрыгнул с телеги:

– К старику идти, тудымо-сюдымо. Он, поди, заждался.

– Трудень с нами пойдёт?

– С нами. Не оставлять же его волкам на поживу.

Несмеян закинул раздутый сидор, в который упаковал шкуру, на плечо. Почесал за ухом жеребца, косившего глазом на травяную подстилку:

– Пошли, а то скоро смеркаться начнёт, а нам ещё топать и топать.

– Деда, а можно твой меч посмотреть? – внук, на ходу накидывая лямки котомки за спину, пристроился сбоку, разглядывая кожаные ножны.

– Почему мой? Твой это меч. – И остановил уже потянувшегося с горящими глазами к оружию внука. – Придём – отдам. А пока, тудымо-сюдымо, у меня побудет.

Горий тяжело вздохнул. Пропустив деда вперёд, зашагал следом. За спиной потянулся к траве непослушный Трудень.